Книга 2 Глава 6 Времени дел Мастер часть 3

   
                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН"(Отредактировано)

                Том 1

                "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА"
         
                Книга 2

                "КТО Я?"

                Глава 6

                "ВРЕМЕНИ ДЕЛ МАСТЕР"
         
                Часть 3

Полдня челом на остром мшистом камне
как труп послушник Зэо пролежал.
Чуть насмерть не замёрз, очнулся,
со стоном приподнялся и едва дышал.

В глазах лишь боль и темнота.
Лицо на ощупь — не своё родное.
И шея, голова, спина окаменели и болят.
Плечо в крови, десница как чужая
а тело вовсе охладело — не поднять.
Оно как будто бы колючками опунции набито.   (Опунция — вид кактусов)

Рассудок полон чьими-то словами.
В сознании страшно, как в сумерки темно.
В висках — как в бочке громыхают барабаны.
Всё было странно, необъяснимо для него.

Не помнил Зэо, как здесь он оказался.
Усердно громко к Зевсу вопрошал.

Стараясь не замёрзнуть, не пропасть,
поднялся на ноги, все силы прилагая.
Бесцельно, наугад, шатаясь волочился
и брёл, куда глаза его незрячие глядят.

Услышал крики воронов вблизи,
что яростно трепали падаль или чьё-то тело.
С надеждой слабой на спасенье своё
паренёк направился туда, чтобы узнать:
«Там люди есть?
Возможно, что добычу делят.
И смогут обогреть иль помощь оказать.
Возможно, что с повозки на дорогу
там упало чьё-то одеяло, хлеб, будь что.
Иль неудачно краденую тушу овна спрятал вор.

Так вОроны орут, устроив там переполох!

А может волчья стая,
так близко подошла вчера под стены Парфенона,
что, обнаглев от гона, задрала в роще пса
иль тура, иль овцу».

Чем ближе подходил послушник,
тем громче был вороний гвалт и лай.
Но споря за еду, кусок от мертвечины,
там только птицы продолжали
трапезу кровавую свою.
А человечьих голосов не слышно было,
как не было ни запаха костра, ни хлеба.

Как смог, так громко крикнул голодный и
продрогший до костей послушник Зэо.
Нащупал, поднял, бросил камень в черноту:
— А ну, пошли отсюда!
Довольно! Хватит! Нечисть.
Оставьте мне немного мяса
или крошки хлеба.
Я очень есть хочу.
Продрог, сейчас умру.

Рвать человечье тело перестала чернота.
Крылоплеская, взметнулась в небо стая,
Осела на оливы рядом с криком злая.
Отяжелев от птиц, прогнулись ветви все.

«Откуда вас так много здесь?» —
подумал Зэо и принюхался к тому,
что перед ним в траве лежало.
— Фу! Да это падаль… Ладно, жрите.

Неловко развернулся, шаг сделал уходя.
Споткнулся, наклонился, осмотрелся.
И поднял то, что под ноги ему само попало.

— О, нож? Точёный, римский, острый.
Чей он? Откуда здесь?
Шершавый, липкий. Стало быть, в крови?!
Так это тело, видно — человек
— не пёс, не тур, не овен.
А ну-ка? Посмотрю. — Слегка рукой ощупал.
— Да, верно, чьё-то тело.
Отправить к праотцам бы надо.
Сам не смогу. Не вижу. Жалко.
Ой!
А я его от голода и сослепу едва не съел…

Кто ж бросил здесь тебя зверям на растерзанье?!
Не по-людски с людьми так поступать.
Ведь кто-то ж ждёт, искал тебя и днём, и ночью.
Ты, верно, чей-то верный муж, отец иль брат.
А может быть, свершилось здесь смертоубийство?!
Скорее надо бы узнать!

Прикрыв плащом себе и рот, и нос,
он подошёл поближе, наклонился.
— Нет, ничего не вижу.
В ушах роится что-то, слышу.
И в голове моей свистит, жужжит.
Так тяжела она, кружится.
И в животе печёт, горчит, тошнит.
Не разглядеть черты. Чьё это тело?
Глаза так затекли, почти ослеп.
Охрану бы призвать на помощь надо
и разбирательство над телом
побыстрее учинить,
не то совсем сожрут его к утру
вороны, волки иль собаки.

Озябший Зэо снял свой тонкий плащ,
чтоб им прикрыть останки.
Его как смог камнями наощупь закрепил
и, осмотревшись кое-как одним лишь глазом,
с окровавленным ножом Кризэса
скорее к храму Зевса поспешил.
Ещё не знал послушник Зэо то,
что от удара камнем по затылку
он собственное имя  позабыл.

Блуждал он долго-долго между стареньких олив,
Беспомощно искал, почти что сослепу дорогу.
Вот вдалеке высокий белый храм кой-как он разглядел
и к людям за спасеньем поторопились молодые ноги.

Пришёл и силою войти пытался на пороги,
в запале о чьём-то мёртвом теле, заикаясь говорил,
убийстве страшном там, на пустыре.
Но воины, увидев побитого, замёрзшего мальчишку
и обнажённый римский нож в его руке в крови, в грязи,
услышали в его словах признанье собственной вины,
а не призыв на помощь от души.

Схватили тотчас же его, скрутили,
скорей в подвал к сатрапу привели,
подумав, что он и есть убийца миста,
иль может беглый заговорщик,
раз точно знает, что случилось, с кем и где.

   *    *    *
Сейчас в покоях заболевшего сатрапа
оказывал ему лечение и помощь лекарь Пан.

К дверям пришёл один охранник храма Зевса,
вошёл
и Кодру о поимке беглеца он важно доложил.

Кодр:
— Уже?! Попался самозванец? Скоро!
Жаль только, что не мне!
Так бросьте тОтчас же его в подвал.
Сейчас приду для разбирательств лично.

Пускай раздуют лучше горн,
все клещи разогреют до красна…
Сейчас он пожалеет,
что на свет родился.

И скажет всё: кто и зачем его послал.
Кто надоумил перемирие Деметры нарушить.
Поссорить дерзко с Элевсисом, в праздник.
Где тело миста Здорга спрятал, закопал.
И с кем ещё для злодеяний
в наши земли заявился.

Пан сдерживая Кодра в ложе:
— Нет, нет.
Дай слово мне в постели оставаться.
Едва от жара в теле
ты на скаку вот только что не выпал из седла.
Тебе вставать сейчас совсем нельзя…
Пылает голова и кашель разрывает горло.
Коль встанешь, будет только хуже нам.
Жаль, что НЕ дал утром осмотреть себя.
Всё б было легче вылечить простуду.

ТЫ говорил, что на пороге беотийцы и война?
Так слушай, что скажу тебе, сатрап, как бывший воин.
Ты нужен крепким и здоровым всем Афинам.

Ты нужен нам! Особенно сейчас.
Останься в ложе, Кодр. Прошу.
Дознание убийцы подождёт до завтра.
Ты будешь в силе через день иль два.

— Что? Как ты сказал? Кг… Кг… 
Остаться в ложе, будто дева на сносях?!
По пустяку стонать, как жёны в первых родах?
Ну-ну…
В твоих словах лишь снисхожденье,
а не помощь слышу, Пан.
Кг… Кг…
Дай лучше мне питьё, что снимет в теле жар
и даст дышать груди свободней сразу!

— Нет, мой сатрап,
приму иное я решение сам.

— Ты мне перечить стал всё чаще, лекарь.

— Лишь потому, что я тебя с пелёнок знал.
Ты мне как сын, пойми же, мальчик.

— Да, уж конечно мальчик
я пред тобой всю жизнь.
И худо мне последние три дня.
Не узнаю себя.
Устал.
Клокочет в горле горечь.
Кг… Кг…
Дай мне питьё, ещё.
Так душит терпкий кашель!

Пан горячий серебряный кувшин поднял,
налил, насыпал сонный порошок в отвар
и подал Кодру в стеклянной красной чаше.

— Скажи теперь, какая слабость в теле у тебя.
Я старый, мудрый лекарь и аптекарь.
И Меланфа, как стал царём, я врачевал.

— Я расскажу тебе,
потом,
быть может.
Царя ты врачевал…
Так может ТЫ, как царь, и спустишься в подвал,
чтобы доподлинно узнать у самозванца,
что знает о похищении и об убийстве он?
И кто ещё в Афинах должен так исчезнуть
пред войною?
И где сейчас наш Доплен Здорг,
коли по счастью, может быть, в живых остался.
Хотя… я думаю, мой старый Панифаций,
что у тебя тянуть из тела жилы
и жечь врага живьём
душевных сил не хватит.
Ты ж лекарь, лекарь!.. Добрый человек.
Кг… Кг…
Не кат, не воин, не правитель!
Я — пахарь, дровосек.
Я — воин.
Я — должен это делать!
Сыну рано. Он не сможет.
Отец мой — стар и слаб.

Ты по годам уж пожил тоже.
Прости,
грядущих дней с отцом
вам не видать обоим.
А на пороге новая война.

Отпусти меня! Я должен встать.
Я должен правду знать
любой ценой!
Сегодня!
Завтра будет поздно!

Сын может так мою болезненность узнать.
Медонт, Медонт, мой сын, моя опора!
Кг… Кг…

Не время мне хворать!
Дай встать мне, Пан!
Мир Греции, Афинам прежде для меня
и первый наивысший долг.

— Я — слаб и отжил? Так сказал?
Ты думаешь,
хочу убитым быть в войне,
не в мире долго жить,
а умереть до срока?

Быть может я без пыток
узнаю больше и быстрее,
и для тебя, и для Афин, сатрап.
Я — мудр годами и седою бородою.
Лежи, сынок.
Дай Пану полчаса всего.
Ведь для меня твоё здоровье
есть тоже первый и наивысший долг.

— Задел меня ты за живое.
Раз так — иди, друг мой.
Тебе на полчаса доверюсь.
«Сатрап на полчаса!» Ха-ха, кг-кг...
Себя опробуй в новом трудном,
не очень благородном деле пыток.

— Горячее питьё оставлю для тебя
ну и, конечно же, пиявочек на грудь поставлю.
Ты прикажи сейчас рабу,
пусть ярче разожгут огонь в твоих покоях.
Укройся одеялом лучше. Да, да, вот так.
И время дай себе окрепнуть.
Лежи и набирайся сил, правитель мудрый мой.

Пан сделал, как сказал и с кресла встал.
— Ну, вот и всё, сынок,
я ухожу, а ты останься в ложе и в тепле.

— Иди уже, мучитель мой, — улыбнулся криво Кодр, —
И попытайся мною стать хотя бы на минуту!
Но через полчаса,
коль не доложишь ясно, что ты узнал о деле Здорга…
Кг, кг…
Я встану и сделаю всё сам!

Увидел пса, вошедшего в покои:
— Базид, Базид! Иди ко мне поближе,
приляг со мною рядом.

Пёс старый, ковыляя, подошёл
у ног сатрапа лёг на пол.

Обоим Панифаций чуть кивнул,
неторопливо передвигая ноги, удалился:
«Нет, нет, мой дорогой, сатрап.
Поспишь часок, другой.
И будет легче. Завтра».

Помощнику сказал:
— Пиявки отпадут, сам убери их
аккуратно.
Я через час вернусь. Его не разбуди!
Не беспокой собаку.
До возвращенья моего, смотри,
ты никого в покои не пускай.
Жене с посыльным передай: простуда.
Ты понял? — Прошептал.

И тот слуга участливый кивнул.

Панифаций:
«Ну что ж? Иду в подвал».

   *    *    *
В сопровождении одного
из многочисленной охраны казематов,
спустился длинным тёмным коридором вниз,
и у порогов предсмертных чьих-то криков, охов
Пан встал и тяжело вздохнул.

«Ну, ладно, Кодр.
Не подведу тебя, сынок.
Пусть сердце не подведёт и Пана».

Не торопясь, пред ним охранник дверь открыл.
Два шага сделал лекарь, немного наклонился,
резь ощутив, за спину сразу же схватился
и неторопливо внутрь шагнул.
Нарочно не глядел на то, что было на стенах,
или под пыльным потолком висело.
Крючки, ножи и молотки лежали аккуратно
на столе у палача.
Пред ним огонь горел. Пылали угли дрова.

В сим мрачном каменном мешке
висел стоялый запах боли и мочи.
Пан исподволь его вдохнул и,
поперхнувшись смрадом, заалел.

— Кг-кг...
Так кто тут самозванец и убийца? —
рукою рот прикрыв, спросил громилу,
хотя и сам уже увидел лекарь.
Натруженную спину на жёсткий табурет
он задом аккуратно опустил.

— Вот этот! — прогремел охранник-кат.
Толстенным пальцем указал на Зэо
и подбоченясь,
у раскалённых инструментов «правды» встал.

А Зэо на железном кресле пыток восседая,
весь, сжавшись в страхе, как сирота-дитя
или побитая бездомная собака,
дрожал всем телом, и тяжело дышал.
Пред раскалёнными щипцами и углями
и знавшим своё дело палачом
молился молча мальчик всем богам.
Опухшими глазами Зэо плакал
и страшной смерти в муках ожидал.

Пан удивлённо:
— Что,
этот вот худой юнец убийца миста-старика?

Кат равнодушно:
— Не знаю. Так сказали.
Мне всё равно кого пытать.
Какие клещи брать вначале, Вы сказали?

— ТАКИХ юнцов тебе не жалко?

— Нет.
Такая у меня работа.
А у них у всех одно лицо.
Но я ещё его и не пытал.
С чего мне начинать? Я не расслышал.

— Я не сказал.

Пан с табурета встал
и к Зэо ближе подошёл.
— Что скажешь, мальчик?
Мне имя назовёшь своё? —
и, скрипя спиною слабой, развернулся,
в кресло аккуратно рядом сел,
как в женское со спинкою седло.

Привсхлипывая Зэо возопил:
— Я… Я… Не знаю.
— Не знаешь имени?
— Я знал,
я знаю,
но не помню.
Вот голос ваш знаком,
его я слышал и не раз.
— Вот как?
И кто же я?
— Вы верно, лекарь Пан,
я думаю.
— Ты не уверен?
— Сейчас ни в чём я не уверен.
— Почему?
— Не знаю.
— Как получил ты раны на лице? И где? В бою?
— Я драться вовсе не умею.
Я будто бы послушником при храме Зевса состою.
— И в этом не уверен тоже?
— Нет.
— А почему?
Я вот смотрю, ты крепко дрался.
— Да нет же, нет!
Я меч в руках ни разу в жизни не держал!
— Откуда ж синяки, кровоподтёки?
Дай осмотрю.
— Смотрите. Вот только я не зрю.
И в голове грохочут барабаны.

Пан тяжко встал и подошёл и,
проверяя слов правдивость юноши,
ощупывал, осматривал всего:

«Разбитый лоб,
на шее рана немного кровоточит.
Ещё б чуть-чуть
и этот парень сам был бы мёртв.
Руки нежны и холодны,
хоть от верёвок отекли и посинели.
Ни на ногах, ни на руках или плечах,
ни ран, ни ссадин от сражений прежних нету.
Вот на коленях грязь и синяки — я вижу.
Нет шрамов, как при драке иль в бою,
И память этот вот удар по шее,
возможно, острым камнем,
мог бы отшибить ему мозги
иль вовсе погубить мальчишку».
— А ну-ка, отрок, расскажи,
что знаешь или помнишь.

Без дела Кат топтался у огня,
ворочая в углях калёное железо:
— Клещами наподдать ему в признаниях задор? — Спросил.

Пан равнодушно:
— Пока что нет.
Сходи-ка и принеси воды кипящей.
Пошли посыльного сейчас наверх
за сундучком моим для снадобий и мазей
и поскорее мне обед горячий принеси.
Лучше разваристую кашу из овса,
и воды в кувшине, а не в чаше.

— Когда?

— Сейчас.

— Обед для вас? Сюда подать?!

Пан обернулся и глядел в его суровые глаза:
— Ты, что ли, пьяный от вина,
иль от ожиданья слёз и криков боли счастлив?!

Иди, сказал!
Исполни, что я приказал
и плащ какой-то тёплый принеси.
Быстрее.

— Ему я нянька или вам слуга? —
Кат бросил клещи, отошёл
и снова взял, другие — больше.

И лекарь Пан вспылил взорвался,
но говорил особо холодно, чеканно:
— Ты иродов прислуга!
И вижу,
что ты отчаянно желаешь сам
присесть на этот вот железный трон Аида.
Найду, кому ты задолжал
по части причиненья боли,
огонь и клещи эти
в руки сам ему вложу.
 
Кат возмущённо раздувая щёки:
— Я, задолжал?!...
Да я на службе состою
уж сколько лет… исправно!

Пан строго, властно:
— Умолкни, выйди!
Я — сказал.

И Кат, отбросив клещи,
рассвирепел, ушёл,
почти что хлопнув дверью.

Пан выдохнул в огонь:
«Да, с ними крепкая нужна рука.
Нелёгкая судьба сатрапа.
На службе чаще — нелюди и звери».

Пан — Зэо спокойней говорил:
— Так как тебя зовут,
юнец, не помнящий себя?
Откуда ты? И как попал сюда?
Дай осмотрю тебя получше.

— Простите, я б сказал,
но я… действительно не помню.
— Не помнишь даже собственное имя?
— Да.
— Что помнишь, видел?
Мне расскажи в подробностях, как было.
И ты меня не бойся, не обижу.
Я вижу, ТЫ в этой схватке пострадал.
— Да, так, наверное, и было.
— Реки подробно, с самого начала.
Замёрз? Есть хочешь?
— Да, но я…

Вот двери снова отворились
и слуги принесли воды кувшин, горячей каши,
всё точно так, как Панифаций пожелал,
и, двери за собою плотно затворив,
все вышли вон тот час же.

От тех шагов тяжёлых
и скрипа петель каземата
Зэо вздрогнул, сжался снова, закричал:
— Прошу! Не надо пыток!
Я ничего не знаю!...
Мне не с чего начать!...

Пан доверительно, спокойно:
— Я напомню.
Ты к Парфенону
с окровавленным ножом пришёл.
И не кричи, малец,
ведь принесли всего лишь кашу.
Скажи мне честно, чей он, этот нож?

— Я не знаю.
У рощи из олив
его на пустыре сегодня я нашёл.
Там труп лежал, лежит…
А чей — не знаю.
Его не разглядел,
ведь нечем мне пока смотреть.

— А как ушибы на шее получил?
И чем твой глаз разбит и голова?

— Не знаю я, простите.
Очнулся я на пустыре
и ничего не видел сразу.
А в голове какой-то шум и чьи-то голоса.
Что говорили, и сколько было их,
не помню, иль не знаю.
Тошнит, кружится голова,
едва пошевелю я телом.

— Что было до того, мне скажешь?

— Мне нечего сказать... — и снова Зэо зарыдал,
— Вы добрый человек,
наверное, и мудрый лекарь.
Я воинам у храма Зевса так сказал:
что труп на пустыре нашёл,
и вОроны ещё до Утра
склюют всё тело до костей.
Вот это римский нож того, кто там лежит.
И нужно скоро учинить дознанье,
ведь кто-то ищет, может быть его.
Так бросили не по-людски зверям, собакам.

— Ах, вот что?
Покажешь место, где это сталось?

— Не знаю, не уверен я.
Блуждал на пустыре,
возможно с полчаса иль боле.
Продрог совсем пред тем, как сам
дорогу к храму чудом разыскал.

Наконец, учуяв запах каши,
Зэо глубоко вздохнул
и сразу прикусил язык,
чтоб только не заплакать снова.
Пан сразу же заметил это:
"Действительно оголодал".
— Что помнишь по приметам там?
Что рядом с этим местом было?

Зэо:
— Как будто гору, камни, лес иль рощу...
Там воронов не счесть… Так много слышал!

— Ну что ж, перевяжу тебя, омою раны,
очистим глаз, второй
и в путь-дорогу побыстрей.
Согласен?

— Так вы мне верите?!
Что, правда?!

— Докажешь делом правоту своих же слов.

— Я буду верен вам всю жизнь,
мой лекарь, мой спаситель!
— Посмотрим, мальчик.
Как имя мне своё сказал?

— Не говорил…
Нет, погодите… Помню. Помню!
Я Зэофанес!

— ТЫ — Зэофанес?!
Не лги! В лицо его я точно знаю.

— Так я ж не лгу… Хм… Хм…
А, может, лгу,
не знаю.

Пан:
— А ну-ка, посмотрю… —
и со стены сняв факел, ближе подошёл,
поднял и рассмотрел
его опухшее в крови и ссадинах лицо,
— О, боги, мальчик!
Тебя с трудом я узнаю.
Ты ведь послушник в храме Зевса. Верно?
И приходил с охраной опознать того,
кто там лежал и спал, назвавшись Здоргом.
Ты третий день назад из Элевсиса мистов наших
с каким-то крепким молчуном привёз.
— Я это сделал?
— Да.
— Не помню.
— Аврору, Тэррия, там в Элевсисе помнишь?
А где их дом?
— Нет, мой спаситель, нет.
— А имя друга-молчуна?
— Нет, нет. Не помню вовсе я такого.
— Ну, слава Персефоне,
хоть имя собственное вспомнил.
Ну, ничего.
Глазам немного лучше станет
и прояснится ум —
пойдём с тобой в покои миста в храме.
Дай их ещё раз осмотрю, промою.
Открой, коль сможешь.

— Ой, больно! Режет свет.
— Терпи.
Да, крепко, видимо, тебе досталось.
Чуть не лишился глаза. ЗАлит кровью весь.
Прозреешь — так надеюсь,
что на месте всё и вспомнишь сам.
Ты всё расскажешь нам,
как на пустыре ты оказался
и что на самом деле приключилось там.

— Сейчас за это не ручался б...
Печёт! Печёт!
— Терпи, сказал! Я аккуратно.
— Вы в этом деле не надейтесь на меня.
Я ж ничего не помню!

Промыл Пан глаз, другой очистил
и мазью рану на затылке смазал.
Омыл лицо от крови и лоб перевязал.
Сам развязал мальчишке руки, ноги.
— Вставай, послушник,
и разомни конечности немного.
Я приготовлю снадобье тебе,
чтоб поскорей согрелось тело,
отёки с глаз ушли.

Всю эту чашу целебного напитка
опустоши до дна, до капли. Слышишь?
Держи, на, ешь и пей, пока.
Не торопись, не обожгись, мой мальчик.
Переодевайся, грейся. Руки лучше разомни.
Охрана приведёт тебя ко мне чрез полчаса.
И ничего не бойся.
Никто тебя уже не тронет.
Я — сказал.

— Клянусь, моя вся жизнь — теперь вся ваша! —
и Зэо на колени перед Паном пал,
и ноги крепко целовал.

— Встава-ай, послушник.
Не дело в ноги падать.
Ты вспоминай, что, где, как было.
Тем и оплатишь жизнь свою, как долг, сполна.

Поднялся Зэо, схватил тотчас же чашу с пола
и кашу поедал горячую руками,
запивая часто чудесным снадобьем его.

Пан плечи мальчика плащом накрыл
и торопливо вышел из застенков каземата.
Увидел у порога зверя-ката,
не поднимая глаз, ему сказал:
— Ты боле здесь не нужен, мастер боли.
Закончено дознание юнца.
Ты лучше б о душе своей подумал.
Так задолжать пред Жизнью и Венерой…
Гореть тебе живым в Аду.

Кат побагровел, в смущении расслабил кулаки
и тотчас молча отступил назад к стене.
Стоял и Пана провожал во след глазами.
Вспотел, вздохнул и кулаками снова захрустел.

А старый лекарь медленно побрёл наверх,
кряхтел, держась за стену, размышлял.
«Так, стало быть, убийца всё же на свободе?
И тот беглец «своим» уже не нужен стал.
Теперь, как труп на пустыре
лежит ОДИН лишь заговорщик
или двое?»

— О-о, Па-ан!
Ты здесь зачем?
Рад я тебя во здравии видеть, —
здесь у других дверей нашёл его Медонт.

Пан улыбнулся краем губ и глазом,
и оба сразу поднимались по ступеням дальше вверх:
— Я здесь «сатрап» всего лишь на минуту.
Халиф на полчаса. Будь здрав, Медонт.
Я тоже рад тебя увидеть здравым.
Ох, крутой же здесь подъём!
Мои колени стали не послушны.
Бёдра-жернова… скрипят до боли.
И слишком высоки ступени для Пана-старика.
По коридорам так и рыщет дикий ветер.
Не торопись, сынок, постой.
Дай мне опору на плече твоём.

— Держись, на руку.
Как мой отец сейчас?
Я слышал, что он весь день
разыскивал убийцу Здорга по дорогам,
едва ли не упал с коня.
Он простудился? Жар будто начался...

— Да, отец твой болен. Это правда.
Дознанье сам скорее учинить хотел.
Куда ему теперь в горячке с кашлем?
Так он, мне старику, велел
скорее самому и получить признанье.
Сказал: «Любой ценой. Немедля».

— И ты сумел?
Ты — лекарь…
…и жилы из заговорщика клещами и огнём тянул?
— Я обошёлся только словом и горячей кашей.
Точнее и быстрее правду вскроет «пониманье и участье»
и обещание невиновным — «жить».

— Да-а?
И что же удалось тебе узнать так скоро
ЭТИМ новым инструментом?

— Пойдём со мной.
Я расскажу тебе подробно всё.
Нам нужно воинов немного. Трёх.
И Зэо мы с собою в храм возьмём.
Послушник это тихий — не убийца.
Его я знаю с молодых ногтей.
И пострадал САМ МАЛЬЧИК в этом деле.
Передохну минуту, отдышусь, постой.
Холодный день. Холодный ветер.

— Вот как? Обидно…
Лишь время потеряли с ним.

— Но верное решенье я нашёл
восстановить, как дело было.
Поможешь с этим мне, Медонт?

— За этим и пришёл.
Совет прислал.
Почти единогласно все сказали: «Срочно!»

— Уж все всё знают?
Скоро доложили!
Глаза и уши нынче повсеместно.
Мне кажется, что есть уже у стен.

— Да.
По слухам, беотийцы ближе с каждым днём
и на пороге новая война.

— Пока отец твой спит, отдай приказ ты сам.
Всю рощу старую за Парфеноном у горы масличной
сейчас же обыскать внимательно, подробно.
Но ничего не трогать до нашего с тобой прихода.
Путь Зэо опознает, чей там он труп нашёл.
Похоже, он единственный сейчас свидетель.
Его оберегать нам нужно.
И имя до поры до времени сокрыть.
И хорошо, что он сейчас неузнаваем.
О том, что жив мальчишка,
пусть истинный убийца тоже не узнает.
Возможно, Зэо его видел.
Поставь охрану,
и пострадальца КАтом не пугай.

Но вот несчастье в чём, узнал.
Пойдём на воздух.
Он память от удара в шею потерял.
Но, слава Персефоне,
имя собственное вспомнил.
Так мы его и приведём туда,
где сможет вспомнить мальчик сам,
как было с самого начала.
— И куда же?
— В храм.
В покои миста Здорга.
— Ясно.
— Поторопиться надо.
Вечерняя заря уж скоро запылает.
И завтра утром — будет поздно.
Мальчик прав.
Возьмём мы факелов побольше.
— Так ОН тебе сказал?
— Да.
И потому охрану призывал на помощь,
хоть еле-еле на ногах стоял.
Он кровью истекал, почти ослеп,
замёрз, ослаб, оголодал.
— Так он герой!
Хвала богам, в ТВОИ попал он руки.
— Хвала, хвала.
Пойду, проверю Кодра лоб и грудь, и горло.
Проснулся — расскажу его жене, чтоб успокоить.
И заварю теперь питьё иное,
шалфей и фиги с мёдом — кашель снять.
Теперь его лечить огнём супружеской любви,
и пристальным вниманьем сына нужно.
— Так я согласен!
Зайду к нему, конечно, но потом.
Отец три дня, как не в себе.
Он зол стал чаще на меня,
И с глаз долой подальше отсылает.
Что с ним случилось, я не понимаю.
Всегда был добр, учтив и справедлив.
Теперь…

Рабыню, что для ночных утех была —
убил позавчера собственноручно.
Я слышал, что она его любила очень, но…
— Ну, ладно, хватит сплетен об отце.
Он мудрый человек и храбрый воин.
И стар, и млад в Афинах любят Кодра.
Коль худо стало —
так мы с тобой его поддержим. Да?

На воздух вышли, осмотрелись оба.
Говорили тихо.
— Тебя у храма Зевса ожидаю, Пан.
— Я — Зэо привезу в своей повозке, крытой.
— Верно. Верно.
Ты тоже утром нападенье пережил,
мне доложили.
Как тяжко в стычке пострадал?

— Я думаю, что тот, кто это сделал,
убить бы мог меня без затруднений,
и жизнь легко отнять у старика,
но крови точно не желал.
Сознанье отключил одним прикосновеньем к шее,
так нежно, что я уснул в одно мгновенье.
Он мастер в этом деле, верно говорю.
Возможно он целитель, воин иль ведун.

Вошёл, как тень…
Как тень и со лжецом ушёл-пропал.
Никто не видел, как, куда унёс он тело.
Ты, кстати, не заметил:
мы слогом говорим теперь иным.

— Уж вроде бы неделю это замечаю.
Как прежде думать не могу.

Представь, Афине я стихи слагаю.
Огнём в моей душе горит
её и меч, и щит.
Она меня к оружию взывает
И говорит:
«Скорей надень доспехи, сын Афин!
Медонт, ты будешь первым».

Вот только в чём, мне не сказала.
Я даже слышу, как гогочут гуси по-другому.
Не дует ветер, а грозу как будто,
грозным голосом с небес зовёт!

— Ты говори теперь ещё немного тише.
Да, сынок… Я предрекаю,
что вскоре всех нас ожидают
большие перемены.
По слухам знаю, что Деметра в этот раз
не сразу нам дала священного огня.

Из года в год меняет пламя цвет
на возрожденье Коры-Персефоны.

И воды в храме Зевса,
что привозят из святого родника для омовенья,
всё больше пахнут тленом, серой и горчат.

— Ах, вот как?
Я этого не знал, не замечал.
...И в Парфеноне не бывал которую неделю.
— Причину бы всего понять быстрее.
— Так значит в храм?
— И Зэо привести туда скорее.
О том, что знаем мы —
для остальных молчок, пока.
Не то начнётся смута, бунты, разногласья.

— Я полностью с тобой согласен, Пан.
Перед большой войной необходимо нам
объединять народы радостью и счастьем,
общей целью жизни в прочном мире
для стариков, для женщин и детей, для всех.
До скорой встречи?
— Да, мой юный друг. Надеюсь.

    *    *    *
В покоях верхних дома Кодра оба разошлись
и снова встретились в покоях Здорга, в храме.

Пан — Зэо:
— Что скажешь, Зэо?
Гляди. Что здесь ты узнаёшь?

— Как будто ничего.
Я здесь впервые.

Медонт и Пан переглянулись.
Пан:
— Впервые?
Ты многократно здесь бывал.
Тебя трясёт?
Ты мёрзнешь, Зэофанес?

— Да.
Нет.
Не понимаю, что со мною.

Медонт:
— Скажи, что вспоминаешь сам.
Будь что.

— Я… помню только звуки
или ощущения звуков-голосов.

Пан удивлённо:
— Звуки?
Расскажи, какие? Где слыхал?

— Мне проще показать.
Вернёмся на пороги?

Медонт:
— Давай. Давай же вспоминай.
Быстрее!

И Зэо снова сжался, побледнел
и задрожал сильнее.
Пан руку на спину его тихонько положил:
— Всё хорошо, пойдём.
Доверься мне, сынок, и покажи.

Зэо:
— Вернуться на ступени можно?

Пан:
— Да, да. Уже идём.

Вернулись коридором,
вдоль храмовых колонн прошли
и снова встали у прохода
в нижние покои.

Зэо, сильно щурясь:
— Я помню, здесь, вот так тунику я порвал.
Такой был звук, —
и показал оборванное место
и незаметный старый ржавый крюк,
забитый в оштукатуренную стенку,
— Охранник выходил, толкнул меня слегка.
А я с охраною входил, плечом задел его едва.
Кодр прежде всех с охраною входил туда.
А я — последним.
На нём был мускус сладостных духов от женщин
и стойкий запах от вчерашнего вина.

Пан удивлённо:
— Да, верно.
На нём есть и сейчас тот аромат из амбры.
То от духов его жены. Она же афинянка.

Мэдонт подумал:
«Винный запах?! Откуда Зэо знает?»
— Пойдём же дальше.
Ты вспоминай и говори,
как за сатрапом и охраной шёл?
Ну, дальше?! Дальше!

— К-коридором, вот сюда. Вот так.
Охранник молодой
здесь на п-полу лежал у входа.
Пан — на половице аккуратно, будто спал.
Здесь м-м-аленький сосуд
л-л-ежал, л-лежит, лежал… —
стал почему-то заикаться Зэо.

Пан:
— Да, так и было.
Он мой. Вот, видишь?
С собой его ношу всегда.
Ты успокойся, Зэо,
продолжай.

Медонт:
— А дальше?!

Зэо:
— А-а… д-дальше все ушли…

Медонт:
— Куда?

Зэо:
— Н-не знаю.
Я здесь о-один п-потом остался.

Пан:
— Верно.
Когда в сознанье я пришёл,
я видел, ты коридором уходил.
И видно очень торопился.

— Я-а… т-тороп-пился?
А куда?

— ТЫ - мне скажи.
Ты вон туда пошёл.
Шагов я слышал отголоски.
Ты лестницей спускался
и после куда-то испарился.

Зэо с удивленьем, улыбнулся:
— А-а!..
Так там же х-ход в стене!
П-пойдёмте, покажу!
Но вы о нём не-не г-говорите никому.

Медонт прищурил глаз и Зэо осуждал:
— И ты не говорил?
Ведь это тайна храма, правда?

Зэо искренне:
— Я-а? Нннет.
Я никогда и н-никому не говорил, —
И чувства братства с кем-то будто бы знакомым,
его остановили.
Спиной к колонне прикоснулся мальчик,
остановился в коридоре и застыл.
У его плеча дух бестелесный появился,
с ним рядом молча встал Кризэс.

Пан заметил в Зэо перемены:
— Ты что-то вспомнил?

Очнулся Зэо:
— А? Что? Да-нет. —
И заикаться перестал.
В спине ровнее стал
и ясно и спокойно отвечал,
— Простите,
я, будто на мгновение забылся.
Я что-то ощущаю здесь,
как ритм второго сердца.
В груди клокочет от чего-то боль.

Медонт нетерпеливо:
— Иди уже вперёд,
и вспоминай, что сможешь.
Не спи, ты слышишь, Зэофанес?!
Не окончена ещё твоя работа!

Пан ему:
— Ну не пугай его, и говори потише.

Пан — Зэо:
— Закрой глаза сейчас
и обратись вниманием к душе,
а тело вспомнит, всё как было.

И Зэо так и сделал.
Не торопливо коридором первым шёл.
Все выбоинки на ступенях обошёл,
ни разу не споткнулся.
Ладонь на стену положил,
играючи по ней скользил,
как будто по нити Ариадны
верною дорогой торопился.

Нырнул в один проём,
затем — второй,
два шага влево сделал. Стенка.
Держак для факелов
второй рукой легко нагнул,
плечом чуток толкнул,
и отворилась потайная дверка.
Такая, чтоб только лишь один
бочком прошёл.

Сквозь тьму поочерёдно
с факелами вышли трое.

Пустырь, оливы роща, холод,
Сгущались сумерки уже
и моросит с небес простуда.
Глаза открыл послушник
и с облегчением вздохнул:
— Нашёл.
Нашёл?!
Слава богам, я верно что-то вспомнил!

Пан с надеждою вздохнул:
— Всё хорошо. Мы вышли.
Дальше, Зэо.
Вспоминай, куда ты шёл.

Стынь и сырость спину холодит,
понемногу мокнут волосы, лицо и уши.
Медонт плащ запахнул на шее,
шерстяной накинул капюшон
и к Зэо обратился спокойней и ровнее:
— Там в роще воины мои стоят,
но ты их и не бойся.
Они поближе подойдут
и факелы потом зажгут,
коль до заката
ты сам не обнаружишь труп.

Пан в плащ плотнее завернулся:
— Ты должен вспомнить, мальчик.
Скоро ночь. Так постарайся.

Зэо запахнулся так же, как и лекарь Пан:
— За это я же не ручался, но…
Там были вОроны, я слышал…

Медонт, того не замечая,
опять его сбивал:
— Нет, погоди, ты вспоминай,
что здесь с тобою было?

— Я?...
Я просто шёл туда…
Нет, нет. Не просто.
Я слышал крики в роще
и видел жуткий бой на кулаках!
И потому я поспешил, ведь знал,
что мист-то наш пропал
или похищен кем-то.

Медонт:
— Где бой тот шёл?

Зэо огляделся:
— Здесь где-то.

— И кто с кем дрался?

— Я увидал…
Я видел…
Я узнал…

Медонт:
— Там Доплен Здорг наш был?
Быть может с похитителем он дрался?

Зэо вспоминал:
— Сейчас, сейчас… — глаза закрыл
и снова ощутил у сердца ритм второй, —
Там… М-м… друг мой…
Кризэс!
Я вспомнил! Да, Кризэс!

«Кризэс» из-за плеча ему кивнул
и с грустью улыбнулся.

Зэо продолжал:
— Молчун такой!...
Кричал во всё мне горло,
что будто бы убийца Здорга это,
или Здорг — детоубийца.
Я точно и не понял.
Сильный встречный ветер был.
Но он, Кризэс,
меня тогда за скорой помощью послал.
«Беги! — сказал, — Назад! Убийца!»

Пан:
— А что же ты?

— Я развернулся… побежал…
Вот тут, вот здесь… Так было.
Споткнулся обо что-то и…

Пан огляделся:
— Здесь кровь я вижу.
Она твоя? Ты здесь упал?

— Хотел бы помнить,
но всего ещё не помню.

— Вот тут лежит какой-то острый камень,
— скрипя спиною, поднял Пан, —
Он подошёл бы для смертельного удара.
Да, вот, гляжу, кровь запеклась на нём.
На, посмотри, Медонт.

Мэдонт — Зэо:
— Возможно, ОН был кем-то брошен,
чтобы остановить с подмогою тебя.

Пан вместо Зэо отвечал:
— Да, возможно.
Что было дальше, Зэофанес? А?

— Всё!...
Я больше ничего не знаю.
Мне нечего уже сказать.

Пан:
— Где, как ты нож нашёл, покажешь?

Зэо:
— Может, должен лечь на этот камень,
чтоб как-то вспомнить.

Так прояснилась от чего-то голова!
И будто крепче тело стало.

Пан кивнул:
— Я рад.
То от горячего питья, что дал тебе в подвале.
Ты продолжай, как знаешь, говорить.

— Благо дарю, великий лекарь.
Я вечный Ваш должник.

Медонт немного раздражаясь, отошёл:
— Давай, уже, давай!
Коль вспомнишь, плащ свой обещаю.
И двадцать пять сестерций подарю.

Упоминание о злате душу Зэо оскорбили,
но он себя сдержал:
— Коль захотите, то отдайте в храм всё злато.
Я поскорее сам узнать хочу,
кто в схватке победил и жив ли друг.

Добрее не встречал я человека.
Такой он крепкий телом, словно гладиатор!
Жил тихо, будто раненный стрелой олень.
Ночами часто тихо одиноко плакал.
Увидеть бы сейчас тот нож, что я нашёл.
Я б точно знал, кто в схватке выжил.

Кризэс не расставался со своим ножом
ни днём, ни ночью.
Как собственно и со своим мечом.
Такую пару не видал я прежде.
Оружием, как памятью о ком-то дорожил.
Возможно об отце, иль друге, брате?
Отец его, наверно, был тем знатным кузнецом.

Медонт:
— Я покажу его тебе, потом.
Сейчас ты вспоминай, куда, очнувшись, шёл.

И Зэо опустился головой на мокрый мох и камень,
глаза закрыл, дыханье затаил,
тот страх и темноту в себе вновь ощутил,
глаза открыл и, поднимаясь потихоньку с места,
вспоминал так ясно, точно,
что в теле ощущал, когда наослепь брёл,
и что происходило после.

Услышал снова крики воронов далече,
но уже гораздо тише на сей час,
уверенней на шум прибавил твёрдый шаг.

За ним Медонт поторопился,
вооружённая охрана следом шла,
и лекарь Панифаций, вздыхая, быстро семенил.

Медонт:
— Ты явно вспоминаешь, мальчик!

Пан — Мэдонту:
— Ты не спугни его, и говори потише.
Он широко, как сновИдящий, сейчас ступает.

Пан к Зэо тихо обратился:
— Ты говорил, там воронов так много…
Ты слышал крики их.
Где громче - покажи?

Медонт:
— Да я их вижу. Вон стая!
Роится и орёт всё также
чернота живая!

Все подошли
и воронов от тела криком отогнали.

Медонт — Зэо:
— Да вот лежит обглоданное чьё-то тело!
Ну, молодец, нашёл. Признаться, сомневался.
Но этот труп не Доплен Здорг, конечно.

А Зэо свой плащ издалека узнал.
Спотыкаясь, подошёл поближе,
и глянув в сторону немного
увидел окровавленный доспех
из бывшей белой кожи тура,
что искорёжен был и почернел уже.
Узнал его,
и плечи, ноги Зэо сразу ослабели.

Кризэс, увидев собственное тело,
поник плечами, отступил от Зэо
отвернулся, растворился и ушёл.

— Не открывайте плащ, прошу.
Не беспокойте это тело.
Здесь добрый человек,
мой друг Кризэс лежит, —
и Зэофанес горестно над ним заплакал.

Пан — Медонту:
— Дай мне тот нож, что он нашёл.

Он Отдал.
Пан — Зэо:
— Крепись же, Зэофанес.
Скажи последнее, ты узнаёшь сей нож?

Ещё отёкшие глаза и поднял мальчик,
с благоговеньем нож Кризэса в руки взял,
и, заливаясь горькими слезами,
подтвердил, что узнаёт, узнал.

Пан по плечу его чуток погладил:
— Оставь его себе, дружок, на память.
Да, необычен, чёрен с головой быка...

Но, Зэо, Зэо, ты крепись…
Я должен осмотреть сейчас останки,
чтобы понять, как был твой друг убит.
 
— Кризэс его зовут. Уж, звали.

— Быть может,
что-нибудь на нём осталось от убийцы.
Лишь тело сможет нам ответы подсказать.

— Ну что ж, смотрите.
Уж он молчит, не против. Не болит.
Смогу я позже попрощаться с ним?
И душу к праотцам в огне отправить,
освободив от тела?
Так мне мой долг велит.

Медонт его слова услышал,
совсем к нему переменился:
— Конечно.
Ты добрый малый,
душою чистый человек.
Сказать, как есть?
Я потрясён, послушник!
Ты просто молодец.

Его слова не слушал Зэо:
— Я буду здесь, в сторонке
решенье ваше ожидать. —
И в рощу шатким шагом отдаляясь,
послушник тихо плакал,
обнял оливу крепко, и шептал,
— Кризэс, Кризэс…
Прости, я не успел…
Я не сумел…
Как так случилось?...
Хм… Хм…
«Коль не найдут они убийцу,
так я один найду и отомщу!
Пускай будь что, случится после!
Во что бы то ни стало,
лицо я должен вспомнить
того, кто на меня тогда бежал!»

Медонт — охране:
— Откройте тело. Осторожно!
Зажгите факелы.
Афины в сумерках уже
и началось преображенье в ночь.
Спешимте разглядеть и разузнать,
что с добрым человеком 
приключилось здесь
и почему он бился насмерть.

Пан воротом плаща прикрыл свой нос
и наклонился над останками Кризэса:
— Почти уж ничего не видно. Да…
Огня сюда! Подайте света больше!
Что скажешь мне о нём, Медонт?

— О, боги!
Не дайте мне узнать о конце своём таком!
Увидев это, желаю умереть во сне
в объятиях жены, детей и внуков.

Пан с понимаем:
— Согласен.
Что скажешь мне теперь о нём, как воин?

Тот наклонился и вслух продолжил рассуждать:
— Скажу... Скажу...
…что я не вижу свежих ран
ни от меча, ни от кинжала.
Как будто великан его избил, топтал.

— Да, верно.
Избит, измучен, сломан, покалечен.

Медонт:
— Тогда вопрос:
как можно было человеку человека
ТАК сокрушить и чем?

— Давай посмотрим.
Добавьте свет сюда! Светите, кто-нибудь!
— сказал охране Пан.

Медонт:
— Вот кровь ещё нашёл.
А вот кровавый след я вижу.

Охранник:
— Вот на камнях ещё. Смотрите!

Второй охранник:
— Здесь камень я нашёл,
на котором есть обрывки ткани,
такой же, как на плаще бедняги.

Охранник третий подтвердил:
— И я ещё один вот здесь такой же видел.
Вот с кровью он, глядите.

Мэдонт, глаза подняв, увидел, догадался:
— Да здесь обвал случился — вон оттуда.

Пан задумчиво потёр свой лоб:
— Скорей всего. Но посмотри, Медонт,
как необычно тело здесь расположилось.

— Похоже, он жив был, когда скатился.

Пан:
— С такими ранами — не долго жил,
но, очевидно, здесь ещё дышал Кризэс.

Вот в глине чёткий оттиск всей его ладони, левой.
И смазан след от локтя, от колена и ноги.
Он с кем-то, видно, долго говорил,
держась за землю крепко пятернёю.

Мэдонт охранникам сказал:
— Вы двое, осветите тело.
Я ближе посмотреть хочу вот тут.
А ты иди и поищи,
откуда покатились камни.
Что сможешь, разыщи.
Послушник ведь сказал,
дрались тут насмерть двое.
Иль след, иль труп второй,
здесь должен рядом быть.
Ищи оружие любое!

Пан — Медонту:
— Всё верно.
Здесь был второй боец-соперник.
Вот капли крови в стороне нашёл,
как раз напротив от его протянутой десницы
на расстоянии точно в два-три шага.

Не брызги, как везде, а только капли.
На этом месте кто-то кровью истекал
от только что полученной здесь раны.

Не глубока была она, как видно,
и тот второй отсюда всё-таки ушёл.
Вот чёткий след его сапог или сандалий.

И это тело так расположилось,
как будто был ещё бросок, последний.

Медонт немного восхищённо:
— Похоже, не сдавался до конца Кризэс.

Пан рассуждал:
— Всё тело искалечено,
пробита голова… Да…
Но до конца не ясно мне,
он всё же был убит
или от ран, что получил в падении, умер.

Пан — Зэо:
— Зэофанес, если можешь, подойди сюда.

Он подошёл, мельком взглянул, закрыл глаза
и обожжённый видом обглоданного тела друга
отвернулся, пошатнулся, чуть было не упал.

Пан с участьем тихо к Зэо обратился:
— Отдай мне нож его.
Всего лишь на минуту. Я верну.

И Зэо подошёл поближе, Отдал.
Пан учтиво:
— Хочу тебя спросить,
как хорошо его ты знал? Как долго?

Зэо, от трупа отвернувшись, говорил:
— Чуть больше полугода, будто.
Он всё молчал, молился всем богам,
но он не в храм ходил,
а в рощу на восходе солнца.
Деревья молодые поливал и,
как-то было, я его молитвы услыхал.
Он говорил,
что должен кровь за кровь воздать кому-то.
За что, не говорил, я — не слыхал.
Антею деву часто вспоминал
и кулаки тогда сжимал до хруста.

— Ясно.
Ты говорил, он будто гладиатор был.

— Да, может быть. Не знаю точно.

— Я подтверждаю, был.
Ты, верно, догадался, мальчик.
Он на плече печать арены Рима под плащом носил.
Вот часть её, смотрите, — ножом Пан указал, —
Но Колизей их не щадит, не отпускает.
Так значит, был он беглецом, наш раб Кризэс.

Привсхлипнул Зэо, нос рукавом плаща утёр:
— Добрейший человек!
И ранен сердцем был!

Пан:
— Я понимаю, Зэофанес.
Скорей всего он местью кровной обуреваем был
из-за любви, возможно.
И клеткой не остановить бойца влюблённого такого.
Медонт, ты погляди, каким он крепкий был.

— Да, верно.
Сколь по останкам можно бы судить.

Пан им обоим:
— Коль всё сложить разумно воедино,
все догадки,
я б предварительно, возможно так сказал, —
и рассуждая,
он необычный нож Кризэса
рядом с его дланью положил,
всем стало ясно
от чего другие капли крови рядом.

Пан дознание продолжил:
— Из Элевсиса вместе привезли вы Здорга?

Кивает Зэо:
— Да.

— Сам видел, как Доплен Здорг омолодился?

— Сам.
Аврора говорила,
что от ранений в голову и челюсть
он диким, буйным стал
или умом от зараженья вовсе повредился.

— Ты видел, как это проявилось?

— Да, видел.
Наш мист кричал,
раздевшись полностью, затеял драку.
Кризэс мне помогал связать его в дому Авроры.
Здорг говорил о том, чего там не было совсем.
Об александрийцах и какой-то там угрозе.

Он называл Аврору, Тэррия врагами.
Они же жизнь ему тогда спасли!
К утру бы в страшных муках умер!
Иль через день иль два, от зараженья отошёл.

Так Тэррий, как увидел его раны, говорил.
Я слышал сам.
Я видел сам его увечья на лице.
Ужас-ужас!

— Ах, вот как?
Так значит Здорга видел твой Кризэс?

— Конечно.
Точно так же, как и я вас вижу.

— Что было дальше, Зэо. Вспоминай.

— Я всех троих, что пострадали в Элевсисе,
как надо было, и привёз сюда домой,
как Тэррий говорил.
Мы вместе привезли с Кризэсом.

— А потом?

— Потом услышал, как сказали,
что подменили миста или сам сбежал.
Возможно, выкрали его. Но кто? Зачем?
Я приходил, чтоб опознать того,
кто у него в покоях находился.

— И?

— Но там я никого уже не видел.

— Я тоже очень сомневался.
Ведь Здорг старик с седыми волосами.
А тот, кто предо мной лежал тогда,
значительно моложе и здоровее был.

Ты говорил, что снадобье такое
Аврора новое сварила.

— Да, говорил.
И видел сам, как это было.
Сама была поражена.
Такого заживленья прежде не видела она.

— Вот как?
Насколько ж мазь та молодит?
На десять, двадцать или тридцать лет?

— Не знаю.
Я думаю, что это просто чудо от молитв,
что иногда бывает в ночь мистерий
воскрешения Деметры-Персефоны.

Медонт с предубеждением:
— Хм... ЧУДО?!
Да уж слишком много за три дня
случилось здесь чудес.
Не верю!

Пан убедительно спокойно произнёс:
— Я лекарь много лет,
но в чудеса я верю. Видел.

Но омоложенья на десятки лет —
ни разу в жизни не видал.

Как думаешь, с ума сошедший мист,
мог погубить раба из Колизея?
Узнав его в лицо, поймать,
предать суду, чтоб снова выслать в Рим?

Зэо изумленно:
— Но мист наш в Риме не бывал!

Пан выдохнул, глаза на миг закрыл, зажал.
Надрыв воспоминаний страшных волею сдержал:
— Бывал, бывал. Я видел сам.
Он с ростовщиками говорил,
с гетерами общался часто.
И в Колизее на кровопролитные бои ходил.
Но имя он тогда носил другое: Сорос Трагос.
И помнится, предупреждал царя однажды
о Трагосе Дельфийский наш Оракул.        (Трагос греч озн. козёл.
                Сорос — https://aznaetelivy.ru/names/znachenie-imeni/soros)
Душою вспыхнул Зэо:
— Не может быть!
Он девственник!
Ревнитель чистоты и силы громов Зевса!

И Пан, как очевидец, вдруг слегка вспылил:
— А как же! Девственник…
Аристократ! Ценитель детских тел!      (Аристократ I — сын Эхмида, царь аркадян,
                предал свой народ в Мессинской войне.
                Совершал множество оскорблений против аркадян.
                Когда он изнасиловал у статуи в храме девушку —
                жрицу Артемиды Гимнии, аркадяне побили его камнями
                http://borgen.mybb.ru/viewtopic.php?id=610&p=2)
Так было десять лет назад.
Наш Доплен Здорг тогда жил в Риме,
и мистом храма Зевса не был он тогда.
Он был ростовщиком. Участвовал в бегах.
И в ямы ни за что сажал людей
уважаемых, почтенных стариков,
ну и, конечно же, юнцов, девиц
и даже вдов военных.
Их дети исчезали после без следа
на рынках для рабов.

И Зэо побледнел и задрожал:
— Ой, сяду. Кружится голова.
Выходит так,
что всё,
что в храме Зевса говорили, говорят — обман?

Пан, разочарование его увидев,
участливо вздохнул:
— Нет, Зэо.
Прежде всего
ты чти в СЕБЕ любовь к родителям и чистоту души.
В каком бы ни был храме,
Создатели Любовь услышат.
Увидят высоту Души и чистоту поступков.

И просто знай:
Среди овец скрываться МОЖЕТ волк.

Назвавшись истинным судьёй третейским
между твоей душой и всемогущим богом,
он в храмах подстерегает ищущие души
и устрашает божьим наказаньем и судом
ослабленный и преломлённый болью дух.
 
Сказавшись верным правым другом —
легко крадёт последнее, что радовало в жизни.
В невежестве мы сами отдаём себя ему с Душой.

Но за словами состраданья
распознает зверя только видящее Сердце.
Усердием в молитвах не усыпи его в себе, сынок.

Я слышал в детстве, как отцы нам часто говорили,
что ДО крушения луны на землю
и ДО ужасного всемирного потопа
мы и боги были великою единою семьёй с небес.

И я всё меньше с каждым годом в нынешнего Зевса верю.
Во сне иное часто вижу солнце — сияньем нежным — голубым.
Как сирота-дитя произношу в слезах:
"Солар, Солар!... Отец мой, Ирий!
Где все твои прекрасные леса-сады теперь?!
И где твои красавицы-луны четыре?!"
О них мы всё почти забыли,
пред алтарями на коленях скорбно стоя.

Не помню,
кто перед Зевсом и Апопом в страхе первым пал.
Теперь не изменить.
Уже свершилось это злодеянье.
Ты, Зэо, истинной любовью не пренебрегай.

— А в ком иль в чём она?

— Коль различишь её средь суеты и грязи —
считай, что повезло тебе.
Стократ сильнее станешь оттого.
И горы все пред ней свернёшь,
и покоришь все океаны.
Все золотые пашни вспашешь и пожнёшь.
Все тайны Женщины-Грааль поймёшь.
И, растворившись в ней до капли,
породишь детей красивых и здоровых много.
Безмерно будешь счастлив,
до смертного одра, поняв,
где истинные твои боги-алтари!
И так с колен ты встанешь.

Но, коль захочешь,
так стану врачеванью научать,
великим знаниям земли и силе трав, каменьев.
Чтоб, людям оказывая помощь в должном виде,
смог исполнять своё предназначение.

Подумай об этом на досуге, Зэо.
Перед тобою все пути пока открыты.

Ну, а сейчас нам и Кризэсу помоги.
Ищи со всеми вместе,
что может указать на след его убийцы:
плащи, мечи, обрывки ткани, кровь,
будь что и где.
И, главное, причину паденья
друга твоего с горы.
До темноты остались лишь минуты, мальчик, —
Нож тяжко поднял Пан
и снова Отдал Зэо в руки.

Медонт внимательно словам наставника внимал.

Распределились так, что с каждым шёл охранник
и освещал дорогу на пути исканий правды.

Прошло примерно полчаса.
Охранник, тот, что шёл с Медонтом,
наткнулся на размётанный грозой погост
и рядом грязный деревянный крест нашёл.
И это всё, что все смогли найти сегодня.

Оставив поиски и тело до утра на пустыре,
решили, так как есть сейчас укрыть, оставить,
возобновив дознанье истины на утренней заре.
Пока, конечно, тайно.

  *   *   *
Кров Зэо получил в другом дому сегодня.

Уже усталый Пан мечтал об ужине горячем,
на повозке торопился Кодра осмотреть.

Медонт сопровождал его к отцу верхом,
задумчивый, встревоженный, уставший.

Случайно у порогов дома Кодра
их повстречал обоих Лже-Тэофанес — Здорг.
Он настоятельно просил охрану
к правителю его немедленно пустить
с неотложными и важными вестями.

Прошли во двор лишь Панифаций и Медонт.
И оба обратили на его небесный глаз вниманье,
и меч, что этот статный незнакомец прятал
под своим испачканным в грязи плащом.
И старый лекарь что-то заподозрил.

  *   *   *
В покоях Кодра наверху
два малых отпрыска его шалили,
Ласкали пса и грелись у огня
что полыхал в огромной медной чаше.

Кодр возлегал на ложе и дремал бывало,
и любовался на своих здоровеньких детей.
 
Сидела рядом милая его супруга.
Они держали за руки друг друга,
о чём-то, видно, нежно говорили.
 
Жена глоточек за глотком из чаши
горячее питьё заботливо давала ложкой,
и укрывала грудь и горло мужу
длинным белым шерстяным платком.

Дверь тихо отворилась настежь,
и вошёл Медонт — сын старший.
 
Мгновеньем позже, скрипя коленями,
просеменил в покои лекарь Пан.

Кодр глаз открыл, вмиг в чувствах вспыхнул
и горел, привставши на локтях:
— Ну?! И где обоих вас носило?!
За вами трижды посылал!
Ночь на дворе уже, а вы…

Медонт на выдохе усталом:
— Отец, там мы…

Его прервал аптекарь Пан:
— Да, мой правитель справедливый!
Мы проголодались очень,
устали и продрогли до костей.

Дай кресло мне Медонт, скорее. —
И Кодру взглядом подал знак,
чтоб отослал тот поскорей жену, детей.

Дети к старшему брату:
— Ты после к нам зайдёшь, Медонт?

Юный отрок - брат Медонта:
— Я смастерил с отцом галеру с парусами.

Медонт ему с улыбкой:
— А мне покажешь?

— Да.
Принести её? Пойдём?

Кудрявая сестрёнка, лет пяти:
— Я вышила луну, смотри, Медонт, Медонт.
А рядом с ней красивую звезду, как мама.
Так было сложно!
Все пальцы исколола. Но мама помогала мне.

Медонт, взяв на руки её:
— Прекрасно! — обнял, приласкал, —
Ты на ночь с мёдом молоко уже пила? —
и девочка кивнула и прильнула к брату телом, —
Пойдём?
Расскажешь мне опять об Ариадне с Крита?

Медонт учтиво:
— Прости, малышка, не сегодня. Утомился.
Я в критском лабиринте дел так заблудился…
Ты Ариадной будешь для меня? Но только завтра?

— Да, да, да!
Есть у меня такая точно шерсть в клубке! Да, мама?
Ты будешь снова для меня прекраснейший Тэсей.

— Конечно!
Ты - будешь Ариадной!

Медонт у матери спросил:
— Всё хорошо?
И спал ли жар у нашего отца?

Она, любя, кивнула, встала,
взяла дочурку у него, спустила на пол,
поцеловала сына нежно в лоб
и тронула его озябшее плечо.
— Всё хорошо, сынок.
Ты плащ сейчас сними и просуши скорее.
Пойдёмте, дети. Сынок, подай мне руку.
Пришло нам время предаваться нежным снам.

Дочь просияла:
— Про Ахиллеса мне расскажешь, мам?

Кодр вслед им всем:
— Спокойной ночи,
солнце и луна, и мои звёзды.

Они:
— Спокойной ночи, пап.

Дочь волочила за собою куклу
из глины, кожи, нитей и соломы:
— Базид, Базид, пойдём,
Медонт, слыхал, сейчас играть со мной не сможет.

Но пёс от старости глухой, за нею не пошел.
Он у огня лежал и глубоко уже дремал.

Жена, накинув красный шерстяной хитон на плечи:
— Распоряжусь об ужине горячем.
Вина обоим вам прислать, принесть?
Благо дарю за помощь, Пан.
Уже гораздо реже кашель мужа.

Медонт — матери с усталою улыбкою в глазах:
— Мне мясо, если есть и кашу тоже.

Пан, мучаясь от боли,
что застряла острым холодом в спине,
гортанью чуть скрипел:
— Мне также,
но и горячего вина побольше,
коль в вашем доме
найдётся старику и ложе, и ночлег.

Кодр подал знак рукой, что он согласен.

Ушла семья
и в сих покоях остались только трое.

Кодр:
— Ну и? Обоих где носило?
Куда пропали оба? А?!

Медонт сел рядом:
— Отец, мы там…

Панифаций просеменил к нему и рядом сел:
— Дай прежде осмотрю тебя, правитель.
А после я поем и, сил набравшись,
всё расскажу коль силы хватит говорить.

Пусть ложе принесут сюда скорей.
Так спину ломит! Пожалей.
И холод все колени на пустыре проел.

Кодр негодуя:
— Ты уморить меня удумал, Пан? Я весь киплю?
Ишь, говорить не можешь.
Осмотр мне твой не нужен!
Он лишь покажет то,
что я давным-давно здоров, как бык!

Что удалось узнать тебе в подвале?
И как посмел добавить тайно
в питьё мне сонный эликсир!?

Пан строгою улыбкой:
— Смотри:
окреп и голос, и спина, и горло.
Кричишь? Видать, исчез и кашель?
Благодари, сынок,
я выслушать готов,
что я
ВЕЛИ-ИКИЙ ЛЕ-ЕКАРЬ Панифаций! —
улыбнулся хитрым глазом Пан.

Рот широко ему открыв, туда провозгласил.
Заглядывал, как будто бы в пустой колодец
среди знойных дюн.

Кодр возмущённо:
— Что-о?! — он рот закрыл,
рукою Пана отодвинул.

Пан в шутку, и всерьёз:
— Я говорю,
что жара нет уже. И горло чище.
Ну, где же каша, яйца, мясо, сыр?
Пусть принесут скорее.
И я сейчас согласен
испить не раз горячее вино с корицей и шафраном…
Продрог совсем.
Поем и приготовлю на ночь новое тебе питьё.

Кодр приподнялся с ложа
и раздражённо прорычал:
— Ка-ашу?! И вина тебе с корицей?!
Ну-у... Панифаци-ий…

Иль говори! Иль встану! Я — сказал!
Куда увёл убийцу из подвала? А?!
Где он сейчас?! Немедля признавайся!

Пан тяжко встал и подошёл к огню 
и, прогревая спину, понемногу выпрямлялся:
— Так я ж и говорю. Ой, о-ох...
Узнал я всё, как дело было, лишь за кашу.
Без пыток обошёлся мудрый человек.

Кодр с новой силой вспыхнул:
— Ты что,
совсем с ума сошёл, старик?!

— Я — нет.
Я всё узнал, как ты велел, мой повелитель.
— Он голосом скрипучим прохрипел.
— И мы с Медонтом
подробное дознанье учинили в роще, но…

Но говорить я на пустой живот не стану.
Не смогу.
Дай же поскорей поесть мне, старику.
Я заслужил.
Я докажу.
Я так устал. Хоть был сатрапом лишь минуту.

Кодр — сыну:
— А что случилось там? Ну? Говори же ТЫ?!

Медонт:
— Да там один юнец… Мы были…

Пан:
— О нет, Медонт. Всё расскажу я сам.
Сейчас поем… И ты поешь вначале.

Кодр встать пытался, но сын его сдержал:
— Ну, сын?! Ты, что ли, с Паном за одно?!

— Терпение, отец.
Прошу, дай нам поесть немного.

Рабы внесли в покои яства, вина, ложе, одеяла
и вышли,
за собою плотно двери затворив.

Кодр зарычал, как лев:
— Терпение моё не вечно, говорю!
Объясняйтесь! Срочно!

Пан сразу рот набил куском прожаренного овна,
мечтательно закрыл глаза
и с наслаждением его жевал, жевал, вздыхал.

Кодр обоих молчаливых взглядом будто бы сжигал:
— А-а, проходимцы! Сговорились?!

Медонт с полным ртом:
— Нет, мой шшатрап, ушштали, голодны.

Кодр смягчившись перед сыном:
— Что ж, некуда теперь деваться.
Ешьте, пейте оба. Жду!
Не подавитесь только, жуйте лучше —
Внимательно разглядывал обоих,
их сапоги и мокрые плащи.

Так вкусно ели эти двое за столом,
что Кодр кусочек за куском брал яства сам
и с ними досыта наелся и напился.
Сатрап на ложе сыто отвалился:
— Ху-ух!

Пан бороду огладил, довольно брови приподнял:
— Прекрасно!
Теперь тебе к утру прибавит силы мясо.
Безмерно рад.
Ведь ты от пищи отказался б? Верно? —
Хитро морщинками у глаз сиял их старый друг,
— Ты ж помнишь, Кодр, я говорил:
твоё здоровье для меня -
есть первый и наивысший долг.
Теперь в подробностях всё расскажу, как было.

Кодр, отставил чашу сладкого горячего вина:
— Что ты сказал? Ха-ха! Ха-ха!
Опять провёл меня, как старого осла или мальчишку!
Ох, отяжелело брюхо! Жарко.

Ну, говори уже, что удалось узнать тебе?
Дались ли тебе пытки, Панифаций?
Беглец во всём признался сразу?
Или очень крепким был?
Где Доплен Здорг? Он жив?
Иль вы на пустыре нашли его останки?

Пан голову чуть-чуть склонил пред ним:
— Всё знает, мудрый мой сатрап афинский.
А я прилягу. Я говорить уже созрел.

Дрожал и затихал огонь в треножной медной чаше.
А Панифаций и Медонт поочерёдно Кодру излагали:
что, где нашли, как было за весь день
и что планируют на утро сделать вместе.

Тот разговор был длинный, тихий и глубокий.
Все трое создавали план
совместных скрытных действий.

Окончили почти под утро обсужденье.
Забылись крепким и здоровым сновиденьем.

Продолжение в книге 3 Главе 1 "Предназначение"