4.
…А под утро опять канонада.
Танки ломят железной стеной.
Испахали повсюду снаряды
снег тротиловый и кровяной.
И когда полк в атаку рванулся,
чтобы пьяных тевтонов сдержать,
Пётр Васильев споткнулся, ругнулся,
и решил этой ночью бежать.
«Чёрт бы взял ихний долг и присягу!
Всё равно, так и эдак – капут!
Проявлять боевую отвагу
можно только в кино, а не тут.
Вон, какие разносятся слухи:
нас тут губят, морозят, гноят,
а фашист (и в довольстве, и в духе!)
в Белокаменной справил парад!
Как дознаться, где кривда, где правда?
У начальства, попробуй, спроси,
так в штрафбат закатают, как гада,
или вовсе… Господь упаси!
Третья дня одного расстреляли.
Дескать, панику сеял в войсках.
В балку вывели, очередь дали
и,что падаль, «забыли» в кустах…»
Бой кипел – штыковой, рукопашный!
Бой идей,бой систем, бой сердец.
Ну, а Пётр сзади прятался. Страшно!
«…Вот сейчас ковырнут и – конец!..»
Ноги, словно набитые ватой,
подгибались пред смертным свинцом.
Он упал рядом с мёртвым солдатом,
что лежал с размозжённым лицом.
Зубы мелко и дробно стучали.
«Все так сгинем… Прощай, батальон!..»
Отвернулся в тоске и печали,
и вдруг ахнул:
«Да тут медальон!
Коли снять, ни за что не докажут…
Я же буду п о г и б ш и й в б о ю!
А прознают и хватятся даже,
так ищи меня в дальнем краю…»
Развернув мертвеца напряжённо,
Пётр с порубанной шеи рванул
«смертный паспорт»…
А свой, бережёный,
под шинельку ему запихнул.
И пополз по метели обратно,
сунув в ближний сугроб карабин,
молодой, здравомыслящий, ладный,-
чей-то муж, чей-то брат, чей-то сын.
Чёрный лес его прокараулил,
завируха не сбила с пути,
не настигла залётная пуля,
да и СМЕРШу едва ли найти.
Лишь земля, содрогаясь, стонала,
только ветер плевался вослед
и, лютуя, пурга заметала
торопливый извилистый след…