7.
…Так и то извещенье о Пете,
что «погиб» на Великой войне,
подержали чуток в сельсовете,
а потом и вручили жене.
Повздыхали, поплакали бабы –
сколько всюду и сирот, и вдов!
Ободряли:
« Да, может быть, в штабе
обознались. Он жив и здоров…
или ранен, лежит в медсанбате.
Был же в области случай такой:
написали о мёртвом солдате,
а он вскоре вернулся –
живой!..»
Марья вышла – в лице ни кровинки.
Шаль распущена, сердце болит…
Прижимала дитя-сиротинку
и рыдала, рыдала навзрыд.
По скрипящему снежному насту
шла домой, от тоски чуть жива,
потеряв всю надежду на счастье,
в двадцать лет горевая вдова.
И вдруг вспомнилось прошлое лето:
клевера в серебринках росы.
И в сиреневых зорях рассвета
обжигающий посвист косы.
Петя косит, поёт и смеётся.
А она, то как зяблик вспорхнёт,
то неслышно к нему подкрадётся,
обоймёт, зацелует, прильнёт…
Этот праздник на дальнем покосе,
это счастье, веселье… увы!
Как цвели её русые косы
средь увядших цветов и травы!
Там тогда, в неоглядном раздолье,
где они лебедино сошлись,
вдохновенно, счастливо и вольно
зародилась в ней новая жизнь.
Вот она – её счастье –
Алёнка!
…Марья в хату вошла, как во сне.
Положила на стол похоронку.
Повернулась к оконной стене,
где в пристенке в тиснёном багете
красовался почётный портрет
И с него улыбался ей Петя –
тракторист девятнадцати лет.
Самый близкий, желанный, любимый
(всё – и свадьба, и жизнь – впереди!),
и значок Осоавиахима,
словно орден, горел на груди.