2.
…Сорок первый.
В Демянских болотах
смертный саван свивает пурга.
Безнадежно вмерзает пехота
в прокопчённые злые снега.
Круговую заняв оборону,
залегла – ни назад, ни вперёд…
На лету замерзают вороны.
А метель и сечёт, и сечёт,
режет, рвёт, завывает уныло,
наметая сугробы в душе:
дескать, тут тебе, брат, и могила,
дескать, тут тебе крышка уже…
Зябко кутаясь, дремлют солдаты.
Ночь медлительна, как на волах…
Примерзают к рукам автоматы
так, что кожа на стылых стволах
остаётся, едва ненароком
голым пальцем коснёшься ствола.
А далёко, далёко, далёко
дом родимый и печка тепла.
Как в траншее представишь всё это,
как припомнишь: в весенней красе
над рекой заревые рассветы,
серебрЯные поймы в росе,
соловьиное пенье «литовки»,
посвист иволги в ближнем лесу
и ЕЁ, что так споро и ловко
по плечам распустила косу
и, босая, по брызжущим травам –
в голубую и алую даль…-
так на сердце такая отрава
и такая крутая печаль…
Отойти б от неё, отогреться,
отоспаться (сержант, не буди!),
и облегчить и душу, и сердце,
что, как мина, застряло в груди.
Но, увы!- не поспоришь с войною
Прёт она через жизнь напролом.
И стоят за твоею спиною
и деревня твоя, и твой дом
(и погост, где в соседних могилах
крестно спят твои мать и отец…),-
всё, что с детства завещано, мило,
без чего ты жилец не жилец.
А ещё в твоей - дедовской – хате,
где в подпечье калина и хмель,
на крюке (в давность ввинченном батей),
как кораблик, висит колыбель.
И плывёт в ней, агукая звонко,
постигая азы бытия,
то ль мальчонка, а то ли девчонка,-
озорная кровинка твоя.
И за эти дары и святыни,
ты, Отечества сын и солдат,
устоишь и в шрапнели, и в стыни,
и не сделаешь шагу назад…