Холодный дождь врезался в плечи и мочил ботинки,
Год снова "золотом" и слякотью себя короновал.
Я шёл и напевал мелодию заезженной пластинки
И листья на ветру вздымали шумный карнавал.
Навстречу мне — сквозь толпы мокрых судеб —
Не слыша крик гудков и визг колёс,
В глаза вместив обид и болей прудик,
Шёл, опустивши хвост, продрогший пёс.
Казалось, что, по воле бренной пытки,
Он выучил бульвар тот наизусть.
Он шёл и скалился на отраженье в плитке,
А я в том отраженьи видел грусть.
Казалось, что своим обветшим видом
И голодом под клочьями корост,
Он был живой ходячей панихидой
И одновременно был так по-нищи прост.
Он не скулил, не издавал ни звука,
Но я отчётливо во взгляде видел крик
"За что, скажите, мне хождения по мукам?
Ведь путь мой для хождений невелик..."
Капканом стала мне собачья совесть
И я застыл, стирая зуб о зуб.
Он был весь как души печальной повесть.
Мы мокли с ним в одном мирском тазу.
Тяжёлый путь вели хромые лапы;
От холода судьбы кровь в жилах стынет.
Он схож со мной, да так, что мне хотелось плакать —
Мы жгли себя в одном мирском камине.
Я обратился: "Слушай, Пёс, ведь ты же
Мог бы блистать, вовсю раскрыв свой пыл! —
Он так глядел наивно и бесстыже... —
Послушай, Пёс, ведь ты же предан был?"
Он не скулил и не издал ни звука,
Лишь облизнулся и оскалился на дождь,
Продолжив свой неровный ход по мукам.
(И этим был чертовски на меня похож!)
Мы разошлись, как по миру открытки;
В разные стороны, как в мире полюса.
Я шёл, смотря на отраженье в плитке,
И в этом отраженьи видел пса.