Ты врываешься ветром сквозь плотно закрытые шторы,
Сметаешь бумажки и ласково гладишь плечи.
Потом чуть сутулишься, я выдыхаю «Что ты?»,
Когда даже грусть запить-то, по сути, нечем…
И ты, привалившись к стенке, досадно морщишься,
Мол, снова сквозняк, чего ты открыла окна?
А кровь моя разгоняется, будто гонщица,
Затем, чтобы я не хотела с утра подохнуть.
Ты гладишь меня, и это почти истерика,
Струящаяся жижа из битой кружки.
Ты даже в глазах убитого соплеменника
Способен увидеть назойливый нрав старушки.
И так ты метаешься ветром в моих пропорциях,
Сбиваешь углы и дышишь в себя потери!
Я знаю, что я якшаюсь всегда с уродцами,
И что ты от этого всем существом звереешь.
Ты ласков, так чуток, что сердце сжимает ободом.
И лезет, и лезет, и лезет из неба вата!
Я тупо шепчу, бесслёзно рыдая «что потом?»,
Сама понимая, как яростно виновата.
А ты… ты приходишь ночью ко мне сквозь форточку,
Вбиваясь в моё дыхание. В онемении
Натягиваю на плечи худые кофточку,
Но не отдаляюсь тенью. Но тем не менее
Мне так невозможно, дико смотреть глазницами,
В которых все твои мысли как на ладони.
И, если бы ты однажды сумел присниться мне
Не просто звонком на стареньком телефоне,
А вот полноценно – взросло, почти что матово,
Как тихое небо, застывшее после боя.
Но ты или отгорожен своей преградою,
Или отмечен крестиком на ладони,
На линии жизни, почти что в конце…
Пожалуйста
Приди ко мне, но не ветром глухим при этом.
Но сколько бы я тут дёснами не держалася,
Ты мной был придуман почти на исходе лета.