Когда под рогожей
проснётся зерно -
ростком шевельнёт сокровенное: "Боже!",
которое жизни с рожденья дано,
но в почве лишь доброй становится рожью
угодного Богу,
в дорогу беру
доколыбельное благо прощенья,
сакральною дрожью
благодаренья,
проросшее в небо
на знобком ветру
забвения истин,
за чад на пиру
тщеты преходящей
прощён просто хлебом,
что снился мне раем
в казённом аду,
тайгетскою чащей
в неволе звучащей
вдоль вен моих
чаще
и чаще,
мой стих,
проснулся во мне под расстрельною робой
с рогожей сравнимой суровым шитьём,
Державиным встал над солдатским сугробом,
над мрачной пустыней вспорхнул в окоём
кремнистого счастья Марининых плачей,
метаний по табору улицы тёмной
и ястреба криком
над краем реликвий
простёр шестикрыло
неугомонный
прорыв сквозь обыденность в то, чем живём,
когда сквозь дерюжное в нежность растём
астральных лучей
над грядущей могилой -
холодной вагранки
горячих речей
нездешней огранки,
мой стих - не ничей,
как пение птичье везде
спозаранку,
он - каждого,
жаждою
вышней
томимого,
читая любого
поэта
любимого -
любовью
мы
полнимся к свету -
не зримому,
лишь теми,
кто тянется личною темью
к владенью,
в юдоли
гарцующей тьмы,
сжигаемой верно ознобами боли,
растущей из "Я" в целокупное "Мы"...