Выходя из парадной двери, я шагаю в шкаф,
Прямо в рыбьи дубленки лицом, в нафталиновый запах.
Я плююсь мехом, лезущим в рот с этих шубок и шапок.
Я вываливаюсь из провала, порвав рукав.
Этот дом всегда прав. Кувырком в слуховое окно.
Но очнусь на спине, на полу, в помраченьи подвала.
Этот дом моим бегством наелся уже до отвала,
Но не сплюнет меня. Я связующее звено.
Известковый раствор - сам себя без конца муровал
И забыл, как обратно разъять кирпичи, раствориться.
Я, как мышь, что в жестянке скребется, - ей там не ужиться.
Непонятно, наружу-то как, и никто не сказал.
Я по лестнице Эшера вверх ненарочно спущусь
До сырого и винного погреба с амонтильядо.
Не давайте мне в руки веревки и с ложечки яда.
Я бегу в колесе умной белочкой и не прельщусь.
Убегай, убегай, убегай, но опять упади
На гостиный ворсистый ковер или на пол вощеный.
Отлежись, дай воде отстояться, признай истощенной
И себя, и повторы. Не рыпайся. Не береди.
Геометрия этого дома смущает умы.
Я из редкого рода негодных оконных растений.
Не сбежало из семени, не проросло в воскресенье,
Даже в честь воскрешения, в честь окончанья зимы.
Двери хлопают. Тянет. Гудит. Этот дом стоит.
Его строй отвергает льняное линейное время.
Если раньше китайскою пыткою капало в темя,
То теперь, точно обухом, череп вовсю кроит.
Криворук, окосел весь портновский раскрой белья.
Время было льняным, платяным, полотняным и пленным.
Но дыряво, ворсисто, протерлось на локте вселенной.
Этот локоть есть дом, а дыра на локте есть я.
Иногда на кухонном полу наметает песок.
Иногда, как в налете зубном, вся гостиная в пепле.
Но никто не придет, не протрет, не сметет, не затеплит,
Не помоет, не вынесет, не поцелует в висок.