Дорогой и любезный читатель наш!
Уж сколько раз брался автор виниться перед тобой за свою забывчивость, нерасторопность и прочие несовместимые с писательским делом особенности свои, да всё как об стенку горох. Повинится-повинится и, как говорится, — баба с возу, а воз и ныне там. Вот намедни полез правой рукой в выдвигающийся левый ящичек нижнего ряда своего бюро, как пальцы, безо всякого на то им соизволения, схватили с самого дна некую тетрадку да и вытащили ея на белый свет.
Ещё было бы о чём говорить, а то так — копеечное дело! Не тетрадка, а дрянь: края засалены, обтрёпаны, посередине круглое пятно — то ли от банки с вареньем, то ли от чайника. Страницы в косую линейку, поля с красной чертой, на обороте текст «Московская фирма «Восход», цех №3, ГОСТ 12063-75, 12 листов, цена 2 коп».
Ну да ладно, если бы на этом и всё. А то ж нет! Страницы исписаны почерком, сильно похожим на авторский, а когда — неизвестно. Хоть убей этого автора — не помнит! Поэтому придётся прямо здесь познакомить читателя нашего с ея содержимым, а там — будь что будет! Итак, поведём пальцем и взором по написанному, начиная от первой строки…
19 Юбилей Шиншилова
(первый рассказ из потрёпанной тетради)
Шиншилов стоял на балконе. Уже довольно продолжительное время.
Дело было ночью, да к тому ещё и поздней осенью. И хотя был он в тапках и домашнем халате, но законы природы, открытые чёрт-те кем и чёрт-те когда, брали своё: Шиншилову было зябко. Однако уходить в тёплое помещение он не торопился — когда ещё доведётся не спеша подумать о том, о чём думается, просто так, отпустив на волю всё то, что накопилось внутри овальной твёрдой кости, предназначенной для ношения шляп?
Гости уже разошлись, да и то: целый вечер пили, пели и прочая и прочая в честь его, шиншиловского, юбилея. После чего он, как честный человек, улёгся было спать, и даже какой-то сон стал мерещиться ему на пороге сознания, но что-то внутри, не согласное с покоем, заставило его покинуть нагретую постель и выйти на балкон. Сначала он вспомнил любопытный подарок от генерал-губернатора — обычный перекидной календарь, у которого один из первых ноябрьских листков был заменен иным, нарочитым. Новый лист провозглашал некий праздник — юбилей известного деятеля с перечислением всех заслуг от момента рождения до обозначенного дня с указанием киноварью фамилии и инициалов его, Модеста Шиншилова.
— Наверняка это дело рук Предводителя губернского отделения литсообщества Его Императорскаго Величества, — догадался он.
Затем стал размышлять об особом ночном ощущении одиночества, что заставило его надолго замереть на балконе.
Липа напротив нависала над балконом, заглядывала ему в глаза и сонно мотала почти голыми ветками. Ноябрь собирался в дорогу, уже упаковав остатки тепла и теперь набивал в свои чемоданы редкие пёстрые листья и последние стайки улетающих птиц.
Потом он стал думать почему-то с неприязнью о своих днях рождения: каждый из них, полагал он, — есть гвоздь в крышку гроба его шиншиловской жизни, а юбилей — так это вообще залп из гвоздей! Мнение о том, что года сии есть некие вехи, вызывало у него саркастическую улыбку — что же это за вехи, которых не только не обойти и не объехать, а, более того, они сами так и норовят увязаться за тобой и воткнуться в положенный день в твоё сердце?!
Такие невесёлые мысли усиливала и картинка с балкона. Кому из нас поздняя осень хотя бы однажды не казалась смертью? Смертью всего летнего, радостного, тёплого! О чуде весны в промозглую ноябрьскую ночь думать может только отъявленный оптимист, причём хвативший за столом лишку.
Как трудно душе, когда нечего противопоставить случающемуся против твоего желания и воли, когда только обречённо наблюдаешь за событиями, которые обязательно должны произойти. Если бы ему пришлось выбирать главное слово, соответствующее его теперешнему состоянию, то он выбрал бы «расставание».
Расставание с тёплой пылью прибрежной дороги, по которой идёшь босыми ногами, расставание с лёгким ветром, раздувающим, как парус, тонкую белую рубаху, шёлком зелёной травы, ведущей ноги к речному песку и — о, чудо! — к воде, упав в которую, можно лежать и глядеть… и глядеть в небо, которого нет. Вместо него — нежный голубой цвет, и куда ни поверни глаз — бесконечность! А тишина, от которой можно оглохнуть, если бы не пролетал порой возле уха какой-нибудь комар или жучок! А воздух с травяным настоем, который можно пить, представляя себя Адамом в Эдемском саду! Эх!..
Невдалеке заскулила собака. Жалостливо. Как шиншиловская душа, у которой только и осталось, что эти воспоминания о лете — читай, о жизни, неумолимо проносящейся безо всякой возможности даже слегка притормозить.
— Эк меня разобрало! — попытался встряхнуться он и выйти-таки из этого тягостного состояния. — Всё треклятый юбилей, будь он неладен! — заворчал он, решительно поворачиваясь и заходя в тёплую комнату. Его бил озноб.
— Так тебе и надо! — произнёс кто-то внутри. — Нечего поддаваться всякой хреновщине.
Он запахнул поплотнее халат, потихоньку прошёлся по комнатам убедиться по старой забытой привычке, что все домашние спят, и отправился на кухню греться чёрным байховым чаем из пачки со слоном.
— Господа! — мысленно обратился он к несуществующей аудитории, — если вам холодно, непременно выпейте хорошего чаю, но если у вас нет настроения — пустой чай вам не поможет. Смотрите и мотайте на ус или ещё на что! — и он почувствовал, что после привычной тирады настроение стало немного улучшаться.
— Что может быть лучше свежего батона с хрустящей корочкой! — продолжал приговаривать Шиншилов, разрезая его вдоль на две огромные половины. Потом он достал пачку сливочного масла и, как художник мастихином на холст, нанёс смелые пастозные мазки, предвкушая создаваемый шедевр. Автоматически добыв в холодильнике батон докторской колбасы, он на весу отрубил кухонным здоровенным кирсачом чуть ли не половину батона и стал было примериваться, как нарезать её получше.
— А, собственно, какого рожна! — заорал внутри его, шиншиловский, двойник, — и, обхватив увесистый ошмёток колбасы правой рукой, а левой — батон с толстым слоем сливочного масла, стал смачно кусать поочерёдно то одно, то второе, делая только секундные перерывы для прихлёбывания крепкого сладкого чая…
— А что это ты тут делаешь? — вдруг услышал он удивлённый возглас и обернулся. В кухонную дверь просунулись три взъерошенных головы с заспанными глазами.
— Давайте быстрее со мной, — не отрываясь от процесса, еле прочавкал он, — колбаса скоро закончится.
Юбилей прошёл. Начинались привычные рядовые будни.