Сказ о Дарье, боярской дочери

Сергею Вахлярскому с благодарностью за щедрость и великодушие

СКАЗ О ДАРЬЕ, БОЯРСКОЙ ДОЧЕРИ,
И О СТЕПАНЕ, КУЗНЕЦОВОМ СЫНЕ

I

Во державе величайшей
Правил древле царь тишайший,
Алексей Михайлов сын.
Росту было в нем аршин
Да три четверти аршина,
Пядь да пяди половина,
Да еще с пяток вершков
От чела до чеботков.
А без счету молвить просто —
Царь изрядного был роста,
Белолик, чернобород,
Славен мерою щедрот,
Но и крутостию нрава:
Где провинность — там расправа:
Чтоб дурное попирать,
Как ино не покарать?
Как управить одному-то,
Коль в стране всечасно смута:
То поляк идет войной,
То норманн спешит с иной,
Толком эллинским накликан,
Сеет рознь в державе Никон,
То в Московии чума,
То в Украйне кутерьма,
То устроит безобразен
Бунт на Волге Стенька Разин,
То попалит голь дворцы,
То волнуются стрельцы.
Чтоб подмочь в обузе царской,
При дворе совет боярской
Заседает в терему
И дает черед всему.
Молвит царь-законодатель,
Внемлет кротко председатель,
Порассудит так и сяк,
И уж пишет думный дьяк:
Что велить переиначить,
Где посланника назначить,
Да холопам напоказ
Челобитной дать отказ.
Царь завел уклад завидный,
Чтоб приказы: Панихидный,
Монастырский, Кормовой,
Войсковой и Долговой,
Патриарший, Судный, Сытный,
Богадельный или Житный
Не сидели без трудов
Средь державных неладов.
Это присказка, не сказка,
Это сказкина закваска,
Сказка ей идет вослед,
Небылица прежних лет.

II

Не в песках у лукоморья —
У Рязанского подворья,
Близ трактира, где лабаз,
И Стрелецкий был приказ.
Царской милостью одарен,
Возглавлял его боярин
С родословной в пять веков,
Тит Петрович Салтыков.
У боярина у Тита
Презело изрядна свита:
Три архивных ключаря,
Письмовод да писаря,
Дьяк приказный при печати,
Дьяк ходатаев встречати,
Стряпчий, два секретаря
Да посыльный до царя.
Знатен муж живет в палатах,
Ходит в бархатных халатах,
Что ни день, в своем саду
Пьет настойки на меду.
Если ж во хмелю от зелья
Хочет радости-веселья,
То боярина жена,
Благородная княжна,
Снизойдет к нему в покои
И играет на гобое
Пассакалию Люлли,
Он же тянет «ай-люли».
Здесь еще прибавить надо:
У четы той есть и чадо —
Дарья, их едина дочь,
Станом амфора точь-в-точь,
Ликом месяц серебристый,
Очи адамант искристый,
Яхонт червчатый уста,
Канитель коса густа,
Не ланиты — ландыш нежный,
Не чело — а отсвет снежный,
Перл блестящий ноготок,
Статна, гибка как пруток,
Глас хрустальный колоколец:
Пенье слышно до околиц,
И толкова, и умна,
И всему вразумлена,
Но капризна, и ломлива,
И в желаньях прихотлива:
Чтобы Дарье угодить,
Сил не надобно щадить.
Устроять был рад усладу
Тит боярышне измладу,
Впрочем, речь пойдет о ней
В сказке несколько поздней.
А далече, на Болоте,
Не в шелках да позолоте —
Во избенке при коньке,
В домотканом армяке,
Во портах, в лаптях из лыка
Жил работный горемыка,
Рукомесленник Евсей.
Ведом он округе всей
Был великим окаянством,
Непотребством да пиянством,
Руки словно два бревна,
Сам драчлив как сатана,
И когда его, бывало,
Выводили из кружала,
Он из лап служивых брык
И давай тузить ярыг.
Но евсеевы распутства,
Сквернохульства да паскудства
Все ему сходили с рук,
Ибо где, коль нужда вдруг,
Ремонтировать фузею?
Токмо в кузницу к Евсею.
Коль у рейтара печаль:
Худо что-то бьет пищаль,
Крив снаряд аркебузира,
Или ратника секира,
Иль мортира не годна,
Иль чешуй мала длина,
Не стреляет кулеврина,
На бомбарде где горбина,
Потерял мушкет приклад —
Даст всему умелец лад.
Чтоб избечь чьего извета,
Мы не сделаем секрета,
И откроем, наконец,
Что Евсей тот был кузнец.
Ведом он в приказе царском
Был, бо в деле знал пушкарском:
Царь вельми благоволил
Тем, кто ядра славно лил.
Знал бы почесть, каб не жженка...
У Евсея есть и женка,
Да в закуте, одинок,
Подрастает и сынок.
Кличут оного Степаном.
Коль родитель не был паном,
Так и сын, почти и муж,
Сам в холопах, да к тому ж
Батька пьян, да рукодельник,
Отчич вовсе же бездельник,
Неумеха, делу враг,
И, хотя и не дурак,
Не работник, а мечтатель,
Вечный печки обитатель:
Не пошел в отца сынок —
Возмужал, а игрунок.
Чем его боярин выше,
Коль Степан на перекрыше
Примостился у печи
Да снедает калачи?
А что свитка не парчова,
Так и тельница холщова
И покойна, и мягка
У простого мужика.
Пребывал отец в заботе
Обучить его работе:
Поругается чуток,
Сунет лежню молоток,
Да с печи-опочивальни
Тумаками к наковальне
Гонит, бранью исходя:
«Хоть бы ты, долдон, гвоздя
Обучился плющить шляпку,
Править рало или тяпку,
А сидишь, калач жуя,
Ни учася, ни куя!»
А Степану что за дело? —
Медлит, чушка охладела,
Млатом бряк — куски крушца
Прочь летят от кузнеца.
Плюнет батюшка в досаде,
Что останется внакладе,
Обругает: «Ох, чурбак!»,
И в тоске пойдет в кабак.

III

Салтыков, боярин важный,
Предвкушая праздник бражный,
Кончив будние труды,
В дом вернулся до звезды.
Поздоровался с женою,
Благородною княжною,
Покрестился, и теперь
Он желает видеть дщерь.
Вышла Дарья. Сев на лавку,
До него склонила главку:
«Что угодно одному
Господину моему?»
Говорит ей Тит в печали:
«Мне бояре замечали:
Четвернадцать девке лет —
Жениха ж у девки нет.
В веке нынешнем натуга
Хороша сыскать супруга:
Чай, не прежни времена,
То чума, а то война,
То народное броженье,
Благонравства разложенье,
И куда ни кинешь взор,
Любодейство и разор.
Роду чтоб не ведать сраму ж,
Порешил я выдать замуж
Дочь единую свою.
Драгоценность отдаю,
Маюсь в помыслах о зяте,
Так скажи, поведай тяте,
За боярского ль сынка,
За начальника полка,
За потомка дворянина,
За приказного ли чина
Ты желала бы идти,
Чтобы счастье обрести?»
Дарья, прежде благодушна,
Отвечает вдруг, ослушна:
«Мне надежда не сладка
Стать начальницей полка:
Что же мне, во все сезоны
Зреть лишь стены гарнизонны?
Тяжек мне и крест иной —
Быть приказного женой.
Нежной девы мир духовный
Не постигнет муж сановный:
Для него важней жены
Будут титул да чины». —
«Право, Дарьюшка, досада!
А какого ж мужа надо,
Дщерь единую любя,
Отыскать мне для тебя?» —
«Не мечтаю я о злате,
А желаю жить в палате
Во железном во дворце,
Чтобы брама при звонце,
Чтобы кованы перилы,
Чтобы клепаны настилы,
Чтоб, железным под гербом,
Мостик выгнулся горбом,
Чтоб железные засовы
Перезвон вели басовый,
Чтоб железный кров с резьбой
Под железною трубой!
Сладит кто дворец железный,
Будет мне и муж любезный,
Преуспевши в сватовстве
На завидки всей Москве». —
«Ты всерьез ли? То не шутка?
Где то видано, Дашутка,
Чтоб чертог был из желез?
Дом состроить нужен лес,
Да кирпич кален, да рамень,
Да на стены белый камень.
Свет не видывал дворца,
Чтоб ковали из крушца!» —
Тит ей молвит укоризно,
Но уперлась дочь капризно:
«Тяжек подвиг молодцу?
Так не суйся и к венцу!
Я хочу, на диво свету,
И железную карету,
Что раздольем площадей
Мчит сама без лошадей.
Мне повозка не годится,
Что до света не катится:
Дабы зреть сквозь ночи хмарь,
Пусть висит на ней фонарь,
Яркой светится звездою,
А не лампою худою,
Николиже чтоб не мерк,
И сиял как фейерверк.
Без кареты рановато
Засылать к девице свата,
А примчал в карете, лих,
Глядь, и сделался жених». —
«Что за вздор, рехнуться впору!
Без коней, и то под гору,
Хоть карета, хоть арба,
Мчит до первого столба.
Что ты мелешь, баловница?
Где карета, там возница, —
Речет Тит, каприз кляня, —
Нет возницы без коня!
Милуй Бог, избавь урону!» —
«И железную корону
Я желала бы в наряд,
Чтоб венчальный мой обряд
Был невиданным дотоле,
Чтоб на свадебном престоле
Восседала я под ней
Всех прелестней, всех красней.
На короне той вершина
Высотою в пол-аршина,
На вершине же рубин
Цвета выспренних глубин». —
«Ах, несносная ты девка!
Что мне грусть, тебе издевка!
Изойди хоть целый свет,
А таких рубинов нет!
Я ль не знаю минералов?
У рубина цвет кораллов,
Ты же хочешь голубой.
Пощади, Господь с тобой!»
Ретивое взныло Тита:
Засопел, глядит сердито,
Тщится дочерь пристыжать —
Та не хочет поблажать.
Все свои лелеет грезы,
Поупрямилась и в слезы:
«Ах ты глупое дитя!
Прекословил я шутя.
Коль такого нет на свете,
Мне не быть за то в ответе,
А сыщу сие где взять,
Так решу, кто будет зять.
Будь по твоему, дочушка:
Кто в задворье на речушке
Тот дворец поставит вдруг,
Тот тебе и будь супруг.
Об иную, чую, пору
О замужье к разговору
Мне придется приступать.
Что ж, поди, пора и спать».

IV

От кабацкого от зелья
В голове шумит с похмелья
На заре у кузнеца.
Во избе кругом грязца,
Сын ледащий спит на печке,
Кура ходит на крылечке.
Тут во ставень кто-то хлоп!
Вытирает кузник лоб
Стороною длани тыльной:
«Кто там, женка?» — «К нам посыльной». —
«От служилых, что ль, чего?» —
«Из приказа самого!»
Оробел бузыга праздный;
Входит в кузню чин приказный:
«Ты ли есть Евсей-кузнец?
Я бояринов гонец, —
Говорит посланник звучно, —
Тит-боярин своеручно
Соизволил начертать:
«Пред собой велю предстать,
Тягло справить по секрету»».
Делать нечего: в карету
Помещают коваля
И летят к стенам кремля.
Маета труда мирского
Во палатах Салтыкова:
В зале сводчатой, бойки,
Пишут думные дьяки.
Тит Евсея привечает,
Добрым гостем величает,
Яством-винами дарит
И Евсею говорит:
«Есть князек в моем соседстве.
Преуспеть хочу во средстве,
За его чтоб за сынка
Дочь пошла моя сладка.
Свадьбу надо мне спроворить.
С женихом чтоб не рассорить
Привередливую дщерь,
Вено надобно теперь.
Коли девица-бунтарка
Примет три его подарка,
Что по сердцу будут ей,
Так и свадьбе быть, Евсей!
Три железные вещицы:
Терем для отроковицы
С башней, ставнями рядком,
И часовней, и мостком,
С колокольцем над дверями,
Воротами, дымарями,
В сто саженей шириной
За железною стеной». —
«Чем же я тут...» — «Слушай дале:
Бричка, коей не видали
Искушенны в чудесах,
О железных колесах,
Впрямь осьмое чудо света —
Самобеглая карета,
Сверху, светлый как янтарь,
Присноблещущий фонарь.
Наконец, для брачна трона,
И железная корона,
Пяди в две всего длины
Быть потребна у княжны.
А на ней чудесный камень,
Как звезды далекой пламень,
Сиз, убор что голубин,
Синевой горит рубин.
Дело то тебе вручаю,
Потому как ты, я чаю,
При моем-то ведовстве,
Первый мастер на Москве». —
«Ты глумишься ли, боярин?
Сатана ли, враг коварен,
Душу мысля осквернить,
Подсказал сие вменить
Православному холопу?
Еретику-протопопу
Это в мысли не пришло б!
Расшибить готов я лоб,
Словно аспид извернуться,
Но не дамся обмануться:
Не пойдет от кузнеца
Ни кареты, ни дворца!» —
«Так ты мне, холоп, перечить,
Отпираться покузнечить!?
Не доставишь мне оброк —
Живо сдам тебя в острог!
Ишь каков пошел работник!
Коль возвесть сумеет плотник
Терем, что же, кузнецу
Работенка не к лицу?
Вот и срок тебе — седмица.
Не сумеешь воротиться
На карете до крыльца
И начать построй дворца,
Так из теплого азяму
Я тебя в ледову яму
Брошу, лодырь растреклят.
Ну, пошел же, тунеяд!»

V

В свете жирника багровом,
Под худым избенки кровом,
На коптящий каганец
Горьки слезы льет кузнец.
Пал на койник в одежонке,
Пересказывает женке
Про свою тоску-боязнь
Да про будущую казнь.
Тут Степан к нему: «Папаша!
Что же это? Если наша
Сила те дары сковать,
Женихом и мне бывать?
И к тому ж доступно средство
Имать барское наследство,
Дщерь вельможную знавать,
На полатях миловать?» —
«Вот же дурень ты набитый, —
Говорит отец сердитый, —
Грезит, как к венцу идет,
Смерть поколе сродник ждет.
В окаянстве не погрузни!» —
«А не выйти ль нам до кузни?
Я желаю потому
Научиться кой-чему». —
«Что ж, учись, покуда молод.
Вот как верно держат молот,
Как искусны кузнецы
Крицы кус берут в щипцы,
Да полегче бей на сломах,
Да не плющи слиток в жомах:
Мастерства не наживет
Тот кто лупит или рвет».

VI

Только утро пробежало,
Подался Евсей в кружало,
В забытьи провесть сладки
Воли краткие деньки.
Крюк на двери примостивши,
Толстой вервью прихвативши
Свой изодранный жупан,
К наковальне встал Степан.
Вдруг стучат! — «Кого там носит?
Подаянья ль нищий просит?
Тише, шалый, не греми!» —
Видит: старец за дверьми.
Глаз с бельмом, другой слезится,
Рот ухмылкою казится,
И длиннее помела
Борода, как лунь бела.
Незнакомец, знать, нездешний:
«Что те надобно, сердешный?
Хвор ли, просишь почивать?» —
«Мне бы лошадь подковать.
Притомился я в дороге,
Путь неблизок, тряски дроги,
Гатью скважистой застрял
И подкову потерял».
Подковать — нехитро дело!
Пламя в горне загудело,
Расстарался ковалек,
На работишку налег.
Бьет, ширяет кочергою,
Прут железный гнет дугою,
Час прошел да пять минут —
Вот и конь стоит обут.
«Путник чуждый, кто ты, странник?» —
«Я иных земель посланник,
Миром странствую вдали
От родной своей земли.
Во твоем посаде ныне,
А невдавне по пустыне
Проезжал, и велики
Видел горы да пески, —
Хитрый склабится пустынник, —
Вот за труд тебе алтынник,
Твой навеки я должник». —
«Я хоть в деле ученик,
Твой урок не потягота:
Тяжела была работа,
Мзда скудна твоя». — «Лады!
Вот прибавок за труды.
Слышал я, скитаясь светом,
Сказ один. С тобой секретом
Поделюсь-похлопочусь,
И на этом расплачусь.
Глянь в проулок за вороты:
Где сады да огороды,
Да высоки дерева,
Где сейчас стоит Москва,
Со твоею со деревней,
Где кабак хмельной с харчевней,
Где сейчас живешь и ты
Среди черной бедноты,
В дальней дали долголетий,
На тринадевять столетий
От насущих дней назад
Разлегался дивный град.
Время ровно, словно стлище,
Укатало городище:
Где кирпич стоял стеной,
Ныне Город Земляной.
Крепок статью да породой,
Здесь народ белобородой
Жил, вкушая от плодов
И молений, и трудов.
Труд их славен был в доброте,
Всяк искусник был в работе:
И гончар, и швец, и жнец,
И жестянщик, и кузнец.
Лад давали стклу и лезу,
А работать по железу
Уж такие мастера —
От короны до тавра
Все сковать могли вслепую,
Не теряли часа вскую:
Далеко, молвой несом,
Слух прошел про град Авксом!
Дни настали окаянны:
Братья ближние славяны
Вдруг пошли на них войной,
Ратью двинули стальной,
Осадили град высокий,
Бой затеяли жестокий,
Ворвались, чиня резню,
И предали все огню.
Живы бывшие которы,
Горожане рыли норы,
Прячась ворога, текли
Вглубь спасительной земли.
Словно иноки по кельям,
Разбредались подземельем,
Иссякали как вода
И исчезли без следа.
И сейчас, легенды бают,
Люди те там проживают,
Но не сметишь их, маня
Ни сребром, ни светом дня.
Твердь, о коей мы радеем,
По которой жито сеем,
Диво дивное таит:
Под Москвою град стоит!
В тот подземный город сроду
Не нашел никто проходу,
Но сказанье говорит,
Что народ там чист и сыт.
Всякий муж другому сродный,
Всяк хозяин, всяк свободный,
Всякий там работник яр,
Нет ни слуг там, ни бояр,
Ни болезней нет, ни гладу,
Ни от черни пьяной смраду,
Ни судьи, ни бунтаря.
Страх помнить, но нет царя!
Дом у каждого палата,
В кладовых их столько злата,
Что какого наугад
Ни возьми, любой богат.
Нет в палатах их оконца,
Ибо им не нужно солнца:
В каждом тереме внутри
Ярко светят фонари.
В них, единожды затлимо,
Масло светит негасимо,
Что в глубинах горных руд
Рудокопы их берут.
Углей пламенем согреты,
Самобеглые кареты
Из стальных частей одних
Катят стогнами у них.
Все глядит духотворенно,
Все на место водворенно,
И царит средь их палат
Братний мир, любовь да лад». —
«Разбередил ты мне душу!
Молви, тайны не нарушу,
Как на тот мне град тайком
Поглядеть одним глазком?» —
«Скор ты длань совать в прорешку!
Погоди. Нашлось орешку
Место в нашей котоме.
Коли ты его во тьме
Размахнувшись, оземь бросишь,
Указать пути попросишь,
И пойдешь за ним тайком,
Пробираясь с ночником
Мертвым часом полуночным,
Он путем доставит точным
К месту средь зловонных вод,
Где во град есть тайный ход». —
«Дай же мне его!» — «Ты снова
Поспешаешь, право слово!
Недоимкой был секрет,
А орешек вовсе нет». —
«Разочтем без недоимок.
Есть цена ему?» — «Ефимок». —
«Ах ты нехристь!» — «Знамо, тпру!
Прощевай». — «Беру, беру!»
Поспешая за искомым,
По прилавкам, по закромам,
Побежал Степан грести,
Серебра принес в горсти.
«Разлучаемся в почете,
Нынче мы с тобой в расчете», —
Незнакомец возвестил,
Сел в возок и покатил.
Тут и сумерок спустился.
Из кружала воротился
Разбереженный Евсей,
И за плошкой кислых щей
Говорит промеж прихлеба:
«Каково тебе учеба?
Горн стоит горяч как ад:
Наковал ли хоть ухват?» —
«Ни ухвата никакого,
А каленая подкова:
Старцу клячу подковал». —
«А по скольку денег брал?» —
«Торговался, ажно вымок:
Взял алтын, отдал ефимок.
Хоть убыток, да не грех:
Получил за то орех». —
«Ах ты трутень, объедала,
Чтобы хворь тебя снедала,
Неразумное бревно,
Чтоб ты вечно жил срамно,
Чтоб тебе на выю рану,
Бестолковому барану,
Чтоб тебя кувалдой в лоб
Оглушило, остолоп!
Разорил меня навеки,
Вымел, ирод, все сусеки,
Обобрал семью до дна,
Злорадивый сатана!
Все растратил на покупку,
На ничтожную скорлупку.
Я сумею порадеть,
Чтоб тебе ей не владеть!» —
И с ужасными речами
Хвать орех, сверкнув очами,
И Евсей товар чудной
Топит в яме выгребной.
Тут Степан зашелся воем,
Закружил, как пес, сувоем,
Прозывал отца вахлак,
Осязал челом кулак,
До ночного часа вздорил,
Плошку, вервь себе спроворил,
Положился на абы
И подался из избы.
Звезд на небе прибывает,
Все в округе почивает,
А Степан волшебный плод
Ищет в гуще нечистот.
Ох, разит гнильцой водица!
Темень, каб туда спуститься?
Засопел Степан, зане
Ямы лезет по стене.
Тут-то вервь над ним как лопнет,
Как Степан во жижу хлопнет,
Нос зажал: гнилая муть
Так смердит, что не дохнуть.
Бьется в стены он боками,
Водит в темени руками,
Охнул: еле видит глаз —
Во земле чернеет лаз.
Позабывши о конфузе,
Он туда, ползет на пузе,
Слышит шум: пред ним, дика
Мчит подземная река.
Он во тьме наощупь бродом,
Меж утесами проходом,
Ледяной тропой скользит,
В сыпком прахе гомозит,
Видит: свет вдали мигнулся.
Он на гребень, подтянулся,
Черной выпав из дыры,
Склоном катится горы.
Упоенье обуяло:
Все лучами засияло,
И в расселине у пня
Встал Степан при свете дня.

VII

Видит он страну незнаму:
Ни тревоги вкруг, ни гаму.
Начал он на месте том,
Осенив себя крестом,
Уж молитвы вознесенье
За чудесное спасенье,
Лик уставил в небеса,
Глянул: что за чудеса?
Вместо неба купол свода,
Воздух чист, тиха погода,
Вдаль сколь видно от горы,
Свет хрустальны льют шары,
На цепях вися латунных
Меж витых колонн чугунных,
Не струя ни дым, ни смрад.
Долу пышный вертоград
Ветви вширь простер густые.
Гнут плоды их налитые,
Словно прутья, до земли.
Меж дерев гудят шмели,
Поспевают пчелы виться,
А Степан вослух дивится:
«Под землею я стою
Аль в заоблачном раю?»
В дол спускается он робко,
Зрит: ведет куда-то тропка.
Он по ней, и на холму
Открывается ему:
Вознесясь громадой храмин,
Град сияет белокамен —
Божьих храмов купола,
Замков башни, блеск стекла,
Теремов высоки своды,
Оковали мосты воды,
От причала отошли,
Нагрузившись, корабли:
Гладь речную пенят штевни.
И подворья, и харчевни —
Все сияет белизной
За стеною крепостной.
По дороге как кометы
Мчат железные кареты:
Мнится, в них навар бурлит,
Пар зане из труб валит.
Зрит Степан на те красоты,
Сквозь отверстые вороты
Входит в город — что за вид!
Видит: кузница стоит.
В ней кузнец, Степану сверстник:
Лоб насуплен, чист наперсник,
Цепь узорную зернит —
Наковаленка звенит.
К кузнецу Степан: «Здорово!
Не взыщи за спрос сурово:
Что за цацку с завитком
Ты колотишь молотком?» —
«Починяю, видишь, дверки
У соседской шифоньерки,
Пособляю я отцу,
Створы правлю поставцу.
Тут пролить придется пота:
Дорог ларь, тонка работа,
В оба надобно глядеть;
Так стараюсь порадеть,
Ни морщинки чтоб, ни трещин». —
«Как тя звать?» — «Напетсом крещен». —
«А меня зовут Степан.
Не взыщи, зашел не зван.
Я чужой страны посланник —
Не гляди, что голоштанник —
Что простерлась под луной
За надсводной стороной». —
«Ох! Да есть ли та чужбина?
Вот же мира край — ложбина
У подножия горы:
Так отцы рекли, мудры». —
«Есть! Над крышей тяжеленной
Разлегает ширь Вселенной
Несказанной высоты
В две, а то и в три версты!
День и ночь там чередою.
Впрочем, я сюда с нуждою:
Испросить хочу даров
Я у ваших мастеров». —
«Мастера у нас отменны:
Льют металлы, строят стены». —
«На Москве ж на сто дворов
Разве трое мастеров.
Вижу, люди здесь не злобны:
Не вельми мы в том подобны,
Но одежа та ж, и речь,
Сходны кузница и печь.
Не родня ль мы? Даже рожи
У меня с тобою схожи:
Я Степан, а ты Напетс,
Ты кузнец и я кузнец.
Все, того подобья кроме,
Ино в городе Авксоме:
Преуспели вы везде
В прилежаньи да труде,
Строя, лаживая, сея:
Чай, не матушка Расея,
Все у вас наоборот —
Хорошо живет народ». —
«Это дело наживное.
Будоражит нас иное:
Мы несчастия земли
В граде напрочь извели;
Позабыли старцы сроки,
В кои нас гнели пороки,
Чинность, верность, долг и труд,
Да забот о ближнем пуд
Всяк взвалил себе на плечи:
Не слышны дурные речи,
Строг закон: ему внемли,
А соседа не хули.
Порешив на том когда-то,
Что чужой сокровней брата,
Стали люди поживать,
Стал достаток прибывать.
Только вот ведь незадача:
Не враждуя, не судача,
Сил убавив словесам,
Стали мы... Не знаю сам,
Как сказать сие яснее:
Духа волею беднее,
Праздней разумом. Поник,
Говорит наш временник,
Сердца пыл и жар любовный.
Не грешил — а все виновный:
Не обидеть бы кого.
Захирело озорство,
Смех наш тих как дети сиры,
Прежде колкие сатиры,
Слов игру укрыл туман,
Мягок, ласков как дурман.
Все у нас благополучно:
Брюху сытно — сердцу скучно,
Не в охотку хмель питий
Без пиитов и витий.
Гложат нас — мы все же россы —
Наши вечные вопросы:
Были ль хуже времена,
Делать что да чья вина?
Сладко пьем, в тепле ночуем,
А душой тревожной чуем,
Будто все мы чьим чужим
Распорядкам подлежим.
И стоит у нас держава,
Где гвоздя не сыщешь ржава,
А монашья жизнь горька
В ней под шелком клобука». —
«Не пойму терзанья, право:
Разве сыть сладка — отрава?
Сумасбродите вы зря.
Вот бы вам под длань царя!» —
«Чем же царь в беде поможет?
Царь унынья не изможет.
Нет, мы вольные мужи!» —
«Э, сердешный, не скажи!
Не кует он и не сеет,
А устроить так умеет,
Что и пахарь, и кузнец
Так измаются вконец,
Что сойдутся где за чаркой,
И зайдутся в сваре жаркой,
Опаленной душ огнем,
Толковать, да все о нем!
Царь чихнет — народ враскачку!
Покарает, даст потачку,
Будет хаять и стращать,
И мирволить, и прощать.
Где народ берут в обхваты,
Там и люди плутоваты,
А в надеждах барыша
Не изленится душа.
Как уймется жизни пресность,
И сатир взойдет словесность:
Где грешат да пьют вино,
Изъясняются красно». —
«Нешто сладим? Сердце дмется!
Только кто ж у нас возьмется
Исполнять тот адов труд?
Ты царя не сыщешь тут». —
«Долог путь не передряга,
Отыщу я вам варяга,
А найдете ли вы где,
Как моей помочь нужде?» —
«Вот спасибо, человече!
Старики сегодня вече
Собирают ввечеру.
Подойду я к их шатру,
О тебе замолвлю слово,
Будет к утру все готово,
Только нашим будь послом,
Бить в стране твоей челом
Перед будущим владыкой.
Справься с этой закавыкой,
А уж мы за то побдим,
Чем желаешь воздадим».

VIII

На средине уж седмица,
Весь изныл Евсей, не спится,
Время заполночь, как вдруг
Раздается в ставень стук.
«Клятый отрок, где ты шлялся?
Во хлеву ты, что ль, валялся?
Весь изгваздался как хряк,
Окаянный ты босяк.
Дал же Бог сынка дубину!» —
«Я-то? Я ходил в чужбину.
Не имея терпежу,
За державную межу
Вышел в чуждые пределы,
Где живут железоделы.
Гневом сына не обидь:
Делу надо пособить». —
«Дурень ты, я вижу, шалый!
Пособить? Могу, пожалуй.
А издержку чем берем?» —
«В стороне той быть царем». —
Тут Евсей, как ни старался,
Не сдержался, разорался,
А когда угас запал,
На лежанку он упал —
Попустило, весел духом:
«Князем, что ли, на смех мухам?
Я б срядился, да оно
Не порато и смешно.
Где ж войти в страну чудную?» —
«Через яму выгребную». —
«Правду бают: из грязи
Попадают и в князи».
Тут на батьку седовласа,
Не сдержавши в гневе гласа,
Закричал, сердит, Степан:
«Что ты нежишься как пан?
Во безделии погрязни —
И дождешься часа казни!
Что там князь? Ничтожна тварь!
Собирайся, будешь царь!»

IX

Фонари, сиянье сея,
Освещают путь Евсея.
Перед ним лежат, ровны,
Нивы чуждыя страны.
Орошен потугой трудной,
Луг разлегся изумрудной,
К брегу чистого пруда
Жмутся тучные стада,
За уступами, где плесы,
Вертят мельницы колесы.
Зрит кузнец, разинув рот,
Как иной живет народ.
Ко громадам светлым башен
Он подходит, ошарашен:
В света яркого кайме
Град сияет на холме.
Восхищаясь белым градом,
С ним Степан ступает рядом,
В видах царского венца
Наставляет он отца:
«Скипетр примешь для проформы,
В день же пятничный реформы
Начинать тебе пора
Ради блага и добра.
Чтоб людишек дух поправить,
И нескладно можно править:
Коль не делать им вреда,
Все с них как с гуся вода.
Где народ живет покорный,
Жизнь устроит самый вздорный
Царь, когда не ломит ей
Ход естественный вещей.
Можешь сделать распорядки,
Чтоб углом копали грядки,
Можешь выпустить декрет
Лапти красить в медный цвет,
Чтоб дворец себе построить,
Можешь подати утроить:
Все что хочешь с них имай,
А свобод не отымай.
Волю молвить и ступити,
Сквернохульничать и пити,
Без боязни правду речь
Не дерзни никак пресечь.
Помнить такожде годится:
Худо бесперечь трудиться;
Сев ли, жатва-урожай —
Труд досугом размежай.
Чтобы будень не был пресный,
Дай им роздых в день воскресный,
Да поменее затей
От кипучести властей.
Правь на зависть прочим странам,
Да гляди, не будь тираном:
Ведь народ, он тоже, чай,
Терпелив не через край». —
«Здесь, — пришло на ум Евсею —
Не уставить ли Расею?» —
«Что ты, батя, знай и честь:
Двух Расей земле не снесть».
Звоны колокола гулки
Полетели во проулки,
Отдают стрельцы салют,
Полился на стогны люд.
На крылечке под собором
Царь венчается убором,
Кузнецами дар двойной
В ночь исполнен: скиптр стальной
Да чугунная держава,
Полирована, не ржава —
Во Авксоме кузнецы
Дело знают, молодцы!
Плечи кроет епанчою
С горностаем да парчою,
Внидет он под храма кров,
Причастясь Святых Даров.
Царь прошествовал ко трону,
Патриарх воздел корону:
Руд добытый из глубин,
Голубой на ней рубин.
Ей владыку коронует,
Государем именует:
«Будь отец нам и монарх!» —
Возглашает патриарх.
Вышел царь к простонародью:
Вся людскою половодью
Площадь полнится как течь.
Царь Евсей изволил речь:
«По Господнему веленью,
Ваших бед ко избавленью,
Я сошел сквозь небосвод
Даровать вам дух свобод». —
Крики, шум, толпа ликует,
Царь же далее толкует:
«Всем свобода есть и пить,
Колобродить и любить.
Всяк язык теперь дозволен,
Каждый волен, недоволен,
В возмущеньи пребывать,
Реки брани проливать.
Всяк с другим не согласуйся,
Но закон един: не суйся,
Сколь бы совесть ни пекла,
В государевы дела.
Аще кто ослушен, чуешь,
У меня не забалуешь,
Сверх того же, вширь и вдоль,
Воли полная юдоль».
Царь народу поклонился,
За усталость повинился,
Принял бармы, крест святой,
И в палаты на постой.
Гул стоит что во Содоме
В стольном городе Авксоме,
А Степан же в лаз главу
Сунул и уполз в Москву.

X

Ночь проходит, время мчится,
На исходе уж седмица,
Поспешает и Степан:
Поскоблив чуток жупан,
Потому к царю явиться
Замарахой не годится,
Шасть в вертеп земной дырой,
А в Авксоме пир горой!
День воскресный! Всяк работник,
И скорняк, и жнец, и плотник,
И цирюльник, и портной
В кабаках трясут мошной.
Бросил свой станок печатник,
Булаву оставил латник,
Кинул ворот и столяр,
Пляшет пекарь, а маляр
Вылил на землю белила:
То-то счастья привалило!
И усевшись на скамью,
Женку тискает свою.
Вольный дух хмельного взвара!
Ткач насел на пивовара,
За грудки схватил рукой
И кричит: «Ты кто такой?»
Пал Степан к Евсея трону:
«Царь-отец, отдай корону,
Бедняку понорови,
Мастеров сюда зови!» —
«Что же, — речет царь вельможно —
Отказать рабу не можно:
И холоп, а все же сын.
Звать приказных мне старшин!»
Только слово разлетелось,
Все в округе завертелось,
И со града всех концов
Кличут вольных кузнецов.
Нанесли клещей и тесел
От посланцев всех ремесел,
Да орудий прочих ларь,
И велит умельцам царь:
«Буравы крепи на жерди
Да точи проходы в тверди:
Где у вас зеленый лес,
Выше купола небес
Тверди кончится окова.
Терем Тита Салтыкова
Там стоит, и от ворот
Сад разлег да огород.
Вам в верхи, Москве к исподу,
Путь проделав к огороду,
Разом, как един творец,
За ночь выстройте дворец,
Невелик, саженей в двести:
Надо ж где-то жить невесте.
Трудно землю бить насквозь,
Но управитесь, авось».
Тут Степан к отцу ступает:
«Ход широкий пусть копают,
Чтоб поднять они могли
До наружности земли
Самобеглую карету:
По невестину завету,
Ей без выезда нельзя:
По повозке и стезя». —
«Умостим хоть мостовые, —
Говорят мастеровые —
Нам, служивым, все равно». —
«Ну тогда еще одно:
Во дворце чтоб жить богатом,
Погреба набейте златом:
Не с железа ж есть и пить,
Не железом печь топить,
Не в железе спать убогом». —
«То безделица». — «Ну, с Богом!
Ох, забыл, себя корю:
Не найдется ль фонарю
На карете сверху места?
Блажь по мне, да вот невеста...»
Отвечают кустари:
«С боку нашего позри:
Нам царю служить отрада,
Так неужто мы для чада
Разлюбезного царя
Не приладим фонаря?
Эй, сподвижники, за дело!» —
И работа закипела:
Проведя часок в трудах,
Вышли терема в задах.

XI

Наступил и понедельник.
Она терема насельник
Тит Петрович Салтыков
Отрешился сна оков.
Сладкой дремы отряхнулся,
Встрепенулся, потянулся,
Вышел дома на зады
В сад, где роз цвели ряды:
Пред хлопот приказных гамом
Он цветочным фимиамом
Душу вечную целил,
Рай блаженный ей сулил.
Заодно от недороду
Дал призор и огороду:
Нет в капусте ли гнильцы,
Не покрали ль огурцы?
Волей Божьей все в порядке.
Глянул дальние на грядки,
Не пролез ли где лопух,
И на миг утратил дух.
Взялся за сердце, болезной:
Ввысь громадою железной
На задах, где цвел чабрец,
Из земли восстал дворец.
Стены убраны металлом,
Блещут искристым кристаллом,
Верхним пряслом в ширину
Ставни сплошь из чугуну.
Чтоб дозоры весть всегдашни,
Поднялись углами башни,
Сталью щерятся зубцы,
Над фрамугами венцы,
Шпили тонкие с шарами,
Крыты гульбища шатрами,
В изразцах горит фасад,
Пред фасадом палисад,
Там часовня, где молебен
Справить можно, коль потребен,
Тут с чеканкой водосток,
Здесь вороты, там мосток,
Что натянуты как струны,
Цепи вздыбили чугунны,
Над ручьем творя горбок.
На мосту висит гербок,
В тень крыльцо укрыла ниша,
Чешуями блещет крыша,
А над крышею домок —
Голубиный теремок.
Отошед от потрясенья,
У Христа прося спасенья,
Растревожившийся Тит
Пулей к терему летит.
Видит: краем огорода
Собралась толпа народа,
И, дорогою пыля,
Мчатся кони от кремля:
Государь как известился,
Осмотреть дворец пустился:
Что в державе ни случись,
Коль ты царь, управить мчись,
Такова уж служба царья;
И княжна бежит, и Дарья —
Люда вихорем молвы
Намело со всей Москвы.
Слова ждут и воли царской.
Вдруг по улице Варварской,
На колдобинах звеня,
Мчит карета без коня:
Угль во чреве пышет жаром,
Во трубу перхает паром,
Что кадило у попа.
Подала назад толпа,
Все знаменьями сенятся,
Москвитянки гомонятся —
Бабы, чай, не мужики:
Век чесали б языки.
Встала дивная кибитка,
Заскрипела в ней калитка,
И зипун оправив рван,
Из нее шагнул Степан:
«Будет зыркать! Что такого?
Здесь ли девка Салтыкова?
Шаг не ступишь средь гурьбы!
Не видали, что ль, трубы?
Прочь, не засть огня фонарья!»
Тут вперед шагнула Дарья
Из толпы тугих тисков:
«Вот мой суженый каков!»
Обняла его за шею,
Вся зарделась, хорошея,
Ласки свет в очах блестит,
Но добрался к ним и Тит:
«Эй, холоп, чего балуешь?
Не смекнул, кого целуешь?
Я тебе, глухому пню,
Батогами объясню!»
Не внимая брани слову,
Речет ухарь Салтыкову:
«Принимай, честной отец,
И карету, и дворец:
Все тебе доставил разом!
Думал с блещущим алмазом
И корону делать, ин
Ты желал на ней рубин.
Все устроить расстарался,
Вот зипун и замарался,
Столь вложил я в дело сил,
Что обчелся: ты просил
В сто саженей, с тыном вместе,
Я же выстроил во двести,
Да с пристройкой позади:
Виноват, не осуди».
Тут и Дарья заступилась:
«Я в желаньях не скупилась:
Кто исполнит, тот и муж,
И един сумел. К тому ж,
У царя Руси ведется:
По делам и честь блюдется.
Дай безделью просиять —
И державе не стоять».
«Ох, девица, ох, отрада, —
Глас раздался — сердце радо!» —
Это царь, пройдя тишком,
В спор вмешался прямиком:
«Благородный ты боярин,
А кричишь, неблагодарен,
Между тем, отменно в срок
Твой исполнился урок.
Стой в законе во Христовом:
Коль себя связал ты словом,
То пред Богом и людьми
Что давал не отыми».
Тит царя отвел в сторонку:
«Царь-надежа, дело тонко,
Мало ль что, рубя сплеча,
Посулил я сгоряча?
Мне внемли, не слушай плута:
Где потачка, там и смута,
Напридумывала дочь:
Терема не строят в ночь.
А возок непостижимый,
Силой дьявольской движимый?
Право, злость меня берет —
Ведь царю мерзавец врет!
Вот что: сделай испытанье,
Учини ему ристанье,
Прикажи явить на свет
То, чего в державе нет.
Коль не справится вредитель —
Знать, дворца он не зиждитель,
Оплошает — исполать,
Хитреца в темницу слать».
Царь Степана подзывает
И тотчас повелевает:
«Свадьбу должно отложить,
Прежде службу сослужить».
Говорит: «Сколь взор сягает,
Наше царство пролегает.
Вот земля моя: я в ней
Всех вельможней, всех знатней,
Всех сильней, а наипаче
Всех в земле моей богаче:
Столь в ковчегах злата есть,
Что за год не перечесть.
Отвечай, не смей чудесить:
Сможешь златом перевесить
Все ты царское добро —
Самоцветы, серебро,
В погребах заморски вины,
Жемчуга, ковры старинны,
Что в казне я берегу?» —
Говорит Степан: «Могу!» —
«Если ж ты меня обманешь,
Нагружать не златом станешь,
Иль положишь мне, шутник,
Меньше хоть на золотник —
Я тебя сейчас в железы!
Эй, строгалы, строй терезы,
Чтобы скарб немалый наш
Уместить в одну из чаш!»
Суетятся воеводы,
Вереницею подводы
Потянулись от кремля:
Пусть московская земля,
От бояр и до людишек,
Государев видит лишек;
Разнимаются лесы
И являются весы:
Коромысло, два помоста
На глазок аршинов во сто,
Цепи тяжкие звенят,
Брусы стяжкою кренят.
Тит хлопочет что есть мочи:
«Насади плечо короче,
Поубавь ему длины
С кузнецовой стороны!»
Грудой царские пожитки,
Серебра да злата слитки,
Да парча, да соболи
В чашу левую легли.
Налегло добро горою,
Валят далее — второю,
Достоянье тьмы годов,
Тысяч во десять пудов.
Царь сияет, царь гордится,
На вершину громоздится:
«Ну, — кричит — на сем конец.
Твой черед пришел, кузнец!»
Тит ладони потирает,
Благодарно простирает
Их царю: избавил бед!
Столька злата в мире нет!
А Степан уж с царской дворней:
«Ну-ка, молодцы, проворней,
Башни лестницей кривой
Опускайтесь к кладовой,
Злата взявши врассыпную,
В чашу сыпьте одесную,
Да возьмите ж и себе —
Подадите голытьбе».
Полилась толпа текуча!
В чаше правой злата куча
Пухнет, сыплются кусы,
Заскрипели вдруг весы,
Пошатнулись еле-еле,
И высоко, как качели,
Оторвавши от земли,
Чашу царскую взнесли.
Царь стенает: «Пря нечиста!
Молвь теперь пойдет речиста,
Что добро царя-отца
Поскудней чем кузнеца!» —
«Не печалуйся, правитель:
Я не враг, а избавитель, —
Говорит Степан царю, —
Злато я тебе дарю:
Даже если небогата,
Женка мне дороже злата.
Средь железного жилья
Разве беден буду я?
Во дворце своем, пожалуй,
Двор устрою постоялый,
Да конюшню, да корчму —
Места много в терему.
На Руси таков народец:
Может жить на мал доходец,
Всюду рад себя ужать,
Чтоб владыку содержать». —
«Эх, кабы мои вассалы,
Казнокрады, чинодралы,
Рассуждали все как ты,
Сколько было б лепоты!
Сим и суд мой совершился,
Рассудил я и решился;
Слушай царский приговор:
Проиграл твой недруг спор.
За гостинец, мне подарен,
Век пребуду благодарен.
Ай, богат стал, не избыть!» —
«Как же свадьба?» — «Свадьбе быть!»

XII

Коль спросить кому случится,
Быль сей сказ аль небылица,
То, прозрев веков сквозь пыль,
Аз, стогрешный, молвлю: быль!
Град стоял на крутоярах
При царях и при боярах.
Правды сказ не утаит:
Он и ныне там стоит.
Есть там кремль, стена и арка,
Есть и улица Варварка;
Что тут долго разбирать?
А случилось где приврать,
Так за давностию срока
Мне и видно не далеко;
Если ж спросит кой мудрец,
Где железный тот дворец,
Я сумею объясниться,
Что и то не небылица:
Здесь была ему межа,
Сам же терем съела ржа:
Сказы кто перелагает,
Тот догадкой полагает,
Что бумага не снесла.
Свадьба ж истинно была!
Нам о ней, чтоб помнить присно,
Возвестили летописно:
Царь к утру назначил сбор
В Благовещенский собор.
Все по свадебному чину:
По царевому зачину
Гулкий колокол гудет,
Поезд свадебный идет,
И под громы барабана
Дружки вывели Степана;
Мчит с невестою, звеня,
И карета без коня.
К алтарю, к святому трону
Вышла Дарья, и корону
Питирим митрополит
Возложить благоволит.
Хоть железна, а лучами
Вся горит, над обручами
Голубой на ней сафир —
И пошел весельный пир!
Царь от собственных кухарок
Новобрачным шлет подарок:
Вышли стольники, неся
На подносе порося.
И тебе, отец, гостинец,
Жуковину на мизинец,
Самодержец Алексей,
Шлет сосед твой, царь Евсей.
Царь надел обнову разом,
Восхищается алмазом,
Отвести не может глаз.
Миг — и все пустились в пляс:
И вельможа, и рядович,
Лишь единый Тит Петрович
Примостился в уголку,
Избывает грусть-тоску,
Причитает: «Был я в воле
С кузнеца спросить поболе.
Просчитался, маху дал!
Прогадал я, прогадал!»
«Эй! — кричит он во всю глотку —
Поднесите, слуги, водку:
Силы нету горевать,
Лихо буду запивать,
Вся душа в печали-туге!» —
Тут и царь мигнул прислуге:
Царь, желаю известить,
На пирах любил шутить.
И лакеи-подавалы
Мигом кинулись в подвалы,
Вносят царский туесок.
Тит глотнул — а там квасок.
Так уж исстари ведется:
Разно людям достается
От судьи, от корчмаря,
И от русского царя:
Кому злато, кому водку,
Кому ласкову молодку,
А боярину кваску —
Поделом же дураку.