ты говоришь, что, в конце концов, не останется ничего. ни нас, ни этих огромных красивых домов, царапающих небесный свод, ни сладких-пресладких ландышей, стоящих на грязном подоконнике, от которых у тебя уже пятый год аллергия и резь на сетчатке
ничего.
ты говоришь:
— не останется ничего, кроме... слов, даже твоей квартиры не станет. первым было слово и последним будет тоже оно. это аксиома, все ее знают. в конце концов, ты запомнишь меня по последней сказанной фразе, по последней размытой улыбке.
— последнее, что мы совершаем, — ты говоришь, — очень важно.
потом делаешь вдох и улыбаешься.
улыбаешься на прощание, словно Чеширский кот, закрывая наши отношения в картонной коробке. и это уже что-то из Шредингера, но я не стремлюсь расшифровывать.
небо падает прямо в мои ладони и остается в них дождевой водой, в отражении я вижу твои глаза, которые блестят на фоне холодной луны.
ты говоришь мне:
— я хотел бы поцеловать тебя на прощание, но не буду, ведь прикосновения стираются еще быстрее, чем снятые с языка буквы.
— в конце концов, каждый проведенный отрезок времени превратится одну маленькую точку в твоем мозгу, а потом и вовсе...
рассыпется
ты говоришь:
— когда будешь меня вспоминать, не пытайся воссоздать в мыслях мое лицо, ведь оно — не обложка от книги. последнее и самое важное, что нужно запомнить — это то, что я бесконечно долго любил тебя.
но у этой бесконечности всегда один и тот же итог.