Книга3 Предназначение Глава1 Дитя дракона Часть1

         
                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН"(Отредактировано)

                Том 1

                "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА"               

                КНИГА 3
            
                "ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ"
       
                Глава 1
      
                "ДИТЯ ДРАКОНА"


Усердному читателю напомню,
чем прежний мой окончился рассказ:
В Афинах поздним утром в роще пал Кризэс.
Преображённый Здорг остался жив,
с кровоточащей раной на ноге ушёл.
А вечером к сатрапу
он с важным донесеньем торопился.
Но не попал, как ни старался и желал.

Кодр болен был тогда уже и спал,
и оттого его жена по слову лекаря
в покои никого не пропускала.
Благо, охрана это точно знала,
и строго исполняла воинов долг.

Вернув себе младое тело и здоровье,
и став не узнаваем для своих друзей,
лишился сана, денег, дома
маг змееликий чёрный — Доплен Здорг.
Теперь он — бездомный нищий лже-Тэофанес — 
остался поздно ночью вовсе не у дел.
По счастью, ночевать ему пришлось у той гетеры,
что он последнею едва на тёмной улице нашёл.
Считал, что «повезло» ему тогда с ночлегом.

А поседевшая замёрзшая гетера была так рада,
что наконец ей не придётся спать одной.
Ночь проведёт с горячим, щедрым, крепким
голубоглазым красавцем-молодцом.

Взглянув на редкий чёрный острый меч его
с резной на рукояти белой бычьей головой,
в незнакомце этом сильном молодом
гладиатора любимца публики признала.

Она сама сняла неловкую его повязку,
промыла и зашила аккуратно рану на ноге,
и после, жадно обласкав младое тело всё,
от пальцев крепких ног до нежного затылка
горячею водой, и ублажив пахучими маслами,
плечом немного повела игриво, улыбнулась,
свечу кокетливо задула в предвкушенье чуда.

Взобралась на свою постель устало,
кряхтя осевшими годами на суставах и костях.
И, улыбнувшись, улеглась с ним наконец-то рядом спать,
на резвость юных чувств и страсти сил мужских
во тьме отчасти всё-таки надеясь.

Но к удивлению её, юнец-красавчик, воин —
совсем никак не проявил себя мужчиной.
Уснул почти мгновенно, руки-ноги разбросав,
и, лёжа на спине на старом и скрипучем ложе
под тёплою овчиной на шкурах из овец
был холоден всю ночь,
как будто бы живой мертвец.

Во сне шипел, свистел, рычал,
какую-то С-секвестру постоянно призывал,
да и храпел всю ночь, как древняя дедина.

К утру, не выспавшись совсем,
замёрзшая рабыня Эрота-Эроса
с больною за ночь головой,
была так несказанно счастлива и рада,
что наконец-то этот странный юноша ушёл.

Пусть даже не заплатив участливой престарке
по щедрости души своей
за чистоту одежд его, тепло, еду, за кров
и за уменье аккуратно раны шить,
всего двух-трёх потёртых медных лепт.

И, плюнув в след ему, не провожала даже.

Разочарований горький яд кипел в её душе.
Не глядя хлопнув дверью, женщина
проклятие больной голодной скорой
и одинокой старости вослед ему послала.

И так в тот час подутренний совпало,
что слово с гневом с языка гетеры сорвалось,
со взглядом колким, острым мигом полетело,
и пожеланием страшной смерти Здоргу на арене
ещё одним вскипело, а с выдохом её горячим
в клинок меча Кризэса впечаталось, вошло.

          *     *     *
По порученью Кодра днём в Афинах
«Халиф на полчаса» дознание учинил в подвале сам.
Тем старый мудрый лекарь спас мальчишку Зэо
от незаслуженных мучений и возможной смерти.

Потом
они втроём с Медонтом нашли и распознали
растерзанное тело гладиатора Кризэса.
 
Поздним вечером Медонт и лекарь Пан
сатрапу подробно сообщили что, где, как было
и что дознание по найденному телу в роще,
и исчезновению старого жреца из храма Зевса
им отложить пришлось в ночи до раннего утра.

Купаясь сыто в тёплых волнах от огня в камине,
почти до тусклого рассвета кроткой Эи
обсуждали план совместных действий
по выявлению заговорщиков-убийц,
замеченных на мистериях в Афинах, Элевсисе.

  *    *    *

Теперь вернёмся мы к александрийцам.
Посмотрим вместе, что происходит с ними.

День тот же. Утро. Давно уж рассвело.
Вернулся Иа с найденной разбитой чашей.
Он снова крепко спит,
укрывшись одеялом с головой.

В лесу у Дэльф священных тишина.
С вершин густой туман стекает,
холодной белою змеёй вползает
в узкую пещеру у святой горы Парнас.

В ней быстро стало неуютно, зябко, сыро.
Не раз уже чихнули Мэхдохт и её дитя.
Поэтому Адонис Террий, сразу как проснулся,
плотнее занавесил своим же одеялом вход,
в костёр ещё дрова подбросил.
Готовил путникам горячее целебное питьё.

Проснулись все от шороха шагов и тихих разговоров,
и разбрелись по утреннему зову тел, и к роднику.
Один Уилл всё так же крепко спит от Террия напитка.
Он видит в ярком сновидение молодою маму
и с нею нежно слёзно говорит,
её словам и мудрым наставлениям внимая.

Иа и Мэнеэ вернулись быстро от холодного ручья.
Таг-Гарт сейчас оставил пост,
их встретил и вошёл в укрытие последним.
Снял весь промокший насквозь плащ и капюшон.
На посох опираясь грузно крепким телом,
расправил плечи тяжкие с трудом,
снял меч, к стене его приставил,
затёкшей шеей захрустел и широко зевнул.
К огню присел поближе
и, согреваясь, весь дрожал.
Горячий завтрак сразу свой вкушал,
нахваливая наваристую с мясом овна кашу.

А Паки тут же вышел из пещеры на уступ.
Взяв стрелы, меч и крепкий меткий лук,
он резво на сосну взобравшись, занял пост,
охраной зоркой свежей став на горном склоне.

Всё слышно далеко ему в таком глухом тумане.
С двух главою сосною сросся Паки,
он ЕЮ стал на время.
На древе высоко никто его не видит, не найдёт.
Он — видит всех и слышит всё.

Таг-Гарт в пещере на следопыта юного взглянул:
— Что скучен, Иа?
Т-ты не з-замёрз? Т-ты ел?
Как к-каша горяча, вкусна!
Не ел такой я никогда…
С-с… М-м… Ох. Обжёгся. А-а…
Умелец в этом деле наш Адонис. Правда?
Кому ещё оставить?
А Паки кашу ел?
Я видел — только что ушёл,
глазастый наш пострел.

Адонис Тэррий ему ответил взглядом:
«Ел».
Таг-Гарт:
— В лесу такая т-тишина-а... — зевнул,
— Поспать бы пред дорогой с полчаса.
В горах ни ветерка.
Так щедро молоко струит Деметра...

Такая к-красота там, Мэхдохт!
Такая г-глухота!
И ангелов полёт сквозь облака!
В Египте не видал такого чуда!

Где б-был?
Что удалось найти в таком тумане,
ты нам расскажешь, Иа? А?

Но Иа только лишь плечом повёл.
Задумчиво пришёл к своей лежанке и,
наступив на незаметный острый камень,
ногу подвернул, опору потерял,
и уронил себя неловко в сено.
Наткнулся дланью на осколок
той самой злополучной чаши.
От боли резкой вскрикнул парень:
— С-с!.. М-м! Ой! Ой!

Арэс на громкий глас его
тотчАс встал на дыбы, заржал
и, выпучив глаза на Иа,
ногами грозно землю ударял.
Сатир его едва держал.
— Ну что ты? Что ты, братец? Успокойся.

Поддавшись страху, лошади заржали.
Их Минка привычно быстро усмирил.

Весь вздыбившись от носа до хвоста,
Рубин вскочил и в два прыжка
пред Самандар в мгновенье ока оказался, 
утробным низким рыком зарычал,
и деве к Иа подойти собой мешал.

Кровь брызнула, и Иа на спину упал,
слизнул ту кровь и сразу проглотил,
другой рукой порез как смог зажал.

Удерживая в ране чашу, побледнел,
от боли весь зажался и затрясся.
Мэхдохт свечу схватила, подошла:
— Рубин, назад!
Стоять!
Рубин, нельзя! —
ему негромко строго так сказала.

Мэнэс мгновенно обернулся:
— Что, Иа?!
Поранился?! А чем? Как глубоко?! —
И подскочив с огнём в руке,
помог ему присесть, подняться.
— Дай посмотрю! Дай помогу!

Мэхдохт уже светила им свечой:
— Ой, как не хорошо впилсЯ осколок чаши?!
Кровь так и брызжет!
И разверзлась сильно плоть!
Дай выну я. Дай я ладонь перевяжу! —
присела ближе.

Адонис (лекарь)мигом обернулся:
— Нет погоди!
А я-то тут на что?
Я здесь! Уже бегу…
Благо дарю, конечно, Мэхдохт,
но можно прежде Я взгляну?

И к Иа обратился:
— Ты чем на ровном месте так умудрился,
бравый воин?
Мэнэс, подай скорей мою суму!
Там льны. Достань одну полоску. —
И руку Иа с застрявшей в ране чашей 
промывал обильно свежею студёною водой.
Минка щедро из кувшина ему в руки лил.

Взглянул на рану Иа,
содрогнулся духом «страшно»,
но вида не подал.
Невнятно прошептал:
— Друзья, да это тот осколок чаши,
что я… на дереве в лесу нашёл.
Я-а… оступился просто.
Мне камень под ноги попался.
Не выспался, наверно я.
Всего ж царапина, Адонис.
Хотел вам показать её
по раннему утру.
Вот только не решил,
когда настанет лучший случай
и первому из вас сказать кому.

Адонис:
— Сейчас я вытяну его.
Вдохни, как сможешь, глубоко.
И-и… вдох! Поглубже...

Вдох сделал Иа
и острой боли крик сдержал,
лишь зубы сжал и замычал.
Кровь хлынула рекой
и лекарь сразу же порез зажал рукой.
— Мэнэс, скорее льны. Нашёл?!
А ты, малец, теперь дыши ровнее.

Мэнэс:
— Ищу, уже несу!

Взглянул едва на тару Тэррий
и отложил кровавую подальше:
— Зачем с собой осколок взял?
Разбита чаша —
выбрось подобру подальше.
Не поднимай разбитую чужую.
Ты слышишь? —
И вскользь ещё разок
на тот осколок он взглянул.

— О… Да будто бы она моя.
Похожих вот таких
в подвале у меня стоит десятка с два.
Сам делал для Авроры в день рожденья сына. —
И в сторону отставил окровавленную глину.

Адонис продолжал:
— Ах, Иа,
гляжу, что слишком глубока и рвана рана!
Зашить края теперь бы надо,
да у меня иглы с собою нет. Забыл.
Ошибся мудрый-глупый лекарь.
Ведь торопился поскорей из Элевсиса.
У друга в Дэльфах есть, конечно же, найду.
Скорей соединить края до воспаления надо.
Подайте мне огня, кто ближе!
Я жилы на запястье парня осмотрю.

Вдох сделал Иа,
дыханье задержал и отвернулся:
— С-с… М-м…

Адонис:
— Я постараюсь осторожно.

И на ладонь разверстую ещё взглянул:
— Да будто целы сухожилья.
Ну, повезло тебе. Ещё б чуть-чуть…
Ладонь пробита насквозь.
Но хорошо, что левая рука.
Владеть мечом всегда ты сможешь,
а щит удержишь локтем, кистью как-нибудь.
Я положу поверх целебные бальзамы
чуть попозже.
Сейчас, дружок, ты потерпи.
Края покрепче я повязкою стяну.
И перечную мяту круто заварю,
чтобы остановить кровотеченье.
Остуженную выпьешь меру всю.
В дорогу сделаю ещё. Терпенье.

Иа:
— Благо дарю. Я потерплю. —
И попытался встать наш Иа.
— Ой, что-то закружилась голова…
В глазах двоится...
Я посижу. Прилягу лучше.
Да и в коленях появилась дрожь.
Горит в груди и тяжелей даётся вздох.
Пронизывает холод ноги, спину.
Адонис, отчего слабею я?

— Не диво побледнеть.
Ты крови потерял так быстро, много.
Не пил, не ел горячего с утра…
Тебе б пополнить силы кашей.

— Я не хочу.

— А надо.
Да ты ещё и мёрзнешь.
Трясёт, как видно?!
Поближе бы тебя перенести к огню.

Мэхдохт:
— Так может в Дельфы поскорей?
А, Марк?!

Марк:
— Конечно.
Собирайтесь-ка в дорогу.
 
Адонис обернулся:
— Рано.
Слишком уж густой туман с утра.
Весна землёю всей овладевает.
Целебным молоком питает лес и травы
благосклонная и щедрая Деметра.
Опасно так спускаться с мокрых гор наослепь.
Не видно ведь ни зги на пять шагов.
Но, вероятно, прояснится через два часа.
Дождёмся хоть какого ветерка.
Об Иа позабочусь я. Пока пусть отдыхает.

Стянул порез повязкой туго лекарь,
взял снова те осколки в руки Тэррий:
— Мэнэс, а ну-ка посвети ещё разок сюда.
Хм. Ну да… Гляди-ка…
Вот и печать на донышке, как будто бы, моя.
Откуда здесь взялась одна она?
Не выносил из дома никогда я эти тары.
Да… Странно, странно.
А может, брал с собою мой отец?
Не знаю.
Пещеру эту он мне показал,
когда пасли в окрестностях овец.
Здесь он бывал и сам нередко.

Да, нет… Он в море утонул уже тогда,
когда Аврора мне Ахилла родила.
Хм… Тогда не понимаю.
У кого быть может похожая печать?
 
Услышав те слова,
Таг-Гарт отставил в сторону питьё и кашу,
и торопливо ближе подошёл,
чтоб слышать всё подробно,
а посох, что при себе теперь всегда держал,
вдруг затрещал,
его ладонь обжёг, как злая крапива.

И воин тотчас же его отбросил.
Случайно пал тот в сено рядом с Иа.
Почти что почернел тем краем,
что к таре битой ближе находился.

Таг-Гарт заметил это сразу и вскипел:
— Ой, погодите, стойте, братья! Стойте!
Отойдите от неё и Иа!
Назад, Мэнэс! Адонис, выбрось чашу!
Мэхдохт, назад! Назад сейчас же!

И вздрогнув, други оглянулись.

Мэнэс не бросил друга,
лишь крепче пальцы на его плече сжимал.

Адонис Тэррий:
— Таг-Гарт, ты что?!
По нам твоя клюка едва не угодила!

Марк — Таг-Гарту:
— По Мэхдохт чуть бы не попал!
Гляди, что делаешь, Таг-Гарт!

А он почти кричал, кипя душою:
— На Иа яд
иль колдовство на чаше!
Мой посох почернел, смотрите!
Мою ладонь огнём обжёг, как крапива
едва я к Иа подошёл поближе!
Он дважды цвет уже менял при мне.

Мэнэс:
— И где?
Таг-Гарт:
— В дому Адониса и в хлеве.

Саманди к Таг-Гарту поближе встала,
глазами согласилась с ним, смолчала.
Марк отступил назад, ретировался:
— Что? Какое колдовство?!
Таг-Гарт, ты что такое говоришь?!
Кто б смог сейчас вот так?
Средь нас что — чёрный маг?!
Опомнись!

Метался Таг-Гарт:
— Да нет же! Нет!
Всё это началось гораздо раньше!

Адонис к Иа:
— Как объяснишь нам это, Иа? —
Подальше чашу тут же отложил и встал,
И Мэхдохт тоже отошла подальше.

Иа, теряя поминутно голос, силы:
— Д-а… я-а… Олкейос там… Кг… Кг…

Адонис:
— Что? Воды подать попить?

Но Иа головою отрицал,
и слабою рукой достал
и показал им серьги с жемчугами.

Марк в недоумении раскрыл глаза:
— Олкейоса?! Откуда здесь!
Ведь в Элевсисе наш рулевой пропал!

Спиной о каменную стену Иа оперся.
Едва ли зажимал слабеющей рукою рану,
глаза, как сонный, закрывал:
— Д-а я…
нашёл его сегодня ранним утром. 

Тревожась, решился лекарь кое-что проверить.
Он встал, вздохнул 
и, поперхнувшись тяжкой мыслью, отошёл:
— Ах, как хотел бы знать рецепт питья,
что быстро обезвредит зло любое! -
Он отвернулся
и у себя в котомке тайно поискал
заветный камень, что у себя пока держал —
в кольце из серебра джиразоль опал.
Взглянул на камень Тэррий, и оказалось,
что он кроваво-чёрным и горячим стал.
Но никому пока об этом лекарь не сказал.
Тревогой скулы заиграли
и пальцы крепко камень сжали.

Мэнэс и Минка присмотрелись,
но в руки взять те серьги не решились.
Мэнэс взглянул, печально в угол отошёл.
— Хм. Да. Всё верно. Жемчуга его. —
И скорбно голову свою повесил.

Минка факел ближе наклонил:
— А где ты их нашёл?
Не спи сейчас. Скажи, когда успел?
Так всё ж та тень, что видели вчера…

Смотрящий строй Уилл
на крик и шум проснулся, потянулся,
грузно подошёл, держась за спину
взглянул на серьги,
их сразу же известными нашёл.
Смотрел с тревогою на Иа:
— Ах, Иа, Иа, шустрый малый.
В дороге долгой
любая рана — плохо, скверно.
Ты чем поранился и где?
«Ах, друг, Олкейос!
Таким живым и смелым был всегда.
Не уж-то правда парень сгинул?».

Таг-Гарт к Иа:
— Я видел, как ты утром уходил.
Глаза открой, не спи сейчас!
Скажи, куда?! Где был?!

Марк лоб холодною рукой обтёр,
вздохнул, к костру поближе подошёл:
— Я знаю. — Догадку выдохнул в огонь.

Мэнэс:
— Я тоже видел.
Та тень вчера в ночи,
когда у Минки лошадь
сорвалась в страхе в пропасть…

Марк спину выпрямил, напрягся
и обернувшись,
в полголоса ему шепнул:
— Мэнэс, сейчас смолчи!

Мэхдохт в глаза ему в упор взглянула,
поближе к мужу подошла, к плечу прижалась:
— Так всё-таки в лесу случилось что-то, да?

Дочь к маме подошла,
прижалась и кивнула:
"Да". 
Мэхдохт:
— Так расскажи теперь нам, Марк,
раз промолчал вчера.

Адонис вернулся к Иа:
— Ну, ничего…
Зашьём тебя, подлечим,
до свадьбы эта рана быстро заживёт.
Давайте-ка, друзья,
перенесём его к огню поближе.
Укройся, Иа, одеялом.
Всё будет хорошо.
Не спи, пока. Нельзя.
Я приготовлю для тебя целительный напиток.

Уилл глаза от сна протёр, сдержал зевок,
и почесал в затылке:
— О, боги! Я снова всё проспал!
Что ж за питьё чудесное такое, Тэррий?
Я маму этой ночью снова повидал. —
На чашу искоса взглянул:
— Плохая всё-таки примета
брать тару битую с собой.
В ней зло таиться может,
болезни иль проклятья в трещине любой.
Так мать во сне вот только что сказала.
Мне точно на такую чашу пальцем указала. —
Вздохнул Уилл, к Саманди поближе подошёл,
и, беспокоясь, сам с собою тихо говорил:
— Мне строго так сейчас она сказала:
Мол, ты её, сынок, скорей промой
в воде источника-ручья,
В огне костра до черноты сожги, очисти
и острыми краями в землю опусти,
а после глубоко под мёртвым деревом зарой.
Зарыв — скажи над ней слова такие:
«Что взято — тот час же верни,
и забери с собой своё, лихое».

За край плаща к себе его Саманди притянула
и восхищённо на него взглянула:
— Что-что?
Прошу, Уильям, слова мне эти повтори.
Какие ТОЧНО матушка тебе во сне сказала?

Уилл в сторонку с нею отошёл
и прошептал тихонько на ушко:
— Зачем тебе, дитя?
Пустое это. Сон. — И по плечу огладил,
— На эту кровь ты лучше не смотри.
Тебя ж немножечко трясёт?
Не бойся. Адонис — мудрый лекарь.
Всё будет с Иа хорошо.

Она:
— Но сны — отражение души
и связь с единою твоей семьёй!
Для Иа те слова спасенья мать твоя сказала.
Тебе ведь этот юный воин сын?

Уилл от слов её ослаб,
присел пред нею на колени, снова встал:
— Откуда знаешь, маленькая дева? —
И про себя подумал:
«Перед походом этим только сам узнал,
что сталось двадцать лет тому назад.
Призналась мать его у храма Мут, что дитя
от первой нашей страстной ночи понесла.

Меня дождалась, замуж не пошла,
меня седого в шрамах всё-таки узнала,
и сразу же в слезах призналась,
что матерью счастливой после стала.
Но от болезни сердца
две луны назад, как умерла.
Назвала сына Белою Луною.    (Значение египетского мужского имени Иа — луна.)

Да, молод, крепок был тогда. 
В небесные глаза её влюбился сразу.
В объятиях-поцелуях жарких я тонул,
когда и день, и ночь 
мы пребывали вместе с Дидой.
В походах дальних и боях, лишениях, горе
о счастье и о милой сердцу деве вскоре позабыл.
Она — всю жизнь меня ждала, любила,
храня и верность, и молчанье. Диво!
Иссохла в горе вся,
и выплакав за двадцать лет глаза,
во сне так тихо умерла.
А утром на её устах улыбка счастия была.
Я это видел!
Неделю в безумье пребывал!
Как сына в доме после увидал,
что я отец ему, сказать я не решился.
Признаться честно — испугался. Жаль.
Я б Иа крепко так к груди тогда прижал!
Я у него один остался. И он - у меня один».
Уилл — Саманди:
— Что старенький Уилл ещё сейчас проспал,
ты мне расскажешь, милая моя?

Она кивнула, прошептала:
— Крепись же, мудрый воин.
Гремучая змея
ужалила его одною чашей дважды.
Немедля нужно эту тару исцелить,
а вместе с нею Иа…
Иначе жить ему всего осталось
две ночи до восхождения молодой луны.

— Что-что?! —
Уилл так испугался, что сразу же вспотел.
От боли, что кольнула прямо в сердце,
он пошатнулся и на камень грузно сел.
— Я не расслышал тихие слова твои.
Ещё я, видно, не проснулся.
Литавров звуки наполняют мои уши.
Ты мне ещё раз громче, детка, повтори?

За щёки колкие его взяла Саманди,
но ещё тише говорила:
— Уилл,
в мои глаза внимательно смотри и слушай.
Я говорю:
твой сын разбитой чашею отравлен.
От той же тьмы наш рулевой Олкейос пал.
Три дня как будто бы живой мертвец
в лесу, в горах он пребывал,
а в новолунье прошлой ночью вовсе сгинул.

— О, боги! Понял!

— Тише.

— Так что же делать?! —
с надрывом сердца прошептал,
— Куда, к кому за его спасением обратиться?!
«О, Тэррий!
Сделай всё, что только в твоих силах!
О, Ра! Молю тебя, спаси, Отец Великий,
моё единокровное дитя!»

Саманди:
— Уилл, послушай.
У Ра лишь НАШИ руки есть.
Так сделай точно так,
как мать тебе во сне велела.
Уилл, дыши, вставай, я помогу.
Всё сделаем вдвоём чуть позже!
Но говорить о том не будем никому.
Так надо.

— Ты точно знаешь,
что поможет это сыну? —
Вставая, проскрипел спиной Уилл.

— Бездействие любое наше — тоже яд.
Не станем никого пугать.
День только начался. Успеем до полудня.
Ты точно помнишь все слова,
что мать тебе во сне сказала?

Уилл кивнул.
Саманди:
— Гляди же не забудь!
Теперь, у Иа все осколки аккуратно отними,
но сам их в руки не бери,
а заверни тихонечко в тряпицу.

          *    *    *
Марк опустил глаза,
не зная, что ответить Мэхдохт.
Минка — Марку:
— Коль ты позволишь, я скажу.

Марк отошёл на два шага,
поближе с дочери, жене
и крепко обнял их обеих:
— Я сам. Я расскажу.
— Он отошёл к стене назад.
— Хоть я легат, но я предчувствую,
что не последний среди нас, как Иа пострадает.
Вот только почему не знаю, не пойму.
Вначале «чёрные плащи» на нас во тьме напали.
Потом Олкейос наш в ночи исчез, пропал.
Да и Секвестра резко переменилась за ночь.
Но отчего всё это С НАМИ происходит?!

Адонис опустил глаза,
и снова посмотрев на Марка,
решился рассказать сейчас:
— Я думаю, что кое-что об этом знаю.

Таг-Гарт кивнул ему:
— И я предполагаю.
Точнее:
я от позапрошлой ночи точно знаю.
Мне кое-кто с рассветом подробно рассказал.

Уилл услышал, ближе подошёл
и слово каждое теперь внимал острее:
— И кто же?!

Иа сидел со сгорбленной спиною в сене,
как дед преклонных лет больной.
Он есть не мог, он пить не мог, бледнел.
В руке так крепко все осколки чаши зажимал,
как будто с ними расставаться не желал.
Без слёз, как раненый стрелой олень
глазами молча, засыпая, плакал.
И девочка слыхала, как он душой кричал,
спасения и помощи отчаянно желая.

Глаза закрыла дева:
«Сан Дэя Прия Санти. — Прошептала, — 
Прости. Я не смогу сей час.
Не знаю, что МНЕ сделать,  —
едва открыв глаза, ему сказала,
— Для дел таких мала ещё я, Иа.
Еще я книгу Тота "О здоровье" не прочла.
К Оракулу поторопиться надо.
Дракониха, она всё знает.
Я у неё совет, как встречу,
так тотчас же спрошу.
Но кое-что с Уиллом мы сделаем
чуть-чуть позднее».

Услышав, он кивнул:
«Я понял, потерплю».

Всё тише говорил теперь друзьям:
— Марк, Таг-Гарт,
вот только ЭТОТ я осколок на дереве нашёл…
Да я там был один на самом краешке скалы…
А пепел с ветром развеялся в туман с горы…
Олкейос наш — та тень в плаще иссохшая была.
Я серьги сразу, как поймал, узнал…
Я видел сам, как это было…
Наш рулевой, кг, кг...
он просто чёрным пеплом стал. —
Украдкой горько на Самандар взглянул,
и после Иа вовсе замолчал.

Марк к дочери:
— Как ты нам в Элевсисе и сказала:
«Ни жив, ни мёртв Олкейос наш, ушёл».
Ты так и знала!
Я тоже видел сам, как это было там в лесу.
Но собственным глазам я не поверил!
Живой мертвец, плащ-тень,
тень-полу-ветка-полу-зверь.

Адонис Тэррий выдохнул с трудом:
— Секвестра тоже пострадала той же ночью.
Вчера я понял точно, что это колдовство.

Таг-Гарт ему:
— Подай мне посох, друг, — и Марку  подтвердил, —
Да, верно.
От позапрошлой ночи я знаю достоверно
от чего все беды, как бешеные псы
на нас на землях Греции пустились.
И кто являлся главной целью для «плащей».
И почему у Тэррия в подвале
те мисты в чёрных одеяньях оказались.

О том скажу тебе лишь, Марк, я одному.
Простите, други.
Пусть наш легат решенье принимает 
всем ведать истину-причину бед иль нет.

Марк:
— Вот как?!
Давай-ка выйдем из пещеры, Таг-Гарт.
Адонис,
жду и от тебя не меньше я правдивых слов.
— Иду, мой друг.
Сейчас с питьём для Иа я закончу…

Марк строго всем:
— Пока что быстро собирайтесь в путь.
Коней седлать.
Сатир, ты где, пострел?!

Он тут же:
— Тут! Арэс давно уже готов.
Кормлю, седлаю остальных.

Марк одобрительно кивнул ему и вышел.

Мэнэс и Минка приказ услышав,
к сборам приступили.

Адонис, Марк и Таг-Гарт вышли,
и каждый подробно говорил о том,
что думает иль знает о былом.

Марк:
— Ну что, Адонис, первым начинай!

— Да я рассказывал тебе уже вчера
о дочери своей,
что за ночь та переменилась, 
дерзкой стала.

— Помню.

— Да и с Авророй мы
на этот счёт в едином мнении сошлись,
что колдовство случилось
в нашем доме в тот же час,
когда Олкейос друг-сосед
пропал в ночи, совсем исчез.
Была бы Марфа не на мистериях в Афинах,
а пребывала б дома,
она бы это точно сразу поняла, предупредила.
Она седая дева от рожденья,
ведунья из Борея белой стороны.
Такие как она, там все.
И, как рабыня, к нам давно уже попала.
ДружнА, близка с Авророй сердцем много лет.

Марк:
— Ах, вот как?
И в вашем доме тоже
рабыня — верная жене подруга?
Признаться, я не понимаю,
как можно отпускать своих рабов.
Они ж, почувствовав свободу,
сбегут иль что-то украдут.
Из мести могут даже заколоть!

Таг-Гарт:
— Я подтверждаю, Марк, что так и было.

— Что подтверждаешь?

— Я говорю, что видел сам, как Эрот жгучий
на Секвестру тем же вечером напал.
Он страстью деве разрывал и ум, и молодое тело.
Сатир перед её горячими глазами первой целью стал.
Едва ли парень устоял
от страстного соблазна красной девой.
Сбежал тотчас смущённый, оскорблённый из хлевов.
Прости, Адонис, что теперь скажу.
Не подобает так девице говорить и поступать.
ТАК я тогда подумал.
Но зло и колдовство на ней потом лишь распознал.
Она сама, своим же телом овладев,
зарделась, загорелась в страсти, застонала.
Арэс своими водами её обрызгал,
полёт Эрота осквернил, остановил.
А после,
мимо меня разгорячённая Секвестра пробежала.
Ни взглядом не смутилась оттого, что сразу поняла:
Её я в этой неге страсти бурной видел.

Плечом Секвестра повела,
зовущими к соитью устами улыбнулась, убежала.
В моих руках тогда был посох старого Саама.
Столь близко мимо дева пронеслась,
что к ней он ближним краем почернел
и руку болью резанул, обжог, ошпарил.

Адонис покраснел,
но слово крепкое сдержал на языке.

Марк — Таг-Гарту:
— Откуда посох? Говоришь.
И кто такой Саам?

— Тот старец, что тебе ларец отдал 
с подарком для Саманди.

— Ножом-заколкой для волос и камнем?
М… Да. Его я помню. Видел уж не раз.
Вот так отдать кому-то столь дорогую вещь?!
И точно знал,
что без подарка дочь моя осталась.
Так посох белый у тебя сейчас?

— Теперь всегда со мною, да.

— Откуда?
Я видел, как старик с тем посохом ушёл тогда.

— О-о, Марк!
Его ведь той же ночью оскопили и распяли.
Измучив тело — душу не отняли.
Не смогли.
Лишь жизни и головы лишили,
а самого почти дотла сожгли,
оставив тлен на растерзанье псам.

Я обходил окраины Афин наутро,
чтоб разузнать, кто были «чёрные плащи»,
куда ушли, откуда приходили.
 
Нашёл лишь тело обгорелое под грушей,
едва узнал его по сапогам.
Отправил душу к праотцам,
как долг велит, как нужно было.
С тех пор
сопровождает светлый Дух его в пути.

Вот позапрошлой ночью,
когда я в горы уходил... Ты помнишь?
Он долго-долго и подробно
до рассвета говорил,
кто дочь твоя СантИ.

Марк:
— СамАнди, брат.

— Да, да, оговорился снова я.

— И кто ж она? Ну, говори.

— Не первое рождение богини Тары во плоти.
Ей во что бы то ни стало необходимо
найти и разыскать в Ие-Русь-Алиме (Храм Знаний в Царь Граде)
Радость Мира.                (Тот, кого теперь принято называть Иисусом)

— Не новость это. Знаю. И?

— Великий Мастер и Учитель он.
«Коль не поспеет дева к встрече — будет Яма».
Так мне сказал мудрец Саам.
«Придёт конец всему на свете.
Погибнет всё, что дорого и знаем мы сейчас.
Распята будет Радость Мира на кресте —
и радость мира на Земле исчезнет.
Померкнет свет, и содрогнутся земли все.
И те, кто уж однажды уничтожил и разграбил Землю-Рай,
опять распнут, и горем, и войной её остатки».
Саманди это знает
и потому отчаянно в душе спешит.
Я думаю, что это ведал хорошо её учитель —
звездочёт-мудрец Александрийский.

Вот почему мы здесь все оказались.
Вот почему сквозь штормы все
на крыльях Аттака спасала и несла.
Вот почему на нас во тьме «плащи» напали.

Марк:
— И? Ну не томи!
И прямо говори, что знаешь!

— Убрать с дороги первую защиту девы Тары.
Воина тебя — отца и Мэхдохт — преданную мать.
Затем убить дитя, изъять и ключ её священный.

Как я узнал о том почти что на исходе ночи,
так сразу с первым же златым лучом,
поклялся собственною жизнью старику Сааму,
что Я теперь осуществлю его священный долг: 
продолжу путь служенья Миру, Жизни и Любви,
и стану надёжною защитой деве малой.
Он не дожил.
Он не успел.
Он не сумел,
хоть жизнью за старанья и стремленья заплатил.
Так должен Я теперь помочь
осуществить предназначенье Таре.

Адонис тяжело вздохнул:
— Жаль, я не знал его при жизни.
Пусть будут мягким пухом небеса,
короткою дорога к Гелиосу в Вечный Сад.

Марк — Таг-Гарту:
— Да… А я её предназначение
в словах её совсем ведь не слыхал.
Она меня на всех путях о Таре так пытала.
И о каком-то там ключе всё знать желала.
Она его уже тогда искала.
Открыла нож серебряный сама,
как будто бы всегда его секреты знала.

Таг-Гарт:
— Всё верно, Марк.
Он в прошлой жизни был её.
Саам сказал, и потому
через тебя ей отдал во владенье.

— Тот нож из прошлой жизни? Говоришь.
Ещё чуть-чуть и закипит моя седая голова!
Дай дух перевести немного, Таг-Гарт.
Адонис, где здесь родник? Воды хочу.
Иссохло в горле. Да и в груди горит, стучит.

Адонис их повёл.
Марк по дороге продолжал:
— Так дочь моя богиня,
ТАК тот старик тебе сказал?

Таг-Гарт:
— Да, так сказал Саам — балий и прорицатель.
Как сам его слова впервые услыхал —
трещала и горела мыслью голова!
Всего, что Дух мне ночью говорил
не понимал, не принимал.
Я страшно разозлился!
И со словами бранными напал!
А белый маг тогда сказал,
что с детства знал Санти,
в Таврических лесах у моря.

Адонис восхитился тихо:
— Саманди — малая богиня?
Ах, вот какие, брат, дела!
Я чувствовал, что необычна дева.
Уж слишком много ведает она
о прежних временах и землях.

Как в храм Деметры ночью опоздали,
так без мистических напитков,
её душа сама от тела быстро отошла
и там была, где быть тогда желала.

Преображённая вернулась
и светилась счастьем вся!
Какие были у неё тогда глаза…

Вот и родник. Пришли.
Гляди, там скользко, Марк.

Марк торопливо подошёл.
Всем телом потянулся, наклонился,
пил жадно, а потом ещё умылся.

А Таг-Гарт откровенно продолжал:
— Богиня, да,
но слишком уж мала для дел,
что ожидают вскоре.
Услышь же, Марк,
ещё прими откровение такое:
Саам уверенно сказал,
что Самандар и есть Оракул наш.

Марк:
— О, боги! Час от часу не легче!
Сяду.
Погоди, вздохну немного, Таг-Гарт.
Я будто сплю, проснуться не могу.
Она и есть — Оракул? Говоришь.
И дочь моя — сама богиня Тара во плоти?!

— Да.
Но торопить её с воспоминанием не надо.
Окрепнет — вспомнит, скажет всё сама.

Прости, теперь я ЕЙ защитник.
ТЕБЕ — я больше не подвластен, Марк.
Ты друг мне, брат, великий мой легат,
но для твоей Саманди я отныне тоже
отец-защитник, кровный брат.
Для этого я был рождён.
Уж третья ночь, как помню это.

Марк — Тэррию:
— Асклепий,
ты что ему в питьё налил?!
Он бредит наяву!

Тэррий:
— Он с ночи как пришёл — ещё не пил.
Да я…

Таг-Гарт с восхищением вздохнул
и в небо над собою поглядел:
— Великий Ра! —
За плечи Марка крепко обнял, поднял.
— Я так безмерно рад,
что я теперь тебе, мой брат, открылся!
Аж легче в сердце стало. —
И с гордостью в глаза ему глядел,
— У лучшего легата в битвах знанья брал!
Не знал зачем живу, зачем родился.
Я думал для величия Египта служение надо.
Всю жизнь готовился к войне и воевал
не раз с мечом лицом к лицу к врагу,
спина к спине с тобой стоял.
Но для чего — не знал, не мыслил.
Ты понимаешь, Марк?!
Теперь переменилось! Помню! Знаю!
Я… Гой — я врачеватель и друид
от прежней прошлой жизни.
Я белый тигр — для Самандар защитник.
Для Тары верный щит сейчас
и беспощадный острый меч врагу.
Я за НЕЁ теперь умру.
Не за ТЕБЯ, легат, прости.

Марк крепко сжал кулак, закрыл глаза.
Встал, отвернулся, вспоминал и размышлял.
«Да-а… Таг-Гарт…
Ты сердцем вновь обжог меня!
Ведь я на дочь не раз кричал,
пренебрегал словами в разговоре.
И пса её чуть-чуть не выбросил за борт.
А Самандар и день, и ночь
меня в несчастьях спасала,
и отводила сколько раз беду и горе.
И в ране обезвредив редкий сложный яд,
мне сохранила жизнь и крепкое здоровье.

На давке уцелела потому,
что она калеке и рабу
дала свободу, имя, выбор.
Да и Арэс… тогда ей уступил.
О, нет!
Я б так, как Самандар — юнцом
под ноги зверя-жеребца бы не пошёл!

А старика седого я всё-таки тогда узнал.
Хоть поседел и постарел с годами.
Его напиток крепкий терпкий
дитя живое Мэхдохт дал.

Всё в моей жизни неспроста!
Но как-то всё не так,
как я предполагал!
Я думал: я — хозяин своей жизни.

Саманди, мой маленький дракон! (Самандар - знач. египетского имени - саламандра)
Моё прекрасное дитя — Оракул?
Ну а я…
Чужою целью жил и видел лишь себя.
Я — Эгоист,                (Эгоист — имя собственное. см.)
воинственный слепой Нарцисс.
Я на Ахилле — ахиллесова пята.
Глухой в душе, холодный камень,
а в сердце ярый Минотавр!
Я это знаю…
Да... укорил меня своей любовью Таг-Гарт!
Он, верно, был бы лучшим ей отцом!
Как видел — сердцем счастлив был, как пьяный.
Да и Саманди с ним прекращала сразу плакать.
ОН ей нашёл и подарил щенка Рубина.
А я… любил и баловал лишь сыновей.
Своё в них видел отраженье.

О, Мэхдохт, милая моя!
Богиню Тару родила, того не зная.
В таких-то муках! Едва не умерла!
Готов к тому ли был? Желал? Просил?
Вот жизнь!
Вот это штука непостижимая такая!

А может всё-таки смеются надо мною боги
там высоко средь белых облаков?
Но я за дочь вам благодарен сердцем.
Спасибо, огненный Юпитер!
Благо дарю тебе, мой Солнцеликий Гор!».

Адонис:
— Дык, Марк, что думаешь?
Что скажешь? Не молчи.

Марк вздрогнул, очнулся, обернулся,
расправил плечи, ближе встал:
— О том, чем вы со мною поделились
все наши воины должны и знать.

И уши навострив, и души разбудив,
распознавать в любом хитоне
те «чёрные плащи» и кратов смерти.          (Крат от слова, кратный — умножающий)

Адонис:
— Да.
Я, конечно же, с тобой согласен, Марк.
Но только дочь твоя ещё ребёнок
и знать об этом не должна.
Она ж не муж, не воин, не легат — дитя.
Побереги её от слов и тяжких знаний.
А матери скажи…
Хотя…
для матери любой
её дитя – богиня во плоти.

Сейчас мы Иа попытаемся спасти.
И спустимся скорее в Дельфы.
Вздохнуло утро. Ветер поднялся.
Чрез полчаса дорогу будет видно.

— Прежде всего,
защитой для Саманди станем.
Без знаний, что рассказал старик балий,
мы будто новорождённые ягнята
для змееликих на закланье были.
Теперь мы знанием вооружены!
Иль со щитом, иль на щите! —
Воскликнул тихо Таг-Гарт.

Марк:
— Тише, Таг-Гарт.

Адонис шёпотом почти:
— Так значит в Дельфы срочно?

Марк:
— Да, други.
Об этом обо всём подробно
я б Пифа расспросить хотел.     (По легендам - имя дракона, убитого в Дельфах)

Таг-Гарт:
— Согласен.
Есть у меня к нему вопрос.

Адонис хитрыми бровями поведя,
обоих их поправил:
— ОНА.
Дракон — она же Пифия — ОНА.
Она же матерью была однажды.
Двоих детей прекрасных породила.
Одно дитя новорождённое убито.
Но жив ли второй её крылатый отпрыск,
с тех пор так никому и не известно.
Хотя...
легенды в древних свитках всё же говорят,
что от огненного гнева Аполлона
быстрых и крылатых стрел,
Деметра в горных водах родника
дитя последнее её своею магией сокрыла.
Я б Пифии один вопросик всё-таки зада-ал…
А может быть и два.

Марк взгляд его поймал, кивнул.
«И я!»

Таг-Гарт удивлённо:
— Оракул — Пифия — ОНА?! ДЕВИЦА?!
Мать?! Сказал.
Она тогда сражалась насмерть за детей
и пала?
Ах, вот что? Ясно. Да. — И размышлял.
— А как же в жизни может быть иначе?
«Все женщины в себе таят
ИНУЮ мудрость, силу, память и талант.
И жертвуют собой за жизнь дитя
без рассужденья.
Тем и бесценнее для нас
слова и знания Саманди.

Сказала как-то, что за жизнь ребёнка
дракон спалит дотла врага любого.
Всё так и есть. Всё так и было.
Всё это раньше Самандар и видела, и знала.
Да-а, Таг-Гарт… Ты век живи и век — учись!
Но главное: не потеряй себя на жизненном пути.
И вспоминай, зачем ты воплотился в Явь.
И знания отцов, запечатлённые в крови.
Ах, как же мудро ты тогда сказал, Саам!
Как жаль, что раньше я тебя, Отец Святой, не знал».


Продолжение 1 главы -"Дитя дракона" в части 2