Люди впахивают шесть из семи, девять из двадцати четырёх,
Ходят по магазинам, боятся закрыть глаза.
А у меня в груди замирает горчащий вдох,
Когда новости тарабанят о поездах:
Вот вчера террорист, сегодня был мощный взрыв,
То ли с рельсов сошёл, то ли просто в системе сбой.
А мальчишка, собой собаку свою закрыв,
На каталке лежит с проломленной головой…
Люди молятся, чтоб поезда не сходили с рельсов,
Чтоб террорист провалился под землю, катился в ад.
А собаке в машине скорой не будет места.
И мальчишка, вот ведь задачка, не виноват…
Но лежит на каталке белее сырого теста,
И врач, закурив, одёргивает халат.
Я стою, глотаю горькие, злые слёзы,
Пишу о том, что вот куда-то мальчик теперь придёт.
На экране дядя замученный, но серьёзный
В тонкую линию сжимает свой бледный рот.
И вот с таким видом он говорит о паденье:
Самолёт не долетел до Лондона, рухнул вниз.
А я борюсь с душными атаками удушенья,
Думая, что там Бог выбирает из.
Люди молятся, чтоб самолёты не падали,
Чтоб не гибли дети, ведь рано им… умирать.
А в Лондоне девочка узнаёт, что больше папы нет.
И он ведь, по сути, конечно, не виноват.
Лампочка под потолком светит из последних что сил, что ватт…
Я порой застываю перед экраном,
Осознавая, как каждый из нас перед смертью ничтожно мал,
От неё не спрятаться, даже если в другие страны,
Даже если ты как-то резко сошёл с ума.
И Бог тут не помощник, не громоотвод –
Если она притащится, косу по полу волоча,
То хоть на небеса влезь – Бог тебя не спасёт,
Не утаит от безжалостного лезвия палача.
Но сколько бы не ловили, всегда останется мразь,
Которая даже бетонные подпилит сваи.
И тухнуть будут сотни и сотни глаз,
А собаки будут сбиваться в большие стаи.
Но люди будут падать на колени, молясь.
А самолёты с неба падать не перестанут.