"Ну вот и морозы, пора мясо на зиму закупать. Сынок, поедешь со мной в деревню?" "Да, папа". "Надень новую тёплую рубаху". Добравшись до места, стучимся в дверь небольшой избушки. Входим. Самотканые половики на полу, на них самодельный деревянный стол, за которым сидит мужчина, похожий на медвежонка, и жуёт догорающую папироску. "Барибан, - представляется хозяин дома, - проходите, садитесь на лавку у печки".
Взрослые говорят о том о сём, дошли до мяса. Барибан с большого пальца указательным пуляет папироску в дощатый потолок, где та прилипает к стайке таких же окурков. Мы с папой расстёгиваем овечьи полушубки. Вижу своё отражение в зеркале старенького трёхстворчатого шкафа, красная рубаха, немного великоватый полушубок, загоревшие за лето лицо и руки. Я почти, как папа, всё, как у него, только его чёрная шевелюра вьётся, а у меня короткая школьная стрижка.
Жена, дочь и сын Барибана, стоящие у шкафа, раздеваются до гола, бросают одежду в оцинкованное ведро и выходят из избушки. Вижу через окно с замазанной пластилином рамой, как они босиком по снегу идут в сарайчик примыкающий к срубу. Размер сруба, похожего на колодец, примерно метр на метр. Топиться пошли, не иначе. Решили, что цыгане приехали, испугались, что их сейчас зарежут и на мясо пустят, пытаются избежать страшных мук.
Слышны крики, сначала детские, за ними один грудной женский. Ну всё! Она сначала утопила их, а следом булькнулась сама... Папа выкладывает деньги, Барибан выходит во двор. От ужаса закрываю глаза. Слышу женский голос "Пробовать будете?" Хозяйка дома, одетая в чистую белую сорочку, стёсывает тонкие полоски с замороженного куска мяса, лежащего на столе. Дети, как их мама, помытые в бане и одетые в чистое, уже лакомятся строганиной.