В лесу дремучем и суровом
Медведь Михал Потапыч жил.
Ему была берлога домом
И он ей очень дорожил.
Дружил со всеми, не боялся
Работы мишка никакой.
Он мёда вдоволь наедался
Пред тем, как в спячку лечь зимой.
Но вот однажды заявилось
К нему семейство злых куниц.
Им наплевать на справедливость,
Ведь нет их подлости границ.
Они просторную берлогу
Конфисковали у него:
«Коль ты не заплатил налоги,
Лишаем дома твоего!»
Медведю нашему остался
Лишь старый грязный чемодан.
Он месяц пО лесу скитался…
А что потом? Попал в капкан.
Стоит, ревёт. Никто не слышит
Медведя столь протяжный рёв.
Он ноту взять не может выше,
А-то сочтут за брачный зов.
Вдруг неожиданно на ветку
Присел какой-то воробей:
«Потапыч, что ж ты, как наседка?!
Давай пойдём ко мне скорей!»
«Ах, воробей, ты что – не видишь?!
Я нынче, брат, в беду попал.
Ты это…крышку не поднимешь,
Чтоб лапу я свою достал?»
А воробей, не долго думав,
Сказал медведю: «Так и быть.
Но быть хочу твоим я кумом,
Хочу детей твоих крестить!»
Медведь подумал: «ЗасмеЮт же
Меня сородичи мои
И скажут: «Никого получше
Ты не нашёл, чем воробьи?!»»
- Лети отсюда, гад крылатый!
Лети, давай, иначе – съем!
Теперь Потапыч косолапый
Остался вновь один совсем.
Три дня отчаянья и скуки
Провёл наш доблестный медведь.
Его пугали леса звуки,
Он сам боялся зареветь.
Когда вконец проголодался,
Потапыч всё ж капкан сломал
И за зайчишкою погнался,
Но, к сожаленью, не догнал.
Кормёжки нет, берлоги тоже.
И не предвидится пока.
Медведь решил, что денег может
Подзаработать у сурка.
Сурок-то был принципиальный
И так Потапычу сказал:
«Торгую водкой самопальной,
Смотри, нигде чтоб не болтал!»
Медведь орехов заработал,
Под сокращение попал.
А всё из-за того, что кто-то
Потапыча оклеветал.
С тех пор в лесу своём родимом
Потапыч стал совсем чужим.
Подался в Арктику к пингвинам
И стал средь них почти своим.
Живёт и ныне мишка бурый
Среди снегов и белых льдин.
«Ты кто?», его спросили куры,
А он ответил: «Я пингвин!»