Когда отходят воды столетних зим,
она прощается с веретёнами,
вздыхает: «Господи, спаси!»,
и красит яйца мертворождённые.
Кому-то мать, кому-то судьба,
кому-то смерть, а кому-то вечность –
она покрестится ото лба,
и побежит, об углы калечась.
В демисезонной круговерти
она переделает кучу дел.
Я знал её всякой, кроме смерти,
и брал её всюду, когда хотел –
я думал так, измеряя коробку,
и, шарканьем тапочек инвалидных,
будил весну – такую короткую,
что веры хватало на вдох и выдох.