Я не помню, как долго снег заметает руки, а на небе и днём паутина прозрачных звёзд. И не знаю, куда вместе с ветром взлетает флюгер, потому что теперь всё сливается в норд-норд-ост. Ты не звал меня, но я, поверь, не могла иначе, когда видела хрупкий иней на листьях роз – ты совсем как они,
мой влюбившийся в зиму мальчик,
разве что не дрожишь, когда мимо идёт мороз – ты похож на скульптуру, ты – мрамор, холодный камень, не боящийся этих маленьких белых пчёл.
Всё могло бы случиться, только уже не с нами,
как сказал бы любой неулыбчивый звездочёт. Это было бы мягко, горький глоток глинтвейна, непривычный и чуть-чуть острый имбирный вкус.
За безумный взгляд карих
и искрящихся глаз, наверно, отдала бы весь мир и стекло незнакомых чувств. Всё могло бы случиться – что мы вдвоём у моря, на плечах синий плед из свечения атмосфер, и никто не придёт, и никто тебе не откроет, что «всегда» состоит из колючих, беззвучных стрел. А когда время стынет, во Вселенной сгорают звёзды, и никто не заметит и не вспомнит их имена.
Что «всегда» дольше жизни, а в жизни бывает поздно, и поэтому люди не покидают сна. Ты хотел бы проснуться? И, цепляясь за тучи-ветви, под минорные вспышки удалиться с небесных сцен? Я оставлю тебя, ты развеешься бледным ветром, отдавая всю жизнь и свою теплоту взамен.
И меняй свою в-е-ч-н-о-с-т-ь на фальшивую тень надежды,
никогда не узнав, что мне так бесконечно жаль. Что однажды я, веришь, я снова увижу лето и всегда, я всегда буду помнить тебя и ждать.
Что «всегда» состоит из шиповника и покоя.
Что я знаю, сколько в душе отпечатков рук. Но я снова молчу, и никто тебе не откроет, что я глупо, немножко слишком
тебя люблю. И не помню, как долго снег заметает руки, не решаюсь коснуться или шагнуть назад, если вдруг ты вернёшься – то приходи без стука и верни мне обратно
всё, что не мог сказать.