Детская писательница Иванова покормила кота, насыпала в вазочку печенье, поставила его рядом с компьютером и села писать новый рассказ. Начинался он так:
«Когда в твоём доме живёт кто-то знаменитый, это здорово.
Говорит тебе, допустим, приятель: «А к нам в школу вчера Петров приходил, который из «Спартака». Все ребята автографы получили, а мне он прямо на дневнике расписался!»
А ты небрежно так отвечаешь: «Да я Петрова каждый день встречаю, он в нашем подъезде живёт».
И смотрит приятель на тебя с уважением, потому что автограф автографом, а в одном доме жить – это совсем другое дело».
Дописав до этого места, писательница Иванова глубоко вздохнула.
«А в нашем доме никто и не знает, что я писательница. И, между прочим, известная. Не футболист, конечно, и не певица, но всё-таки. Даже консьержка всегда мимо меня смотрит, не замечает как бы». Она достала из вазочки печенье и опять вздохнула.
Иванова начала становиться писательницей ещё в школе. Как только она научилась разборчиво писать, мама сказала ей: «Ну вот, теперь ты можешь сама писать бабушке письма – это ей будет очень приятно». Иванова была девочка послушная и с тех пор каждый месяц садилась за письмо – ведь когда она была маленькой, не было ещё ни компьютеров, ни смартфонов, и даже обычные телефоны стояли не у всех. Поэтому надо было писать письма на бумаге и отправлять их по почте.
Начало всегда давалось ей легко.
В первой строчке она писала «Здравствуй, дорогая бабушка!»
Во второй – «Я живу хорошо, не болею».
А вот о чём писать в третьей строчке и дальше, надо было как следует подумать, потому что события, которые происходили в жизни маленькой Ивановой, были не очень-то интересными. Ну, например, заболел зуб, пришлось идти к врачу, зуб вырвали – что тут такого?
Но если представить, что, пока врач отворачивается за щипцами, ты выскакиваешь из кресла и убегаешь, а он гонится за тобой по коридорам поликлиники, а ты по лестнице выбираешься на крышу, а врач догоняет, а внизу собирается толпа людей, и все кричат и показывают пальцем, и вот уже подъезжает пожарная машина с выдвижной лестницей… Это же совсем другое дело!
И так она ловко научилась придумывать, что незаметно для себя самой стала писательницей. Ну, почти что стала.
Потому что чтобы стать настоящей писательницей, нужно не только писать.
Надо встречаться с другими писателями и учиться говорить, какие хорошие у них книжки.
Надо встречаться с критиками и учиться выслушивать, как много недостатков в твоей собственной книжке.
Надо встречаться с издателями и учиться ждать, пока о твоей книжке скажут хоть что-нибудь.
И с читателями тоже надо встречаться, чтобы они узнали, что есть на свете такая писательница Иванова, и пишет она замечательные книжки – вот они, покупайте их скорей и читайте!
И Иванова писала, училась, встречалась, терпела, ждала – и так из месяца в месяц, из года в год.
И дождалась! Сначала она была «молодая писательница», потом просто «писательница», и наконец, её стали называть «известной писательницей». Путь к этому почётному званию был долгим, но зато на полке стоял уже целый ряд разноцветных книжек, толстых и тоненьких.
Писательница Иванова ещё раз вздохнула, перечитала начало нового рассказа, сунула руку в вазочку и обнаружила, что печенье уже кончилось. Без печенья ей всегда сочинялось как-то хуже, поэтому она пошла на кухню, проверила хлебницу, заглянула в буфет, но ничего сладкого не нашла. Стало понятно, что придётся идти в магазин.
Стоял тёплый майский день, и пальто Иванова не надела, ведь магазин был в двух шагах. Кот даже не встал с дивана её проводить, только приоткрыл глаз и убедился, что хозяйка не взяла с собой бесформенную чёрную сумку, с которой обычно ходила на литературные встречи. Значит, сейчас вернётся.
В магазине писательница купила печенье, а на тот случай, если рассказ будет идти трудно, ещё и пачку зефира, и уже через пять минут снова была в подъезде и нажимала кнопку лифта.
Лифт не вызывался.
Она нажала кнопку ещё несколько раз. Кнопка не загоралась. Иванова неуверенно посмотрела на консьержку, которая маячила в окне своей комнаты, но та сделала вид, что её не замечает, и продолжала грызть семечки.
Надо было подниматься на четвёртый этаж по лестнице.
У почтовых ящиков стоял мальчик лет семи и кого-то ждал. Это был сын соседа с третьего этажа. Писательница протиснулась мимо него к лестнице и на первом же повороте встретила спешащую вниз симпатичную девочку с небольшим футляром в руках. Раздались ребячьи голоса и смех. Иванова поднялась ещё на пол пролёта и остановилась, чтобы отдышаться.
– А ты почему с флейтой? У тебя же сегодня нет урока, – услышала она голос мальчика.
– У нас генеральная репетиция. А что это за тётка такая хмурая, на Бабу Ягу похожая?
– Она с четвёртого этажа. Правда, что ли, на Бабу Ягу? Она же толстая, а Баба Яга должна быть худая.
– Хмурая, седая и растрёпанная – точно, как Баба Яга. Ладно, я побежала, мне ещё разыграться надо. Ты помнишь, что завтра у нас концерт? Придёшь?
– Приду. Мне мама уже новую рубашку купила. И галстук. Бабочку!
Хлопнула дверь подъезда, и писательница Иванова услышала приближающиеся шаги. С бьющимся сердцем она на цыпочках бросилась на свой этаж, тихонько открыла дверь и быстро вошла в квартиру.
«Баба Яга!..»
Бросив куда попало печенье и зефир, Иванова через секунду оказалась в ванной. Со стены на неё смотрело зеркало с лицом Бабы Яги. Зеркало виновато опустило глаза и сказало: «Ну, извини».
Писательница в досаде побежала в спальню, где в дверцу шкафа было вставлено зеркало во весь рост. Но ей показалось, что и в этом зеркале отражалась совсем не она.
Иванова забегала по квартире и замахала руками. «Неблагодарные! «Баба Яга»! Да у меня такие замечательные рассказы! Все говорят, что они пробуждают добрые чувства! Как Пушкин лирой!»
С дивана за ней наблюдал встревоженный кот.
Тут Иванова почувствовала, что если она не перестанет бегать, то упадёт, как марафонец на финише. Надо было срочно выпить какой-нибудь успокаивающий напиток. Тяжело дыша, она пошла на кухню, заварила мятный чай, села за стол и открыла пачку печенья.
Кот, наконец, решил вмешаться и привычно вспрыгнул хозяйке на колени.
Кот у писательницы был непростой. Во-первых, он был очень породистый, во-вторых, говорящий, а в-третьих, на редкость здравомыслящий. Иванова часто советовалась с ним в трудных ситуациях, когда и печенье не помогало. Даже в сочинении рассказов он ей иногда что-то подсказывал – недаром его звали Андерсен. Сейчас ситуация, точно, была трудная, поэтому Андерсен усиленно замурлыкал и стал тыкаться носом хозяйке в подмышку.
– Отстань. Чай разолью, – мрачно сказала Иванова.
– Не разольёшь, – ответил кот. – У тебя чашка в другой руке. Что случилось-то? Объясни толком.
– Что, что… Бабой Ягой обозвали, вот что. Толстой причём… – тут Ивановой стало так себя жалко, что она заплакала. – Пишешь им, пишешь…
– Кто обозвал? Дети? Баба Яга – это которая Костяная Нога? Нос крючком, борода торчком?
– Да-а-а, – гнусавым голосом отозвалась Иванова, заливаясь слезами ещё сильнее.
– Ясно. – Кот прыгнул на стол, аккуратно обошёл чайник и оценивающе посмотрел на хозяйку. – Ну, бороды-то у тебя нет никакой, но вот причёска…
– Что причёска? – подозрительно спросила Иванова.
– Я хотел сказать, что вообще-то блестящая, ухоженная шерсть… то есть, волосы очень украшают. Вот посмотри на меня!
Он выгнул сверкающую спинку, и хвост его чёрным восклицательным знаком уставился в потолок.
– Что тут смотреть – это у тебя от природы!
– Не скажи. Если бы я жил на помойке, питался отбросами, и никто бы за мной так не ухаживал, как ты, – при этих словах кот опять спрыгнул к ней на колени, – я выглядел бы совсем не так. Помнишь, как к выставке-то кошачьей готовились? Как ты меня расчёсывала-приглаживала? Первое место просто так не дают. Так что сходи в парикмахерскую – и полдела сделано.
Андерсен опять замурлыкал, устраиваясь поудобнее, и хозяйка автоматически начала его поглаживать. Слёзы у неё уже высохли, но глаза оставались грустными.
– Ещё толстая. Не просто Баба Яга, а толстая Баба Яга. А это, знаешь… Да ладно, тебе этого не понять.
– Понять, не понять… Мне другое зато понятно: надо выбирать правильные слова. Ты же писательница! Так что не толстая, а статная. Это во-первых. А во-вторых, в таком балахоне и балерина будет выглядеть толстой.
– Чего? – возмутилась Иванова, от обиды забыв о грамматике. – Это не балахон, а «оверсайз», так что не знаешь – лучше молчи.
– Не твой это сайз. А платье, точно, похоже на мешок. И цвет у него как у мешка. Пыльный.
– Много ты пыльных мешков видал! Тоже ещё стилист нашёлся. А я тебе не какая-нибудь вертихвостка, чтобы носить всякие модные мини-макси. Я писательница, и обо мне должны судить по моим книжкам. Понятно? – и она гордо вскинула голову и снова сунула руку в вазочку.
– Да мне-то понятно, – сказал кот, проводив взглядом очередное печенье, – но почему ты тогда расстраиваешься? Читатели и так любят твои книжки!
– Потому… Потому что… – начала было Иванова, но неожиданно снова расплакалась.
– Понятно, – резюмировал кот. – Тебе не хочется быть Бабой Ягой. Тебе хочется нравиться.
Андерсен спрыгнул на пол, потянулся, сел посередине комнаты и внимательно посмотрел на плачущую хозяйку.
– Ты вот всегда говоришь, что я настоящий кот учёный. Так послушай умное животное и купи себе новое платье. Да я бы сам его тебе купил, если бы не боялся напугать продавцов зрелищем кота с кошельком в лапе. Ещё, чего доброго, полицию вызовут или ветеринаров… Но вот в парикмахерскую с тобой я с удовольствием прогуляюсь. Кстати, можно будет надеть нарядный ошейник, который ты мне к выставке купила.
Кот подошёл к хозяйке и стал тереться об её ноги.
– Ну же… Парикмахерская в соседнем доме. Пошли!
Писательница Иванова подошла к окну. Прямо напротив её подъезда росла тонкая молодая вишня, которая в этом году в первый раз зацвела. Нежные белые цветочки маленьким облаком окутывали деревце, и оно было похоже на палочку с сахарной ватой, какие продают в парках. Из окон стоявшей рядом музыкальной школы доносились звуки фортепьяно и флейты. Счастливые голуби слетали с крыши соседнего дома, садились на провода и музыкально курлыкали.
Писательница повернулась к коту и решительно сказала: «Идём».
…Через два часа Иванова с трепетом включила свет в своей ванной и осторожно посмотрела в зеркало. В парикмахерской зеркало, конечно, тоже было, но она ему не поверила.
– Я или не я – вот в чём вопрос, – пробормотала она вполголоса, придирчиво разглядывая женщину с аккуратной стрижкой и тревожными глазами.
– Да ты, ты, – раздался голос сзади. – Ну, больше не думаешь, что это было затеяно зря?
– Ну… В общем, нет. Только ведь это всё теперь укладывать надо!
– Научишься. Рассказы писать труднее, – безапелляционно заявил кот. – А тем более повести. Так как там насчёт платья? Мне-то, конечно, ты и в балахоне нравишься, и даже без книжек – просто потому, что это ты. Но вот окружающие…
– Нет-нет-нет! Это когда-нибудь потом. На сегодня хватит переживаний. И вообще – мне ещё надо к себе привыкнуть. И рассказ дописать.
Но дописывать рассказ Иванова не стала. Она повернулась к зеркалу спиной и, скосив глаза, попыталась увидеть свой затылок. Потом пошла к большому зеркалу в спальне, чтобы оценить перемены в целом. Затем двинулась в кухню, по пути ловя своё отражение в полированных дверцах шкафа. Отражение нравилось ей всё больше и больше.
– Ну, если и баба, то уж, во всяком случае, не Яга, – наконец, решила писательница, выкладывая в вазочку зефир и наливая чай.
На следующее утро после завтрака Иванова решительно подошла к рабочему столу и включила компьютер. Кот грациозно вспрыгнул на стол и уселся возле экрана, положив хвост на клавиатуру.
– Не мешай, – сказала Иванова. – Я работаю, не видишь?
В это время на экране неожиданно появилось яркое рекламное объявление «Летняя коллекция одежды! Спешите в наш магазин! Встречайте лето в новом образе!»
Иванова подозрительно посмотрела на кота.
– Твоя работа?
Кот возмущённо мяукнул.
– Это просто совпадение! Но, между прочим, ни одно совпадение не бывает случайным.
По экрану между тем плыли красавицы в нарядных платьях. «Все размеры! – ворковала реклама. – На все случаи жизни, на любой кошелёк!»
«Да что ж это такое! – раздражённо подумала писательница. – Мне же работать надо!» Но ноги уже несли её к гардеробу, где висело платье «оверсайз» цвета пыльного мешка.
Через час она уже была в магазине.
Конечно, одежду Иванова покупала и раньше, но всё как-то на бегу, между делом.
Идёт, например, с какого-нибудь литературного вечера, увидит в подземном переходе киоски с наряженными манекенами и обязательно что-то купит, потому что там часто продаются безразмерные платья, которые и мерить не нужно – всем подойдут. Такую одежду продавщицы красиво называли по-английски – «оверсайз», и зачарованные названием покупательницы не замечали, что всё это и впрямь напоминает мешки. Зато на покупку уходило от силы пять минут.
Но в этом магазине таких платьев не было. Были другие, и Иванова никогда бы не подумала, что такая красота может иметь к ней отношение.
Ей приносили одно платье за другим, она переодевалась, выходила из примерочной к зеркалу и ахала. К новой причёске она уже как будто привыкла, и теперь, глядя на своё отражение, пыталась привыкнуть к тому, что у неё есть ещё и фигура.
– Конечно, есть, – авторитетно говорила продавщица с внешностью кинозвезды. – Ваша фигура называется «полные песочные часы». Вам повезло – мало кто может похвастать такими формами!
Наконец, уставшей от впечатлений писательнице принесли платье винно-красного цвета.
– Ой, – испугалась Иванова, – это как-то слишком ярко. Прямо вызывающе. Давайте лучше вон то серенькое!
Но продавщица непреклонно протянула ей плечики, Иванова послушно переоделась и вдруг почувствовала, что платье прильнуло к ней, как будто хотело её обнять. Она посмотрела в зеркало – в лице появился румянец, а в глазах какое-то новое выражение. Усталость как рукой сняло.
– Ну вот, а вы говорили – вызывающе! Да это ваш цвет! Берите, не сомневайтесь! –воскликнула красивая продавщица.
– Беру, – сказала Иванова, удивляясь собственной смелости. – Не надо упаковывать. Я бы хотела уйти прямо в нём.
И она вышла из магазина с ощущением, что шагает по облакам. «Кажется, это и называется «летящая походка», – думала Иванова в некотором смятении. – Что там Андерсен говорил насчёт выбора слов? Действительно – не толстая. Статная! Интересная! Привлекательная!»
С каждым новым определением ей казалось, что килограммы спадают с неё один за другим, спина выпрямляется, а подбородок поднимается всё выше.
В таких непривычных, но приятных чувствах Иванова добралась до дома. Проходя мимо музыкальной школы, она увидела красочную афишу: «Отчётный концерт. Приглашаются все желающие». Иванова прислушалась к себе и вдруг поняла, что она – как раз желающая. Они с платьем желают пойти на концерт!
Мимо неё в школу проходили нарядные дети и взрослые. Писательница немного замешкалась перед дверью, потом поглядела на окна своей квартиры и увидела за стеклом Андерсена. Тот сделал вид, что наблюдает за голубями. Почему-то это придало ей решимости. Иванова вошла в музыкальную школу.
В концертном зале было шумно. Все рассаживались по местам, скрипели стульями, откашливались – готовились слушать музыку. И музыка началась.
Она была то робкой, когда играли совсем маленькие ученики, то яркой, когда выступали те, кто постарше. Она могла заполнять весь зал – так звучали ансамбли, а могла петь одиноким голосом скрипки или виолончели. Музыка проникала в сердца слушателей, и они улыбались, грустили и волновались за исполнителей.
На сцену вышла маленькая флейтистка, и Иванова узнала в ней вчерашнюю девочку, которая назвала её Бабой Ягой. Но пока писательница разбиралась в своих чувствах и решала, обижаться ей дальше или нет, флейтистка заиграла, и заиграла так здорово, что вся обида прошла сама собой. «Прав Андерсен, – подумала Иванова, когда все вокруг начали хлопать. – Про Бабу Ягу это она не обо мне говорила, а о растрёпанных волосах и том платье, которое как мешок». И она улыбнулась и тоже начала хлопать.
К сцене пробирался мальчик с цветами, тот самый, что вчера ждал флейтистку у почтовых ящиков, и публика зааплодировала ещё громче. С букетом в руках девочка спустилась в зал, а сцену заполнил школьный хор – это был последний номер программы.
У ворот школы писательница Иванова снова их увидела – мальчика с третьего этажа и флейтистку. Они медленно шли к подъезду и о чём-то разговаривали. Внезапно Иванова решилась, догнала детей и сказала: «Здравствуйте».
– Здравствуйте, – вежливо поздоровались дети.
– Я была на концерте, и мне очень понравилось, как ты играешь, – обратилась писательница к девочке. – Флейта ведь такой трудный инструмент! Сколько же ты занимаешься?
– Два года, – девочка с интересом посмотрела на незнакомую статную даму в элегантном платье. – А вы кто?
– Я детская писательница, живу в этом подъезде на четвёртом этаже.
– Настоящая писательница? Вы живёте в нашем доме? Вот здорово! – закричал мальчик. – А как ваша фамилия?
– Иванова, – ответила Иванова.
– Я вас знаю! – воскликнула флейтистка. – У меня есть ваши книжки – целых две. Мне они очень нравятся!
Иванова почувствовала прилив гордости. Потому что встречаться с читателями в школе или в библиотеке – это одно, а жить с ними в одном подъезде – совсем другое.
– Хочешь, я тебе их подпишу? – спросила она флейтистку.
– Да!
Они вошли в дом и направились к лифту. По пути Иванова перехватила удивлённый взгляд консьержки и ещё выше подняла подбородок.
На четвёртом этаже они с мальчиком вышли, а флейтистка поехала выше – домой, за книжками. У двери мальчик вдруг остановился и нерешительно сказал: «А я думал, в этой квартире совсем другая женщина живёт. Такая…» – тут он замялся, подбирая подходящее слово.
– Похожая на Бабу Ягу? – подхватила писательница.
– Ну, немножко…
– Нет, – твёрдо сказала Иванова. – Здесь живу я. И ещё Андерсен. Это мой кот. Сейчас я вас с ним познакомлю.
Иванова открыла дверь, и на пороге появился кот. Он посмотрел на хозяйку, закатил глаза и восхищённо мяукнул – при посторонних он предпочитал не разговаривать. А тут как раз пришла флейтистка, и Иванова занялась приятным писательским делом – подписывать собственные книги. Дети в это время гладили кота, и он довольно мурлыкал.
– А знаете что? – сказала девочка, прижимая к груди подписанные книжки. – Я вас видела около школы перед концертом и сразу подумала, что вы какая-нибудь знаменитость – вы такая красивая!
Иванова ужасно смутилась, пожелала детям всего хорошего, с облегчением закрыла дверь и пошла к большому зеркалу. Кот бежал сзади.
– Кстати, а где пыльный мешок? Где твой «оверсайз» – что-то я его не вижу?
– Оставила в магазине, – сказала Иванова, внимательно разглядывая себя в зеркале.
Зеркало смотрело на неё и улыбалось. Платье в нём светилось нежным закатным светом. В раскрытое окно вливался вечерний майский воздух, в соседнем парке уже начинал распеваться соловей.
– По-моему, пора ужинать, – сказал Андерсен. – Точно, пора.