Вообще-то, я не пластический хирург, самый обычный. Оперирую грыжи и брюшную полость, в основном — планово, а Саньку изначально собирался передать Марии Палне. Шутка ли, родного брата — скальпелем!
Но потом вынужденно согласился. Санька ж, едва услышал, что его драгоценную тушку тела будет резать наша зав.отделением, пришел в неописуемый ужас. Побледнел, облился ледяным потом и разорался, будто она его уже режет, при чем без наркоза.
— Марьпална злая грымза! — заверещал, отмахиваясь от меня полотенцем. — Да через мой труп! Я ее боюсь, Дим! — И, выплеснув первые эмоции, уже намного тише и спокойнее добавил, трагически ломая руки, брови — трогательным домиком:
— Димочка, милый, хороший, я тебя Христом Богом умоляю, пожалуйста-пожалуйста, не отдавай меня ей. Она моего дракона испортит… — задрал спереди футболку и плотно прижал обе ладони к украшающей живот цветной роскошной татуировке, защищая ее от посягательств.
Этот рисунок парень набивал четыре года назад, на восемнадцатилетие, с моего одобрения и на подаренные мной деньги. Мы тогда совершенно заморочили мастеру в тату-салоне голову, решая, где быть дракону, на животе или на спине. Саня хотел на животе, я склонялся к верхней части спины, потом вмешался утомленный нашими препирательствами, теряющий время впустую мастер и уговорил меня уступить мелкому. Если бы я знал заранее, какая Саше предстоит операция, уперся бы всеми конечностями и не позволил.
Увы, я не провидец. За то сейчас и корпел без малого сорок минут подряд под жаркими лампами операционной, насквозь мокрый в стерильном халате. Меленькими, аккуратными стежочками соединял располосованного надвое дракона черточка к черточке, линия к линии и чешуйка к чешуйке. Горестно вздыхал, ненавидя нарисованную зубастую крылатую тварь, сглатывал горчащую слюну, мечтал о сигарете и чашечке парящего ароматного кофе, сваренного медсестричкой Маришей. Изогнутая иголка скользила в мокрых от крови, затянутых в резиновые перчатки дрожащих от напряжения пальцах, сновала туда-сюда, туда-сюда, ниточки не желали завязываться в узелки, болела затекшая от долгого стояния чуть внаклонку шея.
Напротив сопел Серж, мой институтский друг и ассистент, наблюдал, как я стараюсь, страдал вместе со мной и героически не вмешивался. Не совался с неуместными, раздражающими советами, молча подавал марлевые салфетки.
— Никогда не думал, что ты так умеешь, — мяукнул хрипло, когда я ножничками подрезал хвостики последнему узелку. — Мастерски, не подкопаешься! Тебе б специализацию сменить, Димон, кучу бабла бы на пластиках заработал…
Я окинул оценивающим взглядом дракона, перечерченного полосой свежего, сочащегося алыми капельками крови длинного тонкого шва, убедился — зашил и вправду замечательно, и гордо кивнул. Удаленная Санина селезенка лежала на столике в тазике из нержавейки, сам Саня, крепко усыпленный лекарствами, дышал глубоко и ровно, его давление и пульс не вызывали опасений.
— Готово, — буркнул я анестезиологу Зине. — Повязка, и размываемся.
Саня будет доволен, когда прочухается. Теперь с его болячкой покончено и татуха почти не пострадала.