Раствор на спиртовке алеет,
прозрачны пробирок края,
за ними следит Менделеев,
седой, как третейский судья.
По трубкам скользят галогены,
сорвавшись с насиженных мест.
В начале большой перемены
нам этот процесс надоест.
Нам лакмус и щелочь наскучат;
на первый этаж и — в окно!
Над Лиговкой мрачные тучи,
а мы убегаем в кино.
— Ну, прыгай! —
Найдутся чернила,
чтоб «кол» нам исправить на «пять».
И ты второпях позабыла
свои нарукавники снять.
За нами не будет погони,
не бойся! Прикроют друзья...
В моей повзрослевшей ладони
рука не дрожала твоя.
Кто знал, что, промокнув, влетим мы
на пять бесконечных минут
в конце заграничной картины
в пустой коммунальный уют,
что неба ревущий квадратик
повиснет в провале двора,
и мокрое школьное платье
ты сбросишь с себя до утра.
Зачем ты ко мне без оглядки
во сне возвращаешься вновь?
Ведь память на третьем десятке
острей, чем в шестнадцать любовь.