Она идет по Тверской и снова чувствует себя почти приручённой львицей. Шепчет: «Мама, он такой красивый, от моих волос пахнет его руками». Господи, милый мой, помоги ей теперь, пожалуйста, не влюбиться и перестать болеть его фразами и стихами. «Мамочка, мне тепло так с ним, сладостно, в животе покалывает резковато, перед глазами плывёт все, когда он улыбается и отводит взгляд». Она старше его, но, в общем-то, не виновата. Вприпрыжку летит в гардероб выбирать наряд. Они сегодня в театр, где свет софитов, где шорох юбок, смех притворный, лоск, роскошь и полумрак. Быть бы ей хоть раз от любви привитой, не велась бы, дурочка, может, так. Хотя в нем мужчина не обретён ещё, эта юная пухлость губ так влечёт к себе. Она к нему относится, как к детенышу, потому что надо бы, как к судьбе. Только страшно ей, плод запретный сочен всегда и близок, так и хочется с ветки сорвать быстрей. Девочке не пойдёт ни ряса, ни даже риза, поэтому смысл греха сторониться ей, но запрещает себя целовать, чтоб избежать огласки, вся эта нежность в румянец выльется на щеках. Он по плечу погладит и столько ласки будет в ненавистных его руках. Она говорит ему: «Я вижу тебя и мечтаю увидеть снова, я играю в то, что это не суррогат, ведь вся жизнь - игра, и тут ничего дурного, я даже уже не мечтаю шагнуть назад». В пальцах разряды тока, и бьется венка, и пульсирует кожа белая над ключицей. Иногда человек необходим человеку, чтоб от сердечной черствости излечиться. Ей так трудно дышать, щуриться, как котёнок, ластится, льнет к нему, кладёт голову на плечо. В ней зарождается женщина, но ребёнок поселился надолго в легкой душе ещё. Ей так нравится это все, и пьянеет очень, когда он ненароком тихонько к себе прижмет. И ревнует дико, безосновательно, просто хочет обладать им, даже когда умрет. Ночная Москва распахнёт им однажды двери в мир удовольствий, шума и суеты и она ему будет искренне, молча верить. Он бросит за ними окурок, чтоб сжечь мосты, чтоб убежать от всех, где не будет гнета, где не будет морали, марок и ярлыков, где вечным будет ноябрьский вечер субботы, когда остатки рассыпались всех оков. Он из вагона выйдет, махнет устало, она манерно, стесняясь, чмокнет его в висок. Две разных планеты ближе сегодня стали, когда она поправила свой платок, когда он из такси к ней выбежал, улыбаясь, когда она ругала его забавно, что опоздал опять, а он убеждал «исправлюсь и лучше стану».
И она уверена - правда станет.
Художник Christina Nguyen