Я люблю Москву, такую, какая она есть – кому-то ненавистную, другим недостижимую, для кого-то родную, для кого-то покорённую. Москва большая, поэтому разная. Кому-то родная, величественная и простая, интеллигентная и невоспитанная, культурная и грубая, но, какая бы мне Москва не встретилась, я люблю её.
Приезжая сюда, здороваюсь с городом как с близким мне человеком и чувствую себя здесь дома. Никогда не любила пользоваться никаким наземным транспортом, кроме такси и личного автомобиля. Причин не знаю, но они есть, скрыты от меня, может просто не поняты? Троллейбусы и автобусы закрыты от меня стеной. Прозрачной, но я бьюсь об неё, но не могу пробить. Вернее не хочу! Пытаюсь себя заставить, и сама перед собой отступаю, с удовольствием. Хожу пешком, много, долго, рассматривая каждый дом в подробностях.
Люблю москвичей, разных. Трогательно-воспитанных стариков и старушек со светлым взглядом и грустинкой внутри, студентов, старающихся всё-таки соответствовать званию москвича, хотя бы на время учёбы. Люблю встречать хороших интеллигентных ребят, которые сами предлагают помощь, если видят, что ты в ней нуждаешься. Разговаривают чисто, правильно, помогают от всего сердца, бескорыстно и с удовольствием.
Москва, естественно, город контрастов, как и все большие города во всём мире. Рядом с хорошими людьми ходят плохие, ярко, вычурно одетые, кричащие всем своим видом – «Я москвич! А вы все остальные ниже и ничтожнее меня!» Такое поведение смешит и очень раздражает.
Метро – это особое место. Сонм ярких характеров, ярких типажей и одеяний.
Вот напротив меня сидит москвичка, может даже коренная. Она бы и за собой не особо смотрела бы, да звание москвички надо оправдывать. Молодая, чуть за тридцать пять, руки ухоженные, но не до блеска. Грустная и уставшая, она живёт в Москве, но ничуть этому не рада. Ей уже надоела эта каждодневная дорога из дома на работу, заботы, и, как ей кажется, огромные расстояния в огромной Москве. Но это всё от усталости и неуверенности в завтрашнем дне.
Рядом сидит этакая мадам, крупная женщина с крупными перстнями на руках, с крупными деталями в одежде – большими карманами и броскими пуговицами. От неё слегка пахнет духами, дорогими, хотя она сама одета не дорого, но всё тщательно подобрано и хорошо сидит. Просматривает бумаги, потом что-то печатает в планшете. Весь её облик кричит на весь вагон: «Я счастлива, уравновешена и деловита. У меня нет свободного времени. Работаю даже в метро, но дома я о работе не помню. Дома я мама, жена, может быть бабушка. Здесь я принадлежу только семье… Как только утром закроется за мной дверь в подъезде, я погружаюсь в работу, стараюсь её сделать быстро, чтобы не надо было доделывать что-либо дома…!» Женщина не коренная москвичка, но достаточно долго живёт в Москве, приноровилась, притёрлась…
Ещё одна женщина лет шестидесяти сидит, на голове какая-то замысловатая причёска с «канделябрами», витиевато закрученная. Волосы крашеные, брови подведены, на губах яркая помада. «Благоухает» на несколько метров вокруг приторным обволакивающим как паутина запахом. Простая, не дорогая туалетная вода, одета средне, но не ладно, всё как-то топорщится, не прилегает. Голова задрана вверх, из-за этого достаточно большой нос почти смотрит в потолок. Взгляд надменный, рассказывающий многое о своей хозяйке. Сразу понятно, что в жизни добилась больше, чем ожидала, работала на тяжёлой работе. Сейчас руки отдыхают, не двигаются, но женщина не перестаёт работать, скорее всего уборщицей в каком-нибудь научно-исследовательском институте. Приехала в Москву по молодости лимитчицей, да так и осталась здесь, хотя и не очень это хотела, но вернуться – значит сдать свои позиции.
Чуть дальше сидят две молодые мамки. Один ребёнок ясельного возраста, другой чуть старше, явно не москвички, точно мамы-одиночки. Деток родили от гастарбайтеров, младший, скорее всего таджичёнок, а постарше мальчишка узкоглазый, тёмненький, всё время старается отвлечь младшего, что бы тот не ревел и не выпал из очень не дорогой коляски. Видно где-то на окраине снимают квартиру, человек на десять-пятнадцать, где даже детям приходится помогать тем, чем могут. Сидят весёлые, разговаривают о чём-то, весело хихикают. Как бы не была плохо обустроена жизнь, но у них она лучше, чем у тех, кто остался дома и не рискнул покорить столицу. У них много новостей и московских, и домашних, и они жужжат друг дружке, перебивая и перескакивая с одного на другое.
Забежали студенты, тоже, видно, снимают квартиру. Я поначалу даже не обратила внимание, что у каждого в руках какой-то инструмент. У девушки, стоящей спиной ко мне, в руках виолончель. Девушка высокая, со светлыми длинными волосами. Двое ребят с футлярами для скрипки и девушка, которая очень красиво смеялась поставленным сопрановым голосом, широко улыбалась и перекрикивала всех остальных. Парень в хорошем костюме в отличие от других, одетых по молодёжному, молчал, улыбался и наигрывал пальцами на другой руке.
Обычные студенты… Ближе всех ко мне стояла очень худенькая, коротко стриженная девушка. Она не общалась с другими. Через плечо висела маленькая сумочка, рукой придерживала большую тёмно-зелёную книгу. Надпись на книге по-русски она старательно закрывала. На английском на перевёрнутой книге я старалась долго прочитать название. Первое слово «Антология», и я подумала, что она художница. Девушка вся издёргалась, когда увидела, что я пытаюсь понять, что там написано. Видя, что девушке не очень приятно, что я смотрю на книгу, больше не смотрела в её сторону, но неожиданно увидела, как на её лице с мелкими и милыми чертами, появилось выражение злого зверька, ощетинившегося и готового к атаке. На лице было написано: «Как я ненавижу всё и всех москвичей – вам от рождения дан подарок – прописка здесь… Я тоже хочу, я на всё пойду, лишь бы остаться здесь и даже, если я останусь в Москве, я вас буду ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть!»
Когда она вышла вместе с группой музыкантов, у меня в голове сложились наконец-то латинские буквы в очередное слово «аккордеон». Она тоже музыкант, аккордеонистка, и такое ожесточение и такая злость в этом маленьком, хрупком теле. Она сильная и дай Бог, что бы у неё всё получилось!
Напротив сидят двое мужчин, работяги, приехали, чтобы заработать. Довольные тем, что их руки что-то создают. Спокойные, говор разный, значит с разных мест. Один другого угостил карамелькой. Знают, что завтра опять на работу. А сейчас отдыхать. Довольные, уверенные в себе мужчины. Одеты просто, руки лежат на коленях – рабочие, большие, грубые, а взгляд – ясно видно, что могут шутить, добродушно смеяться и рассказывать анекдоты. Не молодые, им всё равно где работать, не имеет значение, где жить, просто они стараются заработать деньги и сделать всё, отчего будет лучше их семьям, живущим далеко от них… Такие простые русские богатыри, которым всё по плечу – от сохи до постройки космодрома.
Рядом с ними бабуля «божий одуванчик» - чистенькая, беленькая, маленькая в светлых одеждах и бежевом берете, с отменной осанкой. Руки белые, холёные с одним серебряным стареньким колечком с тёмно-красным камнем, уже почти потерявшем свои грани. Внешне очень хрупкая, изящная до звона, с голубыми, почти не выцветшими глазами. Руки спокойно и красиво лежат поверх сумочки с изюминкой в виде яркого вышитого цветка, тоже подобранной по цвету и подходящей ей по возрасту, но не старящей, а делающей её более молодой. Но внутри этой уже более чем пожилой женщины чувствуется такая сила воли и характер - сильный, напористый, но не наглый. В этой внешне немощной оболочке живёт воин, скорее генерал, но всё понимающий и всех любящий, который готов не только рядом пройти все трудности, но и своим теплом и любовью согреть всех вокруг.
Этот маленький светлый человечек знает и понимает больше и глубже, выстрадал много горя и был непомерно счастлив, получив от души в подарок всё от своей судьбы. Голос у бабули был приятный, ласковый, с такими добрыми интонациями, что я сразу перенеслась в прошлый век в пятидесятые годы. Интеллигентность, очарование, воспитанность и терпимость – вот что излучало вокруг это маленькое светлое существо. Захотелось прижаться и получить в дар чуть-чуть от всеобъемлющего чувства свободы и уверенности в себе. Слегка толкнувши молодого человека, женщина произнесла: «Извините, сударь!» - и вышла из вагона.
Дальше сидела крупная мадам лет пятидесяти, странно одетая. Вся её одежда была чёрного цвета, даже шарф. Была ранняя осень, а шарф был каким-то грубым и жёстким не по сезону. Волосы были окрашены в чёрный цвет, что ей очень не шло, даже к её причёске а-ля семидесятые – круглая головка с накрученными на бигуди волосами без пробора, шапкой. Кожа лица была с хорошим тёмным загаром, здоровым и естественным. Курточка была молодёжного фасона, похожая на пухлые «дутыши» и короткая. Джинсы тоже чёрные, очень простые, были заправлены в ботинки на высокой шнуровке и толстой платформе с широким квадратным каблуком.
На носу, небольшом и красивой формы, сидели идеально чёрные очки. Сумка чёрная, необъятных размеров, почти пустая. В руках планшет. Женщина играла в игру, даже не выключив звук. Живёт в Москве недавно, но поселилась здесь основательно и надолго.
Девушка-москвичка в красиво подобранных вещах, но не дорогих, разговаривала в шуме поезда по телефону. Дальше стоял молодой человек с внешностью геолога или художника в кожаной куртке поверх ярко оранжевой футболки, с кудрявой бородкой – этакий «русский медведь» из Сибири, но бледность кожи и тонкие пальцы никак не подходили к образу сибиряка, поэтому и подумалось, что он скорее всего художник по порофессии…
Набирающий скорость вагон заставил пробежать мимо меня трёх полицейских. Двое были обычными, ничем не примечательными, а третий – маленький, худой, хлипкий, кожа да кости. Ноги были того размера, о котором могут мечтать только женщины, руки тонкие, тоже маленькие с детскими пальчиками.
В голову пришла только одна мысль, что этот мальчик-мужчина пошёл работать в полицию для того, чтобы не его обижали, а он мог при случае обидеть более сильного, иметь власть над людьми и мстить, мстить, мстить за свои обиды, накопленные в предыдущие прожитые годы…
Когда я рассмотрела большую часть пассажиров в вагоне, я заметила совершенно странное – москвичи были более недовольными и уязвимыми, чем приезжие. Были недовольны жизнью и закрыты друг от друга и от других.
Приезжие были внутренне свободнее и спокойнее, жили здесь и сейчас, а не в прошлом и не в будущем. Они были сильнее обиженных на жизнь москвичей.
Вышла из метро по лестнице. Уже темно, огней и света на улице было для меня как-то недостаточно. Огляделась, пытаясь понять, куда мне идти. Было около девяти часов вечера. Жизнь вокруг уже не кипела – было тихо, безлюдно, однообразно как на высохшем болоте…