Как снаряд, запущенный во вчера, летит наша память в «глухую темноту» детства. Летит, кажется, со световой скоростью, всё отдаляясь от нашего сегодняшнего «завтра», удаляясь уже совсем в неземные, космические потёмки. Эдакий заблудший человеческий спутник, о черноте и холоде вокруг которого и подумать страшно.
Но на краю Эйкумены, «где душа не бывала живая», все-таки еще не захлопнулась узенькая полоска реликтового излучения, время от времени доносящая до нас запахи, свет и голоса детства.
Импульсы такого странного и волнующего действа памяти мы чаще всего испытываем на сломе времен года. Через «леденящее пространство, бессмысленную бездну пустоты» внезапно жалят сладко и больно тебя последние сигналы того самого, заблудшего…
И внезапный напор летнего тепла посреди апрельского вечера ошеломит тебя, принудит остановиться и пронзительно, «до судорги щек», направить всё напряжение сердца к краю этой все расширяющейся Эйкумены. А потом… растерянно, мучительно осознавать неуловимость нахлынувшего на тебя. Невозможность организовать его в нечто плотное, весомое. Как будто вас обдало крепкой морской волной. Реликтовые частицы ожгли дорогим и далеким и тут же забрали их в свое бесконечное путешествие в пространстве.
Но это уж совсем близко от световой щели, где мы обнаружились из вечности. А если отступить от края, то «глухая темнота» постепенно осветляется и видится веселым колесом, ясноглазым мальчишкой.
Сергей Иванович нашёл руками то странное углубление в подоконнике на лестничном переходе. «Господи! Сорок лет прошло. А оно всё то же и всё там же. И ничего не изменилось». Как мрамор отработано руками тысяч учеников, пробежавших вверх и вниз по лесенке. Мощный кряж дерева, сотни раз выкрашенного, со своеобразным кратером в нише глубоко лестничного проёма. Пожалуй, так же волновали грубые нитки на шинели поэта в доме на Мойке, прядь волос Пушкина, снятой рукой Натали…
У Лёньки Атрашкевича поплавок из изящного гусиного пера раз за разом прочеркивает гладь воды и вслед за волнующим прочерком над утреней речкой, сонной и солнечной одновременно, взмывает тельце уклейки или ельчика в серебристой кольчужке. И за пятьдесят метров от конкурента Сергунька чувствует запах донных трав, заилившей воды и осязает прохладную, склизкую плоть рыбы! Он представляет, как он «выпукивает» рыбку и выталкивает большим пальцем упругий прозрачный пузырь и желтоватую взвесь из её раззявленных недр… Мотая нитками от распоротого брюха, рыбка ещё какое-то время подрагивает туловом в трехлитровой банке, мечется от днища к небу и затихает, медленно оседая, чуть пошевеливая плавниками… А вода мутнеет.
Но нет, это у Лёньки. Тугое вервие уды в его крепких спортивных руках; и сам он ладен, уверен в себе, спокоен. Чуть косится улыбающимся ртом в сторону Серёжки. Снасти Серёжки не те, как и харч не тот дома.
Подрагивая от прохлады утра, Серёжка стягивает драный вельвет и медленно заходит босыми ногами в Сендугу. По течению, мимо него, плывут тонкие кисеи тумана. Прячут время от времени лесу и поплавок. А то водяной пузырь накроет пробку поплавка…
– Мам, можно я сегодня в школу не пойду?
– Не заболел, Серёженька? – доносится больной, усталый голос с русской печки.
– Не, мам, я за рыбой схожу. Поджарим, поедим. Не слезай, грейся – я сам всё сготовлю.
Серёжка запахивает посеревшую, застиранную майку в трусы и бредёт вдоль переката к глубинке. Замирает по пояс в воде. Ноги быстро наливаются теплом, и в них щекотно тычутся мальки. Серёжка сжимает время от времени пальцы ног и вздрагивает всем телом.
Позавчера у нырялки дядя Валера поймал язя, совсем незнакомую для мальца рыбу. Вдруг замолотил ножищами в болотниках по перекату, заболтал как-то несвязно руками в воздухе. Заплескало вокруг, среди полутемени вечера, жаркими искрами. Заскрипели каменюги под ногами. Рыбак то оступался в борьбе с кем-то невидимым Серёжке, то снова выпрямлялся. Наконец, рухнул всем телом в воду и стал биться в ней, качаясь с плеча на плечо, отхаркиваясь водой. Замер у насосной станции Сергунька со своими пескарями и сопливыми ершами. А дядя Валера уже шёл к берегу, отчаянно сжимая в руках что-то необыкновенно большое, бьющееся в его руках.
Выйдя на берег и выбрав камень побольше, он разжал руки. Сильная сверкающая в закате солнца рыба забилась на гальке. Дядя Валера отодвинул камень и уложил в темноватую лунку рыбину. Сверху придавил камнем. Серёжка долго смотрел, как покачивался во влажной траве камень и как дышала упрямо-долго странная рыба язь…