Би-жутерия свободы 28

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 28
 
А вот и основные эксерпты из самого рассказа.
«Прополоскав горло виски, после ночи, проведённой с оперной певицей Дарьей Обокраду – отменной исполнительницей языковых партий, я, вскормленный, а потому и накрахмаленный картофельными чипсами, отправился в ближайший урологический офис, не подозревая, что именно сегодня над моей партнёршей зависнет увесистый мужний кулак – внушительный регулятор громкости.
По извилистой дороге к урологу вчерашний шотландский виски возымел должный эффект  – агрессивная уличная толпа, напоминавшая кусачую зебру, на свой страх и писк тянулась мимо, толкаясь, понося весну, хлюпавшую носами по лужам. Виднейшие представители сутулочной толпы  с завистью вспоминали пылевзбивалки-ноги предков на проселочных дорогах. Тем временем я, различавший две разновидности богопоклонников – бедняков, надеящихся разбогатеть и богатых, боящихся потерять то, что они имеют, прятался за развесистым кустом жеманящегося жасмина, там, где природа не давала спуска к морю. Титаническим усилием воли я удерживал себя сразу в трёх не подогнанных рамках приличия, перечислять которые здесь не имеет особого смысла из-за моей боязни остаться с зашмыганным носом шире Гибралтарского пролива. Непосредственное соприкосновение с моей простатой врача-одиночки Пепелюкина, обходившегося без ассистентов, жаждущих денег, а потому человека смекалистого и финансово подключившегося к щедротам доильного государственного аппарата, произошло по настойчивой рекомендации тёщи – председателя комитета по разоружающим улыбкам и ярой сторонницы без развратной любви вприсядку к безработным возгласам сочувствия, выстраивающимся за необременительным пособием. Вечно плачущую в расстёгнутую жилетку тестя тёщу можно было с большой натяжкой назвать голосом века хотя бы только потому, что именно ей принадлежит глубокомысленная скороговорка: «Это здорово, что в нервотрёпке человеческого льна Бог даровал столько органов и болезней – есть поговорить о чём». Время от времени она стреляла по сторонам масляными глазами, разбрасывая расстрелянные гильзы взглядов. Потом она с судорожно затерявшейся в рытвинах лица улыбкой намекнула, что у первого в нашей округе уролога, красуется на столе  банка с заспиртованной простатой старой прохудившейся галоши, когда-то владевший машинами на холостом ходу от «Пассата» до «Ниссана». Уролог не смотрит в зрачки больному, как это делал её офтальмолог, приторговывавший глазомерами. Израсходовав лимит терпения, он, не глядя, ставит диагноз к стене, чтобы тот не падал. По её не поддающимся сомнению данным, «выдающий дохтур» предварительно  провёл несколько дерзких валютных операций под общим наркозом в эксклюзивном медицинском заведении «Платиновые несушки» при обитых железом дверях, едва прикрывавших крикливую роскошь, вопившую о безвкусице хозяина, беспрепятственно эмигрировавшего по уважительной причине – форма его черепа не представляла антропологической ценности для раскроеведческого музея, все выходы и границы которого были закрыты на висячие фаллосовидные замки.
В отблесках смотрового рефлектора Пепелюкин, пропагандировавший цветущие сады и припарки, казался святым из святых с ореолом над головой, увенчанной незаслуженным успехом отполированной старости (сказывалось употребление шелудивого кофе из незрелых желудей). Не успели мы обменяться с ним засахаренными улыбками и спрессованным рукопожатием, как меня охватило ощущение сродни тому, когда вашего покорного слугу, разминавшего крестец дороги, завертело, закружило в хороводе машин в Columbus day на Columbus circle в центре Конфеттэна.
Но тогда меня, осмотрительного, не занесло по воле случая, а теперь не ускользнуло от рассеянного внимания, что лучшую половину его заговорщического лица осветила зубоскальная маска чертовски привлекательного Хеллувина, вопрошавшего: «Молодой человек, нельзя ли у вас разживиться сперматозоидами?»
Это, кого хочешь, могло привести в чувство, охватившее меня после прочтения стихотворения «Вилла Мон Репо» короля поэтов Серебрянного века Игоря Северянина. Вот когда в воздухе, замершем в нерешительности, по-настоящему запахло жареным!

Мясо наелось мяса,
Мясо наелось спаржи,
Мясо наелось рыбы
И налилось вином.
И расплатившись с мясом
В полумясном экипаже
Вдруг подкатило к мясу
В шляпе с большим пером.

Мясо ласкало мясо
И отдавалось мясу.
И сотворяло мясо
По прописям земным.

Мясо болело, гнило
И превращалось в массу
Смрадного разложенья,
Свойственного мясным.

Оторвавшись от кулька воспоминаний и вернувшись к действительности я поспешил обратить внимание на висевшую на стене приёмной сюрреалистическую картину художника Парапета Пожелтяна игриво-эротического содержания «Как облупленный». Она повествовала одновременно о слабом утешении – ударе по голове и превентивном ядерном ударе в грецком орехе (не зря же «приближённые» к солнцу получают заслуженный солнечный удар).
Не удивительно, что эпохальное полотно пользовалось безумной популярностью своей крашеной прядью волос, выбившейся из бюджета у группы приболевших штукатуров – беженцев из обездоленной Греции. К тому же Парапет прославился белокожей расистской курткой и сомнительной надписью на ней «Экономическое благосостояние в Европе наступит тогда, когда греки с их туго набитыми цитатами мозгами напялят турецкие фрески». Поэтому глядя на привлекшую всеобщее внимание картину, как на непостижимое произведение искусства, штукатуры скопом утверждали, что по сравнению с этим х... художник Поленов, искусно наносивший кисточкой урон монументальным произведениям, добился мастерства в живописи. Расплавясь в улыбке, он отправлялся на свидание не в метрополитене, а в бричке.
Напрашивалось наболевшее заключение – пастельные краски Парапета Пожелтяна, которого в автобусах раздражали беременные с ягодичными предлежаниями, занимавшие «детские места», зверьками ложатся на полотно, зевают и потягиваются. Его «Легато на спине», написанное в память о деде, пострадало из-за проявления космополитизма – он сказал, что страна идиот вперёд семимильными шагами. Но судья напомнил Пожелтяну на три года, что у нас всё меряется в километрах. Интересно, как среагировал на приговор регулятор громкости Двуликого Ануса с его красочным содержанием? И не удивительно, ведь Парапет представлял себе общество в виде доски, а людей шурупчиками с нарезными головками, вворачиваемыми в деревянную искусной рукой человека, оперные познания которого не выходили за пределы районного отделения милиции, где у него «варежка не закрывалась».
По мере того как гипертрофированные поперечно-полосатые мышцы наливались спиртным, мне становилось понятным, почему Пожелтяну с его ореолом второстепенной влажности легко давался язык любви методом погружения во что-нибудь подворачивающееся по случаю. Он овладевал дамами с лёгкостью, которой позавидовали бы дошлые альфонсы периода макаронизации Италии, которые по неизвестной причине чего-то боялись.

Мой враг не прячется в окне
за кактусовым цветком,
невидимый засел во мне,
он явью завладел и сном.

И видя, что я не герой,
велит идти наперекор,
захочет и меня уроет,
он мой судья, он мой укор.

Мой враг не целится в висок,
не поджидает за углом,
я прихоти его исток,
прижатый жёстким каблуком.

Распорядившийся душой,
владеет  он моим умом
и пользуется слабиной,
мечтая только об одном –

прячущегося в темноте
до самой смерти напугать,
так что приходится тебе
притворно и бесстыдно лгать.

Я по-предательски сбегу,
и чтобы не упасть в глазах
твоих, я имя назову –
его зовут Безумный страх.


До появления этого шедевра художник, подживавший с незатейливой смуглянкой из Гарлема с переменным успехом постоянного тока сплетен и полотен из-под его размашистой кисти, рисовал Бога в окружении ангелочков, парирующим удары, наносимые атеистами. И это ещё более поразительно, потому что забросив работу с ветроногими танцовщицами, Парапет Пожелтян прошёл интенсивный тренинг художника пейзажиста, в котором со всей своей садомазохистской силой отразилась шкодливость с натуры и незаживающие язвы закрытого помещения... вкладов.
Поражённый увиденным, я не стал затевать тяжбы с прогорклым одиночеством, ведь в отличие от Шерлока Холмса, уклонявшегося от платежей за антикварный платяной шкаф не золотом, а платиной, я исполнял после понюшки кокаина «Легато на животе».
С наигранностью допотопного патефона и заискивающим по сторонам видом человека, независимого от обстоятельств, я не ошкуренным пациентом заглянул в смотровую комнату, надеясь, что от меня ничего не убудет. На самом же деле по ногам на нервной почве стекало нечто мокрое, похожее на выписку из урологической Истории болезни. Я не сразу осознал, что меня теребит остаточное впечатление от утренней передачи «Посмешище» мистификатора ведущего с его микрофоном – плевательницей ограниченных свобод, и от стремительно выступавших участников с их обеднённым словарным запасом нищенствующих радиопопрошаек.
Пахло флаконной хлоркой, Шинелью#5 в разлив и шелкопрядными червями из Китая. На стене висела карта Лонг-Айленда, напоминавшего поджелудочную железу. Сама собой напрашивалась параллель с волоокой Пашей Волокитой, изнывавшей по дистиллированной любви в период «уборочной» кампании и внутриполитических трений в постели, где она была признана нетрудоспособной. Но и это не вызвало у меня своевольных суждений или желания связываться с нею по мобильнику, дабы доложить о страхах перед предстоящим обследованием. В какой-то момент я почувствовал себя занудой-стариканом в драпировочных трусах по колено, забредшим в молодящийся подлесок и кричавшим в отчаянии меж молодецкой поросли «Ау-ау!»
Я понимал, что с моим нестойким Чейн-Стоковским дыханием, увлекающимся рассказами о пытках с применением силы... внушения, других уличают в будущих незапланированных полётах в немятой летающей тарелке, однажды приземлившейся рядом с изваянной стопой книг на столе специалиста по ногам.
Хмурое небо оставляло во рту ватное впечатление, а быстрая встреча с землёй не сулила ничего хорошего. Чтобы не быть принятым за помпезное ничтожество, я вспомнил о существовании неизмеримого качества – глубине рассудка, и взяв себя в руки, шагнул навстречу непредвиденному обстоятельству, которое могло таиться за каждым обжитым путанами углом. Непонятно по какой причине на меня нашло ужасающее вдохновение, и я в порыве бутылочного откровения мо-ме! ментально накатал нечто эпохальное «Чем это любовь поПАХивает?»

Удивительно пахнут сегодня девчонки.
Не от Дойче-Габано пронзительный запах.
Потерев свои высохшие ручонки,
заплачу им «от носа» без ложного страха.

На углу постоялицы – не фигуры – гитары.
Прохожу как сквозь строй – в нём любовь не зачахнет.
Мысленно наношу «угловые» удары,
полногрудо вдыхая, чем молодость пахнет.

На кого упадёт мой сегодняшний выбор?
Поиграю-ка я в страстей лотерею.
Мой плацкартный билет на брюнеточку выпал,
я глотаю слюну, в предвкушении млея.

От Виагры в желудке я в любовном угаре,
знать ракетою вылечу в стольник подкожных.
Подвяжу с рынка хрен (в пах лицом не ударить).
Не скажу чтоб приятней, но намного надёжней.

Сказать откровенно, здравый разум во мне превалировал и не раз удерживал от опрометчивых проступков, на этот раз сработало воздержание, и я ограничился развлекательным стишком, так как бежать до базара за чирышком хрена меня ломало, да и востроглазые девчонки по Феллини появлялись на углу с их капелюшными просьбами после восьми с половиной.
Дело происходило днём, и к моему счастью жена, называвшая меня травоядным, но всё же животным, давно уже утвердилась во мнении, что телефон изобрели для вечернего перезвона домами, дабы избавиться от праздно стучащегося в дверь.
Иногда им оказывался я – низкий мужчина с высоким содержанием сахара и консервантами в крови, и тогда в брызгах слюны текли порожистые выяснения не сложившихся отношений. Чаще это случалось, когда она, преданная дочь отца, работавшего в разветвлённой системе наказания, выворачивавшего руки и карманы, встречала меня в дверях в нижнем белье с позументами и безразлично окатывала расчётливым взглядом, прикидывая в уме, достаточно ли в костлявом экземпляре желатина для холодца.
По словам человеколюбивой супруги, пребывающей в заблуждении и в пограничной зоне отчуждённых светотеней, что может быть лучше и эффективнее праздничных обедов – сходишь, дорогой, на ампутацию, и всю неделю семья сыта. При этом жена делала на меня погромные коровьи глаза, обрамлённые бахромой клеёнчатых ресниц, и мы обменивались горничным поцелуем с приветствием глухонемых: «Ну, что нового слышно?!»
Понятно, что у исполнительного человека, у которого носовые платки в стирке, всё шло насмарку. Но чем я мог порадовать её? Кетчупом отживших воспоминаний? Новым посланием радиоведущему – лингвистическому преступнику и страстному поклоннику слалома, который изо дня в день жаловался в эфире на нехватку освобождённого времени, достойной рекламы, отсутствие толковых словарей и помощников с идущими на стыковку женщинами, цены на которых подскочили и их невозможно было уложить.
Это выглядело бы полем боя, усыпанным ягодичными мышцами, недостойно уважающего собственное драгоценное время человека, который чуть не получил высокооплакиваемые четыре года за слушанье Битлов в нетрезвом состоянии – по году за каждого, когда признался судебному психиатру, что у него в обеих висках стучит самый красивый из всемирно известной волосатой четвёрки – Ринго Старр. Поэтому прямо с порога я принялся зачитывать набросанную в рейсовом автобусе язвительную басенку, разоблачающую откровенного, и как бы исповедующегося бездельника и хапугу, жаловавшегося на то, что раньше он покрывался ровным загаром, а теперь краснеет как девушка молочно-восковой спелости – возможно потому, что им заинтересовались мужчины.

Если буду тратить в день я
шесть часов (два на дорогу),
измотаюсь, как собака,
не от передач – от лыж,

пропадёт всё вдохновенье,
так работать я не могу,
к чёрту радио-клоаку...
Отчего же ты молчишь,

почему не помогаешь
вытянуть за уши тему,
будни убивать со мною,
выступив как оппонент?

Обещаю, снег растает,
на горе найду замену,
отдых длительный устрою –
я ж не фраер и не кент.

Всё свалю на неполадки,
на девчонок с Кони-Айленд,
их одёрну: «Я хозяин,
что хочу, то ворочу!»

Пусть зарубит критик гадкий –
новоявленный лорд Байрон
с Драйтоновских окраин,
что пора ему к врачу.

Последние обличающие слова я самокритично обратил против себя, потому что заслуживал того столь неприкрытым выпадом в адрес спортсмена-ведущего, давно пустившего передачи с матом, заботливо завёрнутым в цветастое махровое полотенце, на самотёк под бассейный вальс «Когда наливаются груди».
Но... довольно о приятном, вернёмся в приёмную эскулапа. Не в моих правилах обнажать перед каждым попавшимся на пути специалистом свои свежегранулирующие душевные раны (в процессе эмиграции с её девизом «Вырваться, чтобы бежать!» меня волновал насущный еврейский вопрос – могут ли ХИАС и СОХНУТ заменить Ромула и Рема, вскормленных неосмотрительной волчицей?) И вот уже через какие-то считанные секунды доктор, выставив послеобеденный живот с отягощением и любовно поглаживая муляж бутафорских усиков, с напускным интересом рассматривал выпростанную мной моченапорную башенку.
Фамильярно разбираясь с моей забившейся оросительной системой от распустившихся почек до выходного отверстия уретры (не путайте с древним государством Урарту), он выплёскивал на меня последние информационные данные, поражая моё перепуганное воображение затяжными антраша воздушной словесности.
Пепелюкин проявлял недюжие вербальные способности, свербившие утлые посторонние уши, выказывая при этом непревзойдённый Эверест ледниковых знаний, среди которых его привлекла оригинальная концепция: «Не у каждого забронировано плацкартное место в искусстве напротив вечерней школы гангстеров».
Он – по матери Фридрих Кегельбан, выпустившей подпольные мемуары «Жизнь с безответственными работниками» в Беловежские времена пуще Брежнева, которому занимаемый им высокий пост позволял говорить на полтона ниже в спивающихся спаянных коллективах, нестерильно почесал в затылке и признался, что однажды позвонил на радио, чтобы сообщить, что на Оушен парквее сидит полицейский и наблюдает, как выхлопные газовые косынки токсично закутывают бамперы машин. Затем он попросил поставить ему алаверды из беллетристики белиберды 100 граммов утрусской народной песни для обогрева души. Пепелюкин, рутинно начинявший рабочие будни свежим овощным салатом с примесью кокаина, с утра пребывал в невсебешном состоянии.
Желваки на его лице наливались, по-польски заигрывая с Полонезом Огинского под куполом наполовину голого черепа, где копошились червячки для наживки революционной мысли «Кто-то же должен противостоять разгулу бесцензурщины в нагоняе потерянного времени!» Взбаламученные перебежчики и короли темноты тараканы, в не меньшей степени чем белый порошок ответственные за опущение приподнятого настроения уролога, нажравшись клея, зачумлённо носились по офису невменяемыми стайками, когда предутренний взгляд фонарей на улице тускнел, а по телевизору прервали «Танец маленьких лебедей» в исполнении Атоса, Портоса, Арамиса и д’Артаньяна, потому что на предплечье последнего повисло длинноногое подхихикивающее неустройство родом из партера. Так что не стоит поражаться тому, что доктор, от природы человек осторожный, и в гербарии стариков с гнильцой занимавший не последнее место, в связи с неустойчивым международным положением взял за привычку подвергать события разлагающему анализу. В выступлениях беженцев 80-х ощущались чемоданные настроения с двойным дном, которые всех уже заколебали, и поэтому осмотрительные по сторонам нерафинированные построители будущего кольцевали столицу эллипсовидной дорогой, устраивая в мэрии безотчётный концерт, как свифтовский Гулливер в театре миниатюр в Лилипутии.
Увлекшись перед венецианским зеркалом в бронзовой раме мелкими проделками в мочках купированных ушей и положив одну руку на сердце, а другую на лекало намечавшейся талии, Пепелюкин – безмятежник в третьем поколении поглядывал на внушительный арбуз живота. Он подозревал, что в нём умер путешественник в перфорированной одежде – открыватель бутылок, стеревший не одно белое пятно на карте умиротворения человеческих страстей. Удовлетворённый зрелищем, он заявил, что лучшее средство вытапливания жира из буржуазного общества, когда в него вселяется чёрт без прописки – ауто-да-фе, а я напоминаю ему осьминога – хамелеончатое существо голубых кровей, а то что я чищу зубы мизинцем, не выдаёт во мне потомственного интеллигента.
Тогда я смекнул, почему подчинённый ему персонал поговаривал, что доктор долго мялся, приглаживая разношёрстные мысли, прежде чем решался высказать своё особое мнение, выступая в офисе за отделение амвона от государства. В тот момент у него, слонявшегося по комнате, как у вулкана Кракатау крышу снесло словоизвержением, вызванным обсуждением на радио размеров пениса у разных племён и народов в стадии опьянения сексом.
Исключительно нескромная тема вызвала взрыв порнографических звонков. Пепелюкин, будучи человеком недосягаемой морали, не выдержал и послал неравнобедренную эсэмэску следующего недержания, напоминавшую кутежи кутёнка под кроватью.

Я обещаю, не поленимся
всех выслушать с открытым ртом,
узнаем горькое про пенисы
в эфирном зеркале кривом.

Между святыми и мегерами,
деля с Михалычем талант,
бахвалиться Его размерами
мне предоставлен вариант.

Не возбуждает тема страстная
терзаньем точек болевых.
А про себя скажу ужасное –
я самый длинный... на язык.

Пепелюкин несомненно осознавал, что обсуждение наболевших вопросов достойно лишь кобелька йоркшира Мошки – представителя осадочной породы на задние лапы, вяжущегося с сучкой, постоянно жаловавшейся на то, что йоркшир спит в попонке без задних ног, нередко лишая её четвероногих удовольствий, в частности альянса «Всякой твари – по паре». Откуда было знать сучке, что с семи лет слово секс вызывало у Мошки гримасу отвращения, когда всё «недостойное его» упиралось в деньги. На фоне приветливого утра, проклёвывшегося голосистым петухом и заигрывавшего солнечными лучами, из-под лепного потолка струилось звуковое оформление кошачьей свадьбы – сбалансированный вальс плохо изученного малоазиатского полуострова «Нас-турции Анкары» из кинофильма «Мост Ватерполо» в исполнении вокального ансамбля «Срезанные подбородки» при поддержке инструменталистов-наркоманов «Колотые орехи», сбежавших с сухим пайком для подводников с тонущей лодки водоизмещением в три бегемота.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #29)