Ответь, откуда эта боль
вошла в ночное время суток?
Как терроризм, твоя любовь
валютчиков и проституток!
Век экстрасенсов,
монстров, ведьм!
Сгинь, бесноватое столетье!
Не в силах ты
ответить ведь,
кому молиться станут
дети?
Беспринципным делягам? Или
богеме звёздных
кинодив?
Стоит в подъезде тёмном
киллер,
к стволу глушитель привинтив.
А «не убий!»?..
– Ну что за слякоть? –
сквозит презренье
из-под век…
Век, разучивший души плакать,
самоубийца, а не век!
То в жар бросает, то знобит
перверсий смрад…
Визжит транзистор.
Любовь страшна, как динамит
в руках
безумного садиста.
Боюсь, вот-вот сорвусь я в крик,
боюсь, снести не хватит духа:
юнец развратен,
как старик,
жеманна пылкая старуха.
Эротика!
Реклама!
Секс!
Век – зек
дебильной шоузоны.
Всё громче грохот дискотек
и визги видеосалонов.
Политика? – сплошной
бедлам!
Куда бежать? В какую стаю?
Твои пророки по углам
шаманствуют и завывают!
Игла, «колёса», анаша –
обыденны.
Ворьё гужует.
Залапана не грудь –
душа! –
и СПИД, как грипп,
уж не волнует.
Куда, скажи, от этих оргий?
Как ни тасуй,
как ни итожь –
и в Тель-Авиве, и в Нью-Йорке –
одно и то ж.
Лафа блатным и торгашам!
И я,
стихи, снижая к прозе,
вдруг чувствую – сама душа
уже какой-то мафиози.
Уже не ставя честь ни в грош,
её влечёт
зловонный гребень.
Колышется луна, как брошь,
на декольтированном небе.
Век меченый!
Бездарный век!
Что завещаешь ты
потомкам?
С толпою нравственных калек
блуждаю я
в твоих потёмках.
И на задворках бытия,
в стране,
бездумьем прокажённой,
«Любовь страшна…» –
рыдаю я,
прозреньем этим
поражённый