Вот крест начертала она на челе,
А взор ее, облаком нежным,
Сиял, в подступавшей к ней, сумрачной мгле,
Пред миром, порочным и грешным!
Народ на трибунах, со страстью визжал,
Христианка! – неслось с возмущеньем,
Но голос ее, здесь ничуть не дрожал,
Звучавший, сердечным моленьем!
Вот скрежет раздался железных ворот,
Решетки поднялись тревожно,
И миг… кто-то прыгнул из мрака вперед,
И встал, возвышаясь здесь грозно!
И ужаса крики, слетели с трибун,
Пред хищником, гривой мотавшим,
То лев был – жилец, одичавших лагун,
Давно здесь, в плену голодавший…
Но взор был Татьяны, все так же высок,
Уста еще раз приоткрылись…
И средь тишины, все услышали: Бог!
Ряды в напряженье склонились,
Лев долго людей над главой обзирал,
И взгляд его, страшной стрелою,
Все бледностью лица, вокруг поражал,
Смиряя их, колкостью злою,
Но вот на арену, взгляд хмуро осел,
И вдруг… он застыл не блуждая,
Лев замер и лишь на Татьяну смотрел,
Все будто, на ней здесь сужая,
И вздрогнул вдруг лев, издав странный рык,
И следом, как громы, мгновенно,
Народа потряс все, всеобщий здесь крик,
И будто всплеснулась арена! -
То лев вдруг взметнул, словно искры песок,
Прыжками, понесся к Татьяне,
И каждый предвидел, жестокий итог,
И кровь, на разодранной ране…
Но вдруг… стихло все, изумленьем стеснясь,
Ведь лев, своим телом вельможным,
С овцою в смиреньи, нежданно сравнясь,
К святым пал стопам осторожно,
Покорно он стал их, безгласно лизать,
Свой взгляд, только к ним обращая,
Могла бы Татьяна, льва просто связать,
Себе его нрав подчиняя…
Но связан был лев, весь ее чистотой,
И верой ее, столь нетленной…
Трибуны молчали, пред величьем святой,
Пред сценою, дивной, блаженной!