Как будто с шаткой палубы схожу
на остров дальний тихоокеанский
и в этом ограниченном пространстве
несметные богатства нахожу.
Как будто после затяжной цинги
ем фрукты, трогаю цветы, пью воду,
любуюсь буйной щедростью природы
и совершенством девушек нагих.
Брожу здесь, добровольный Робинзон, -
глаза велут вслед за собою душу.
Прибой шагов и голосов всё глуше,
и вот уже совсем не слышен он.
Здесь, вопреки разору лет и волн,
хранятся клады кораблекрушений
былых цивилизаций и империй,
разбившихся о рифы бед и войн.
Здесь умершие не смыкают вежд,
здесь бодр (в пять тысяч лет!) фиванский писарь,
здесь пальцы ионического бриза
ласкают складки мраморных одежд.
Здесь груз погибших стран и кораблей,
из прошлого дошедший до потомков,
навстречу свету рвётся из потёмок,
как в янтаре застывший муравей.
Здесь то, что было в тучных сундуках
ростовщиков, монархов и пиратов,
что украшало пальцы дев и фатов,
сверкало радугами на балах.
Картины, статуи, фигурки го,
камеи на каменьях драгоценных -
искусство, не поддавшееся тлену,
а дерзко победившее его.
Но то и дело горечь и тоска
сжимают сердце: ощущаю остро,
что этот сказочно богатый остров -
лишь часть погибшего материка.
Назад вернуть былых эпох нельзя
Перстням роскошным возвратить едва ли
дано тот миг, когда они сверкали,
вуаль от глаз девичьих отводя.
Корабль мой уходит вновь во мглу
невежества, вражды, грядущей смуты,
но знаю я: мне в трудную минуту
сквозь тьму протянет руку света Лувр.