"Заворожи меня, волхв! Заворожи."
Сидит по обезьяне на звёздах, высоко.
Респектабельные пилигримы
в комфортабельных авто.
"Ходят" по шевченковским местам.
Вербуют ивы в монографии.
Изучают био- и гео-графию.
Охотятся в поле на три тополя...
А интересно, кто-то из них смог ли
пройти путями его доли?
Давайте честно.
Не кнопки ж мы и не педали.
Что бы писал Шевченко в тридцать третьем,
в тридцать седьмом годах?
Определённо, побывав в Косоралии,
побывав бы ещё на Соловках?
Закалённый, заключённый,
присыпанный землёю, снегами, кремнем,
до сих пор был бы реабилитированный.
Хоть посмертно, зато - своевременно.
Свесило с трибуны шутовской колпак
брехливое слово.
Было так, было так, было так...
А может, было всё ж по-другому?
"Слышешь батя? Слышу сынок!"
Не за грош люди гибли ж.
Перед смертью ругался Косынка.
Обезумел в темнице Кулиш.
Курбас лёг в ту промёрзшую землю!
Молчим.
Тянемся в багет.
Если молчаньем душу в ярмо затяну,
то какой же я к чёрту поэт?!
Оригинал:
"Заворожи мені, волхве…"
Сидить по мавпі на зорях, на місяцях,
Респектабельні пілігрими
в комфортабельних "Волгах".
"ходять" по шевченковських місцях.
Вербують верби у монографії.
Вивчають біо- і гео-графію.
Полюють в полі на три тополі…
А цікаво, багато б із них потрафили
пройти шляхами його долі?
Давайте чесно.
Не кнопки ж ми й не педалі.
Що писав би Шевченко
в тридцять третьому,
в тридцять сьомому роках?
Певно, побувавши в Косаралі,
Побував би ще й на Соловках,
Загартований, заґратований,
прикиданий землею, снігами, кременем,
досі був би реабілітований.
Хоч посмертно, зате — своєвременно.
Звісило з трибуни блазенський ковпак
забрехуще слово.
Було так, було так, було так, було так…
А може, було інакше?
"Чуєш, батьку?
Чую, синку!.."
Пропадали ж люди ні за гріш.
Передсмертно лаявся Косинка.
Божеволів у тюрмі Куліш.
Курбас ліг у ту промерзлу землю!
Мовчимо.
Пнемося у багет.
Як мовчанням душу уяремлю,
то який же в біса я поет?!