Или «дипломатическая прорицательница»
Так и не удалось досконально установить, была ли эта женщина тайным агентом России во многих европейских странах или просто была прирожденным дипломатом, которую, в сущности, интересовала только политика. За первую версию - то, что она буквально сводила с ума самых влиятельных политиков Европы, умело используя их в интересах Российской империи. В пользу второй говорит то, что император Николай Первый отказывался даже слушать о ней и категорически требовал, чтобы она вернулась в Россию.
Княгиня Дарья Христофоровна Ливен, урожденная Бенкендорф, в Россию так и не вернулась, несмотря на императорский гнев и на то, что муж отказал ей в денежном содержании. Она обожала Париж столь же страстно, сколь страстно ненавидела стылый и чопорный Санкт-Петербург.
Тайные агенты все-таки ведут себя по-другому…
Отец Дарьи Бенкендорф в одной из заграничных командировок по императорскому поручению женился на Анне-Юлиане-Ирене Шиллинг фон Канштадт. Радости Великой княгини Марии Федоровны не было предела, ведь это была ее самая близкая и дорогая подруга, воспитывавшаяся с детства с Марией Федоровной и считавшаяся членом монбельярского семейства под именем Тилли.
На дорогу в Петербург молодым было выслано 2000 руб., великая княгиня уверяла всех, что деньги были посланы матерью Христофора Ивановича, С. И. Бенкендорф, воспитательницей Александра Павловича. Сама же Мария Федоровна упросила Павла Петровича установить Бенкендорфам пожизненную пенсию в размере 500 руб.
Прибыв в Россию в 1781 г., Тилли сразу же заняла первенствующее место среди дам малого двора. Она была той ниточкой, которая связывала великую княгиню с далекой домашней обстановкой, и «постоянным милым и дорогим напоминанием о родине». Это было чрезвычайно важно для Марии Федоровны, так как по приезде в Россию, она, согласно требованиям Екатерины II, не могла никого взять с собою и оказалась на новой родине совершенно одна, среди незнакомых людей и незнакомой обстановки.
В 1781-1782 гг. чета Бенкенфорф сопровождала графов Северных (Павла Петровича и Марию Федоровну) в их известном заграничном путешествии. Характеризуя лиц свиты великокняжеской семьи, австрийский император Иосиф II сообщал своему брату герцогу Леопольду Тосканскому:
«Фрейлины Борщова и Нелидова имеют шаг перед Салтыковой и Бенкендорф, поэтому во всех более важных случаях должны проходить или быть приглашаемы ранее последних. Салтыкова женщина болезненная и очень редко выезжает; Бенкендорф же, доверенное лицо великой княгини, преимущественно сопровождает ее повсюду и к ней следует обращаться за советом во всех случаях, когда нужно сделать что-либо угодное великой княгине. Бенкендорф женщина редких достоинств и вполне заслужила внимание, которое Их Высочества ей оказывают: она его чувствует и никогда им не злоупотребляет... Все подробности по путешествию и производство расходов возложены на подполковника Бенкендорфа, очень разумного человека...».
Император Павел I, вступив на престол, произвёл Бенкендорфа 12 ноября 1796 г. в генерал-лейтенанты и назначил военным губернатором в Ригу. В этой должности Бенкендорф приобрел всеобщее уважение и признательность ревностным исполнением своих обязанностей; 5 апреля 1797 г. он был пожалован орденом св. Александра Невского, а 30 сентября 1798 г. — чином генерала от инфантерии.
«Мой отец был другом великого князя Павла, а моя мать близко связана еще с детства с великой княгиней Марией. Эта двойная связь не могла нравиться императрице Екатерине, стремившейся расстроить малейшие пристрастия своего сына. Она выразила настойчивое желание, чтобы мой отец отправился служить в Молдавскую армию, находившуюся под командованием князя Потемкина, а некоторое время спустя отстранила от двора мою мать, которая навлекла на себя немилость и великого князя, чем именно – мне неведомо».
Скорее всего, это было вызвано тем, что Великий князь Павел Петрович считал её главной виновницей семейных неурядиц во время фавора Нелидовой. В 1791 г. госпожа Бенкендорф была удалена с мужем в Дерпт с прекращением выплаты пенсии, назначенной ей по случаю бракосочетания Марии Фёдоровны. Но после взошествия Павла на престол, опала была снята.
«Мои родители были призваны ко двору на романтическую церемонию эксгумации Петра III, которого перенесли с немыслимой помпой для того, чтобы расположить его гроб подле тела его супруги. Эта церемония вызвала столь ужасную простуду у моей матери, что несколько недель спустя мы испытали боль её потери».
Дарье было двенадцать лет, а ее старшей сестре Марии – тринадцать, когда их мать, и до того долго и тяжело болевшая, скончалась. Сирот взяла под свою опеку императрица Мария Федоровна, которая была близка с их матерью.
Оба её сына (названные так же, как сыновья самой Марии Фёдоровны) были помещены в пансион аббата Николя, а обе дочери — в Смольный институт, хотя в таком «зрелом» возрасте воспитанниц туда уже не принимали. Но для вдовствующей императрицы, естественно, было сделано исключение.
Дарья Христофоровна получила лучшее образование по меркам того времени: она знала четыре языка, прекрасно танцевала и разбиралась в музыке. Она не входила в число признанных красавиц Смольного, но была более чем миловидна, а главное – обладала острым и пытливым умом, что, замечу, далеко не всем и сейчас нравится.
Когда баронесса Бенкендорф подросла, императрица нашла ей подходящую партию. Первоначально выбор пал на графа Аракчеева. Дарья пришла в ужас от такого жениха и императрица вскоре нашла другого кандидата.
Им оказался любимец императора Павла I, военный министр, красавец, 26-летний князь Христофор Андреевич Ливен. Матери обоих молодожёнов были приближёнными фрейлинами и близкими подругами императрицы Марии Фёдоровны. Молодые люди понравились друг другу и 24 февраля 1800 года поженились.
(Старшей сестре в семейной жизни повезло меньше. 22 сентября 1801 г. в соборе Зимнего дворца происходила венчание Марии Христофоровны Бенкендорф с 24 февраля 1800 года генерал-майором Иваном Георгиевичем Шевичем, героем многих военных компаний, сербом по происхождению.
Мария Христофоровна была близкой знакомой Карамзиных и родителей А. С. Пушкина. По словам современницы, мадам Шевич, любившая делать всем протекции, была «уродлива и умна». Она родила мужу трех сыновей и двух дочерей, но, к сожалению, совместная жизнь супругов продолжалась недолго: в октябре 1813 г. генерал Шевич погиб в Битве народов под Лейпцигом. Позднее его прах был перезахоронен в православной церкви на месте битвы.
С младшей сестрой у мадам Шевич было мало общего и виделись они редко).
Первые годы замужества Дарья Христофоровна жила беспечной жизнью в Петербурге. Она была повсюду, где была императорская семья. Пока муж делал военную карьеру, она вела весёлую светскую жизнь, танцевала и флиртовала.
Что совершенно не мешало ей быть верной женой и исправно рожать детей. Правда, первая дочь, Матильда, родившаяся в начале 1805 года, вскоре скончалась, что повергло родителей в глубокую печаль. Но в конце того же года Дарья Христофоровна родила сына Александра, в 1806 году – Павла, а в 1807 году – Константина.
В 1809 году князь Ливен был назначен посланником в Берлин. В Берлине Дарья Христофоровна приобрела определённую известность как хозяйка литературно-политического салона. Но всё в Пруссии ей, немке и по рождению, и по замужеству, казалось мелким и скучным. В одном из писем она писала: «Казаться дурой в течение еще нескольких лет — это жестоко».
Она много времени посвящала воспитанию детей, сопровождала их в деревню, на море, на воды. Она надеялась, что их пребывание в Берлине будет недолгим.
Действительно, 30 июня 1812 года Ливены покинули Берлин. Прожив несколько месяцев в Петербурге, в конце октября 1812 года супруги Ливены отбыли к новому месту назначению графа в Лондон.
Следуя тогдашней моде, она открыла в столице светский салон. Вскоре туда были вхожи все «сливки» общества. Развлекая гостей и поддерживая светские беседы, княгиня извлекала для себя полезную информацию. Как вспоминал мемуарист Филипп Вигель, Дарья Христофоровна была гораздо сообразительнее своего супруга. Именно она сочиняла мужу депеши, которые он посылал в Россию. Со временем княгиня стала гораздо влиятельнее графа Ливена на политической арене.
В 1815 году Александр I заключил союз с Пруссией и Австрией. Император надеялся, что после наполеоновских войн именно Россия будет исполнять ведущую роль на европейской арене, но у Клеменса фон Меттерниха (австрийского канцлера) на этот счет были свои планы. Политика пытались не раз подкупить, но безуспешно. Тогда во время Венского конгресса как бы «случайно» происходит знакомство канцлера с Дарьей Ливен. Светская львица получила задание: завоевать доверие Меттерниха.
Поначалу канцлер не проявлял интереса к Дарье Христофоровне, но княгиня использовала все свое женское обаяние, и Меттерних сдался, хотя любовниками они не стали. Это был «роман в письмах», который длился целых 10 лет. Помимо романтических признаний, в посланиях содержалась информация о политических взглядах канцлера на обстановку в Европе.
Копии писем княгиня передавала русскому императору. Самые важные послания в Россию княгиня писала симпатическими (невидимыми) чернилами. Все вместе взятое позволило Дарье Ливен войти в историю как тайному агенту, «первой русской женщине-дипломату».
До конца осталось неясно, питала ли Дарья Ливен какие-нибудь чувства к канцлеру, но их разрыв пришелся как раз на тот момент, когда отношения России и Австро-Венгрии стали портиться. Формальным поводом для прекращения переписки послужил новый брак Клеменса фон Меттерниха.
Княгиня Ливен якобы была в ярости и потребовала от канцлера вернуть написанных ею 279 посланий к нему. Кто считал эти письма и откуда узнали об этом требовании? Скорее всего, это просто сплетня, обросшая подробностями. Ведь письма самого канцлера исправно читал в копиях русский император, а сжигала княгиня оригиналы после прочтения или нет – неизвестно.
Эпистолярное наследие Дарьи Христофоровны, представлено тысячами (!) писем, политических заметок и дневниковых записей. Их можно найти в неопубликованных источниках, хранящихся в российских архивах. Но ими почти никто не интересовался и не интересуется, хотя то немногое, что удалось прочесть – необыкновенно интересно и поучительно. Правда, в последнее время историки понемногу начинают изучать деятельность этой незаурядной женщины, которую по праву можно считать одной из ключевых фигур европейской теневой дипломатии первой половины XIX в.
В Англии у четы Ливен родился в 1819 году третий сын - Георгий, который получил имя в честь крестного отца, короля Георга IV. Одно это красноречиво свидетельствует о том, какое положение занимала в британском высшем обществе семья российского дипломата.
Княгине неоднократно поручались важнейшие дипломатические миссии. В частности, в 1825 г. графиня была вызвана в Санкт-Петербург для выполнения особо важного задания императора Александра I: она должна была содействовать русско-английскому сближению.
Сам факт, что именно Дарью Христофоровну, а не ее мужа вызвали в Петербург, показателен: Нессельроде хорошо знал о ее истинной роли в российском посольстве, ценил ее ум, политические способности, ее связи и контакты в Англии.
Дарья Христофоровна произвела очень сильное впечатление на императора. После первого же разговора с ней он заметил ее брату А. Бенкендорфу:
«Ваша сестра покинула нас молодой женщиной; сегодня я нашел ее государственным деятелем».
Этот визит был показателен и в другом плане: хотя Ливен всегда была предана интересам России, служить отечеству она могла только за его пределами. По складу ума она стала совершенно западным человеком; ей была абсолютно чужда придворная лесть, и, несмотря на радость оказаться на родине, она очень тяготилась «невыносимым придворным этикетом».
«Я видела это зрелище прежде, - писала она, - но я не думала о нем; сегодня же оно меня поразило... Эти занятия пустыми делами; эта важность, которая придается мелочам; эта манера каждого русского спешить, чтобы потом долго ждать; это абсолютное самоуничижение и подобострастность к персоне суверена. Все это разительно отличалось от страны, откуда я приехала».
Теперь женщина должна была работать на благо отечества в Лондоне Но самой женщине был гораздо интереснее Джордж Каннинг - министр иностранных дел, будущий премьер-министр. Княгиня стала его любовницей.
Да-да, образцовая жена и примерная мать постепенно менялась, превращаясь в настоящую светскую львицу, равнодушную к мнению общества. Старших сыновей она определила в пансион при Дерптском Университете, супружеские отношения с мужем прекратились, в основном, потому, что очень трудно любить женщину умнее себя.
Тем не менее, в 1825 году на свет появился еще один сын, Артур, имя получил в честь крестного отца, герцога Веллингтона.
Оба младших Ливен умерли от скарлатины весной 1835 года в Дерпте. Эта трагедия серьезно подорвала здоровье Дарьи Христофоровны; до конца дней своих она пребывала в отчаянии от несправедливости судьбы.
Известие о смерти императора Александра I вызвало у Дарьи Христофоровны глубокую скорбь.
«Император Александр был наилучшим из государей - наиболее гуманный, благородный и справедливый из людей. В течение своего двадцатипятилетнего самодержавного правления он пользовался этой властью только для того, чтобы делать добро. Его память будет благословляема долгое время, пока существует русский народ» - записала она в своем дневнике.
По многочисленным отзывам современников, именно Д. Ливен являлась настоящей посланницей Российской империи в Лондоне в 1812 - 1834 гг., превосходя своего мужа и политическим талантом, и дипломатическими способностями. Как отмечал авторитетный английский исследователь Х. Темперли, никогда еще иностранка не получала сведений об английском обществе из первых рук и не обладала в нем большим влиянием.
Разумеется, княгиня имела большое влияние на Каннинга, что положительно сказывалось на союзнических отношениях Российской империи и Англии. К сожалению, премьер-министр скоропостижно скончался в 1827 году.
За весь свой 45-летний стаж дипломатической деятельности княгиня не допустила ни единого промаха, российское правительство всегда прислушивалось к ее мнению и ценило полученную информацию. С приближением Крымской войны Дарья Ливен постоянно слала депеши в столицу с предупреждениями о грозящей опасности.
Но Николай I, в отличие от своего предшественника, игнорировал эти послания, считая их женскими сплетнями. В результате Крымская война стала для России «неожиданным» ударом и закончилась позорным поражением.
За все это время княгиня написала множество писем, в которых тесно переплетались любовные отношения, интрига и судьбы европейских стран. У нее рано появились проблемы со зрением. По рекомендации врачей женщина нашла интересный выход из положения - писать на зеленой бумаге. Такие послания стали ее «фирменным знаком» и даже ненадолго вошли в моду.
О восшествии на престол Николая I княгиня Бенкендорф в своем письме к брату отозвалась с восторгом:
«Я приписываю себе заслугу, что я предугадала в великом князе Николае Павловиче великого человека... Мой муж, обыкновенно весьма сдержанный, в совершенном восторге от него. По возвращении сюда он был принят всеми особенно любезно; его приглашали король, министры и многие другие лица, желавшие поговорить с ним. Так как, надобно признаться, я довольно любопытна, то и я не давала ему покоя.
Я в восторге от всего, что ты мне пишешь об императоре, он уже пользуется за границей выдающейся славою. Принимая во внимание, как трудно упрочивается слава вообще, можно подумать, что он царствует уже лет двадцать, такое составилось о нем громкое мнение. Европа признала за ним ум, твердость характера и справедливость - это сделалось его credo!.
В 1834 г. князь Ливен был отозван со своего дипломатического поста в Лондоне. Поводом послужил какой-то незначительный конфликт, но истинные же причины заключались в возникновении противоречий между двумя странами по широкому кругу вопросов: восточному, польскому, португальскому.
На память светское общество презентовало Ливен браслет, усыпанный драгоценностями, «в знак сожаления об ее отъезде и на память о многих годах, проведенных в Англии».
После возвращения в Петербург Христофор Андреевич был назначен попечителем при 16-летнем наследнике престола цесаревиче Александре и стал членом Государственного совета. Дарье Христофоровне было поручено обучать наследника манерам и искусству общения в свете.
8 сентября Ливены поселились в Царскосельском дворце, где им было отведено казенное помещение, поскольку своего дома у них не было. Царь сделал все, чтобы отъезд из Лондона не казался им немилостью. Действительно, как отмечала герцогиня де Дино, новое назначение князя было обставлено так, что «могло польстить его самолюбию и утешить».
Для княгини привыкание к новым условиям оказалось очень тяжелым. Однообразие жизни в Царском Селе, строгая дисциплина, царившая при дворе, необходимость вечно и во всем повиноваться и полное отсутствие той кипучей общественной деятельности, к которой она привыкла во время своего многолетнего пребывания в Лондоне, ее тяготили.
«Мои письма глупы и неинтересны, - отмечала она, - я так привыкла наполнять их описанием событий, важных или просто забавных, что я совершенно не умею описать ту монотонную, однообразную жизнь, какую я веду. Колебания термометра - вот все наши события! Выше он или ниже нуля? Вот ежедневно великий для нас вопрос. В Лондоне я имела другие интересы».
Княгиня пробыла в России семь месяцев. Ее отъезд за границу ускорило ужасное несчастье: в марте 1835 г. в Дерпте умерли от скарлатины два ее младших сына - Георгий и Артур, пятнадцати и десяти лет. Она больше не могла выполнять свою роль верного советника при попечителе цесаревича. К тому же трагедия подорвала ее здоровье, и так неважное. Врачи предписали ей на время уехать из России.
Христофор Андреевич и брат Александр настаивали на том, чтобы после окончания курса лечения она вновь поселилась в Царском Селе. Но княгиня уже приняла решение не возвращаться на родину. В одной из бесед с герцогиней де Дино Ливен обмолвилась, что они с мужем уже давно разместили все свои сбережения за границей, «чтобы быть защищенными от царских указов».
К тому же в Бадене, как и в Берлине, доктора единодушно утверждали, что ей не пережить зимы в России. В конце августа, когда курс лечения в Бадене подходил к концу, она начала высказывать в своих письмах желание обосноваться в Париже.
Между тем по российским законам эмиграция рассматривалась как преступление и могла караться ссылкой и конфискацией имущества. После установления опеки над имуществом самовольного эмигранта в официальных российских изданиях печатались соответствующие объявления. Если по истечении шестимесячного срока после публикации человек не объявлялся, он считался «оставившим отечество, и вследствие того имущество его остается по смерть его в опекунском управлении, на основании 2-й статьи указа».
Срок дозволенного пребывания за границей с узаконенным паспортом определялся так: для дворян - пять лет, для всех прочих состояний - три года; для более длительного пребывания за границей нужно было получить личное разрешение императора или отсрочку, что было явлением весьма редким.
Именно на это разрешение и уповала Дарья Христофоровна. Она писала брату:
"Доктора запрещают мне ехать в Италию, тем более что там холера. Мне необходим умеренный климат, но главное, ум мой должен быть занят. Это единственное для меня лекарство, единственное средство продлить мое существование. Моему телу необходим отдых, а для ума мне необходима пища. Я постараюсь найти и то, и другое в кругу моих друзей... Я предполагаю провести в Париже осень. Мне кажется, дорогой брат, что я слишком дорого заплатила за право искать утешения в моем ужасном горе там, где я могу найти его. Если на это необходимо получить разрешение императора, то я полагаю, что он не откажет мне в этом».
Однако Николай I ответил отказом. Очень скоро после этого Дарья Христофоровна почувствовала изменившееся отношение к ней со стороны правящих кругов России, Она просила брата заступиться за нее перед царем и разрешить ей остаться в Париже:
«Убедите императора отнестись благосклонно к моей просьбе, ибо мысль заслужить его неодобрение омрачает мне те немногие радости, которые я могу еще найти».
Извещая брата о своем решении провести и следующую зиму в Париже, она послала ему медицинское свидетельство с просьбой предоставить его государю.
Париж, его атмосфера оказались именно тем лекарством от душевных и физических страданий, которое было ей нужно. Политика являлась главной страстью княгини Ливен, извлекавшей информацию откуда только можно: из светских бесед и дипломатических депеш, из газет и писем.
По словам герцогини де Дино, «получение новостей и разговоры ей необходимы, и она знает лишь одно уединение - для сна. Скука охватывала княгиню всякий раз, когда она оказывалась вдали от источников информации и средоточия власти».
В июне 1836 г. она приняла приглашение герцогини провести лето в великолепном замке Талейрана Валансэ, превосходившем размерами и неслыханной роскошью дворцы многих монархов Европы, но приехав туда, уже к вечеру заскучала, несмотря на то, что ее устроили как можно лучше и окружили всяческой заботой.
А все потому, писала де Дино, что «здесь нет ни новостей, ни блеска человеческого ума - двух самых важных вещей в ее жизни. Новшества материальной жизни, воспоминания, исторические традиции, красоты природы, спокойная домашняя жизнь, размышления - ничто из этого не было ее привычкой».
Сюда, в Валансэ, Ливен было доставлено письмо от мужа, который сообщал о негативной реакции императора Николая на ее пребывание в Париже. Оставшиеся летние месяцы княгиня провела в Бадене, не получая писем от мужа, послушно выполнявшего волю императора, о чем Дарья Христофоровна сообщала графине Аппоньи, супруге австрийского посла во Франции:
«Я не могу строить никаких планов относительно будущего; я не знаю, где я буду в сентябре».
В ее письмах постоянно повторяются жалобы на скуку, дурную погоду, упорный кашель, ревматизм, отсутствие писем от мужа, но вместе с тем видно, что княгиню уже захватил Париж и она только и думает, как бы вернуться туда. Княгиня все еще надеялась, что встреча с мужем состоится. Кроме того, она не теряла надежды, что ей удастся получить разрешение остаться за границей, в Париже; об этом она лично просила императора Николая.
В сентябре 1836 г., находясь в Бадене, княгиня получила долгожданное письмо от брата:
«Его Императорское Величество Вам ничего не запрещает и предоставляет полную свободу действий, сожалея только о том, что Ваши привычки и вкусы отдаляют Вас от Вашей родины».
Почему император был против проживания Дарьи Ливен в Париже? Представляется, что определяющим фактором для Николая I явился выбор княгиней именно Парижа, столицы Франции, центра революционных потрясений и бунтов, страны, управляемой королем-узурпатором. То, что княгиня Ливен, особа, приближенная к императорской фамилии, предпочла Санкт-Петербургу именно этот город, Николай I никак не мог принять.
Так полагала и сама Дарья Христофоровна. В одном из своих писем от 25 сентября 1837 г. она отмечала:
«В моей стране, сударь, я очень знатная дама; я стою выше всех по своему положению при дворе и, главное, потому, что я единственная дама во всей Империи, по-настоящему близкая к императору и императрице. Я принадлежу к императорской семье. Таково мое общественное положение в Петербурге. Вот почему так силен гнев императора; он не может допустить, что родина революций оказала мне честь и приняла меня».
Герцогиня де Дино 15 августа 1837 г. сделала следующее замечание, которое в определенной степени объясняет гнев Николая:
«Я знала стремление Ливен влиться в парижскую жизнь, но я не считала, что она пытается подменить собой посольство России. Ее нынешнее положение нейтрально и не чревато последствиями, в то время как официальный статус грозит неисчислимыми затруднениями».
Сама Дарья Христофоровна тоже полагала, что император ставил ей в вину ее салон в Париже, но, защищаясь, совершенно иначе определяла его характер:
«Политический салон, это неправда! Да, конечно, у меня бывают политические деятели, то есть все выдающиеся по уму из разных партий, но, в общем, бывает всего пять французов: Моле, Гизо, Тьер, Берье и герцог де Ноай. Как видите, это люди всяких оттенков. Из числа их у меня бывают запросто только первые два, и я глубоко уважаю того и другого. Но разве я говорю с ними о политике? Что мне до нее теперь?.. Вас, быть может, удивит, если я Вам скажу, что с г-ном Гизо, например, мы говорим преимущественно о религии... Вот лица, которые бывают у меня, да еще некоторые дипломаты с самыми прекрасными принципами, несколько знакомых англичан, путешественники - австрийцы, наш посланник, который навещает меня ежедневно. Вот, дорогой брат, как я провожу время; по вечерам я всегда дома; я никогда нигде не бываю, ни в гостях, ни в театре, ни где бы то ни было. Объясните мне, что худого в подобной жизни?».
Созданный Ливен салон вскоре затмил по своей популярности даже знаменитый салон мадам Рекамье, славившейся умением соединять людей самой различной политической ориентации. Салон - это прежде всего пространство, где происходит светское общение.
Салон Ливен имел немаловажное значение для России в условиях непростых франко-русских отношений и частой смены послов, которых с 1841 г. сменили поверенные в делах. Частая смена послов не позволила русской миссии в Париже принимать полноправное участие в светской жизни. Кроме того, как отмечал Р. Аппоньи, царь выделял русским дипломатам слишком скромное содержание. При графе Палене в русском посольстве очень редко устраивали большие приемы, а русские подданные, оказавшиеся в Париже, жаловались на отсутствие протекции со стороны посла.
В начале июля 1837 г. княгиня отправилась в Лондон, где только что скончался Вильгельм IV и на престол вступила юная королева Виктория. По приезде в Лондон она получила письмо от мужа, который уведомлял, что едет в Германию на воды, а оттуда в Италию и, поскольку не может взять ее с собой, просит назначить на его пути какое-нибудь место, где они могли бы встретиться, но только не во Франции.
Поручая своему другу, графу А. Ф. Орлову, направлявшемуся в Лондон, передать княгине это письмо, князь настоятельно просил его убедить Дарью Христофоровну в необходимости этого свидания. Однако Орлов, увидев слабое состояние здоровья княгини, посоветовал ей назначить мужу встречу в Гавре или Дьеппе.
Княгиня так и написала мужу, подчеркнув, что может с ним увидеться только во Франции, и как можно ближе к Парижу. «Хотя моему мужу нет места ни в моей душе, ни в моем сердце, он меня любит, он заботится обо мне, я ему принадлежу. Это - близость, привычка, все то, что так необходимо, так мило женщине. Но для меня началась другая жизнь".
В начале августа она покинула Лондон и направилась в Париж ожидать там ответа от мужа. Однако вскоре княгиня получила известие от сына Александра из Бадена, сообщавшего, что отец не приедет во Францию.
Княгиня искала поддержки у российских дипломатов графа П. Палена и графа П. Медема. Она писала Гизо 27 сентября:
«Сегодня утром у меня был организован совет, состоящий из графа Палена и графа Медема. Мы изучали, анализировали, комментировали письмо моего мужа. Они склонны усматривать в нем только исполнение воли императора. Они ожидают от двора официальных инструкций».
О заступничестве она просила и брата Александра, решительно заявляя, что не может покинуть Париж: "Предпринять путешествие - значит, обречь себя на смерть. Я не доставлю мужу постыдное удовольствие сказать императору: "Ваше Величество, я исполнил ваше приказание, но моя жена умерла"".
Однако все ее доводы были напрасны. В конце сентября князь Ливен выдвинул ей ультиматум: "Надеюсь, ты вполне поняла из моих слов, что я настоятельно требую, чтобы ты вернулась. Я предупреждаю тебя, что в случае отказа я буду вынужден принять такие меры, которые для меня очень неприятны. Поэтому объявляю тебе, что если ты не вернешься, то я прекращу высылку тебе денег. Я должен предупредить тебя также на случай, если настоящее письмо останется без ответа, что если таковой не будет получен мною через три недели, то я буду вынужден поступить так, как будто ты ответила мне отказом".
Княгиня писала Гизо 1 октября 1837 г.: "Знаете ли Вы, какое чувство преобладает во мне? Это великая жалость к человеку, способному на такой поступок. Очевидно, что все это было согласовано с императором, обещано императору".
В конце октября в Париж неожиданно приехал сын княгини Александр, посланный отцом, чтобы разъяснить матери неизменную волю императора и печальные последствия, которым она подвергает себя, оставаясь в Париже. Княгиня Ливен писала 20 октября 1837 г. Гизо: "Мой сын проведет здесь только два дня. Мы не расставались все утро, и я так ошеломлена всем тем, что он мне сказал, всем тем, что я ему наговорила, что у меня не осталось даже сил Вам написать". В другом письме она с грустью замечала: "Бедный мальчик, оказавшийся между отцом и матерью в очень неприятных обстоятельствах. У меня нет никакой надежды, что муж сюда приедет, он совсем потерял голову. Надо, чтобы я приехала к императору, но Вы понимаете, что это невозможно".
Однако Александр Ливен, видя состояние матери и поговорив с врачами, посоветовал ей остаться, но полагал, что вряд ли сможет повлиять на позицию отца. Дарья Христофоровна писала Гизо: "Истинную боль мне причиняет то, что мой муж не хочет ничему верить и что он выбросил медицинский аттестат, даже не читая его. Александр уедет убежденным, что я не вынесу переезда. Мой врач уже ему об этом говорил. Но его убеждение так и останется при нем; он думает, что мой муж его поддержит, только если получит приказ императора".
В начале следующего года князь Ливен привел в исполнение свои угрозы: он приказал своему банкиру прекратить все платежи княгине. 21 января она сообщила об этом леди Каупер: "Я давно не получаю известий от мужа. Это невыносимо; от угроз он перешел к действиям. Мой банкир получил приказ прекратить все выплаты".
В это время на княгиню обрушилось еще одно несчастье: в июне 1838 г. в Америке скончался ее сын Константин. Причем император запретил сообщать ей об этом, и Дарья Христофоровна узнала о смерти сына, лишь получив обратно посланное ему письмо с пометкой "скончался". Между тем, по словам княгини, ее петербургский банкир сообщил ей, что еще 6 июля он отправил известие об этом трагическом событии Христофору Андреевичу. Княгиня в отчаянии писала лорду Грею: "И это отец моего сына! Мой муж оставляет меня в абсолютном неведении, видимо, желая, чтобы я узнала обо всем таким ужасным образом! Он не подумал ни о своей жене, ни о своих детях. Мой бедный мальчик! Ему так доставалось от его отца при жизни, и теперь, когда он умер, его отец отказывается сообщить об этом". "Мне, матери его сына, - продолжала Дарья Христофоровна, - он, его отец, не пишет потому, что я в немилости при дворе. Россия ужасная страна; человек должен в ней отказаться от всех естественных чувств и самых священных обязанностей в жизни".
А. Бенкендорф объяснял такое жестокое поведение князя Ливена стремлением отомстить за многие годы доминирования жены: "Может быть, и это понятно, что он и теперь мстит тебе: он так долго терпел над собою твое умственное превосходство". Дарья Ливен отвечала брату: "Это превосходство, ежели оно существовало, было посвящено служению ему в продолжение очень многих лет".
Итак, не имея официального разрешения и находясь в весьма непростой финансовой ситуации, княгиня приняла решение остаться в Париже. В июле 1838 г. с улицы Риволи она переехала в предместье Сент-Оноре. Княгиня поселилась в доме N 2 на улице Сен-Флорантен, в особняке Талейрана, в котором тот в 1814 г. принимал императора Александра I. После смерти прославленного дипломата его племянница, герцогиня де Дино, продала дом Джеймсу Ротшильду, который в свою очередь сдал антресоли в этом особняке княгине Ливен.
Здесь она прожила 20 лет, ежедневно после полудня и по вечерам принимая у себя виднейших европейских дипломатов и политиков. Как было подмечено журналистами, княгиня неслучайно обосновалась в доме, где прежде жил великий дипломат: она была его истинной наследницей. А. Тьер называл ее салон "обсерваторией для наблюдений за Европой".
С 1838 г. отношения между супругами были, по сути, прерваны. С Христофором Андреевичем Дарья Ливен так и не встретилась, писем от него почти не получала. "Никаких новостей, которые могли бы прояснить тайну этой грустной истории. Мне никто об этом ничего не пишет; я не получила ни единой строчки от моего мужа", - писала она лорду Грею 10 декабря 1838 г.
Но вскоре Александр сообщил, что Христофор Андреевич тяжело заболел. Княгиня в письмах выражала свое участие и заботу, повторяла желание восстановить отношения, обещала регулярно писать князю (Александр упоминал, что отцу доставляло удовольствие чтение ее писем). Надеясь, что супруг сменил гнев на милость, она просила его восстановить выплату ей денег. Однако 10 января 1839 г. князь Ливен умер.
Несмотря на видимое охлаждение между супругами, смерть мужа оказалась для княгини тяжелым ударом. Она признавалась лорду Грею: "Последние годы моей жизни, как Вы знаете, я жила вдали от мужа, и последние месяцы он почти не писал мне из уважения к воле императора, которому считал своим долгом повиноваться... По окончании воспитания и путешествия цесаревича по Европе муж мой должен был приехать ко мне для отдыха после пятидесятилетней службы. И вот накануне исполнения этого плана смерть отняла у меня человека, с которым я была связана на протяжении тридцати восьми лет моей жизни, с которым я пережила хорошие и тяжелые дни, величайшие радости и величайшие несчастия. Я не получила ни одного слова сочувствия и симпатии от императора".
После смерти мужа ее финансовое положение продолжало оставаться неопределенным. Ситуация осложнялась тем, что Христофор Андреевич не оставил завещания. По российским законам наследования Дарья Христофоровна имела право на седьмую часть состояния мужа. Кроме того, часть сбережений князя была размещена за границей, в Англии. Князь Ливен регулярно посылал деньги в Лондон своим банкирам из дома "Харман и Ко". По сведениям графа Орлова, которого княгиня просила выяснить ее финансовые дела, ежегодный доход князя Ливена составлял 6 - 7 тыс. фунтов стерлингов. Она не знала, под английские или под российские законы наследования подпадают заграничные сбережения князя Ливена, и пыталась выяснить это через леди Каупер. Княгиня надеялась, что наследство подпадает под английскую юрисдикцию. "Тогда я была бы богатой женщиной, в противном случае - увы", - писала она. (Как уже отмечалось выше, проживание княгини за границей "без дозволения" императора грозило передачей в опеку принадлежавшей ей в России недвижимой собственности.) Кроме того, она просила леди Каупер узнать, она или кто-то из сыновей являются наследниками английских сбережений князя Ливена. Впоследствии княгиня не раз ездила в Лондон с целью продать свои бриллианты, так как ее финансовое положение было "неблестящим".
В конце концов вопрос с наследством разрешился следующим образом: княгиня отказалась от российской части наследства в пользу своих сыновей - Александра и Павла, однако они были обязаны выплачивать ей регулярное пособие в размере 2 тыс. рублей, что равнялось 8 тыс. франков.
Ежегодная рента от английского капитала составляла 13 тыс. франков. Кроме того, у княгини были и свои собственные сбережения. Все это обеспечивало ей относительно скромный годовой доход в 60 тыс. франков. Этих денег хватало на содержание салона в элегантном и комфортабельном доме на улице Сен-Флорантен. Княгиня купила антикварную мебель за 30 тыс. франков, пианино, ковры и попросила свою сестру Марию выслать из Санкт-Петербурга ее книги. У нее была компаньонка, прислуга. Дарья Христофоровна могла позволить себе содержать экипаж и лошадей, ложу в опере, посещать Лондон и фешенебельные курорты, а в теплое время года снимать дом недалеко от Версаля.
Важная деталь биографии Дарьи Ливен, которая дала повод обвинять ее в шпионаже, - это возобновленная с 1843 г. переписка с императрицей Александрой Федоровной. Она сообщала императрице все новости политического характера, отправляя свои письма на имя графини Нессельроде.
До сих пор историки спорят о причинах изменения поведения Ливен и ее желании сотрудничать с российским двором. Ведь княгиня могла затаить обиду на императора, запретившего ей жить в Париже, оставившего ее без средств к существованию, не позволившего сообщить о смерти сына Константина.
7 сентября 1838 г. герцогиня де Дино записала в своем дневнике, что княгиня Ливен «ненавидит императора в глубине души так, как его могут ненавидеть только жители Варшавы», имея в виду подавление варшавского восстания царскими войсками в 1831 г.
Первое письмо, адресованное императрице, которое удалось обнаружить в ГА РФ, датировано 19 сентября (1 октября) 1843 г. В нем Дарья Христофоровна поздравляла Александру Федоровну с рождением внука, сына цесаревича Александра, и осторожно спрашивала, "позволит ли император поздравить также и его?"
Императрица за завтраком передавала письма Ливен августейшему супругу, и тот нередко уносил их с собой, чтобы прочитать еще раз и воспользоваться сообщенными сведениями.
О сношениях Ливен с российским двором было известно французскому правительству и дипломатическому корпусу. Сама княгиня не скрывала этой переписки, напротив, умышленно упоминала о ней, стараясь показать, что не заслуживает обвинений в шпионаже.
Февральская революция 1848 г. вынудила Ливен уехать в Англию. Вернулась в Париж она осенью 1849 г. В годы Второй империи княгиня надеялась на франко-российское сближение и полагала, что к тому были предпосылки:
«Принципы императора Луи Наполеона. согласуются с нашими. Его идеи сильной власти... не являются ортодоксальными. Он имеет расположение к континентальным правительствам, особенно к нам. Эти же принципы отдаляют его от Англии, несмотря на его восхищение этой страной».
Однако ее надеждам на сближение России и Франции не суждено было сбыться; напротив, ей предстояло пережить войну между двумя столь любимыми ею странами.
После обнародования царского манифеста "О прекращении политических сношений с Англиею и Франциею" в феврале 1854 г. Ливен была вынуждена уехать в Брюссель. Вернулась в Париж она только 1 января 1855 г. С этого времени и до конца жизни княгиня оставалась в столице Франции: доктора объявили ей, что обратного путешествия она не перенесет.
В Париже Дарья Христофоровна и обронила только:
- Ну вот, теперь я могу спокойно здесь остаться.
Эта фраза Ливен весьма показательна: значит, княгиня не забыла и не простила обиду, нанесенную ей государем. Несмотря на ее верноподданническое отношение к Николаю I, на возвышенные отзывы о нем, Дарья Христофоровна в отличие от мужа-сановника не была подвержена приступам придворной лести и сохраняла объективный взгляд на политику императора. В частности, еще в середине 1830-х годов она не одобряла образа действий Николая I в польском вопросе, называя его выступление в Варшаве 10 октября 1835 г., полное угроз и упреков в адрес поляков, «катастрофой».
Ливен дожила до подписания мирного договора, но ей недолго пришлось пользоваться благами спокойной жизни. В январе 1857 г. княгиня заболела бронхитом, который очень быстро принял тяжелую форму. В ночь с 26 на 27 января она умерла на руках у сына Павла. Похоронили ее в Курляндии, в родовом имении Мезотен близ Митавы, в семейном склепе, рядом с сыновьями. На покойной было черное бархатное платье фрейлины российского императорского двора, княжеская корона и распятие из слоновой кости в руках.
* * *
Княгиня Дарья Христофоровна Ливен была своеобразным символом уходящей эпохи, когда женщина - хозяйка салона, не облеченная официальными должностями, могла оказывать влияние на линию развития политических событий. Чистокровная немка, лютеранка, человек западного склада ума и образа жизни, она была русской по духу и, как это свойственно русскому человеку, отдавалась своей страсти полностью и без оглядки. А главной ее страстью, любовью всей ее жизни была политика, которую, по ее собственным словам, она "любила гораздо больше, чем солнце".
Куда бы ни забрасывала ее судьба, как бы она ни страдала, каковы бы ни были ее обиды и разочарования, она всегда служила интересам России, преданно и бескорыстно.
Политику она, по ее собственным словам, «любила гораздо больше, чем солнце».