…а когда утихает ветер,
а когда наступает вечер,
и приносится в норы добыча,
он приходит –
ни тёмен, ни светел,
он садится –
ничем не отмечен,
до обыденности обычен,
и молчит.
Я готовлю ужин,
наступив на горелые грабли,
и курю, пепеля сметанницу.
Нанесённые с улицы лужи
иссыхают в грязные капли –
он обычно не разувается.
Я порой выдаю пассажи
на события в телеящике,
и толкаю его:
– Смотри-ка!
Но, если он что-то скажет –
по мне зарыдает Кащенко,
и я нажимаю «выкл».
А потом остывает кофе.
Помолчав на пустую банку,
мы расходимся наконец.
Он идёт на свою Голгофу,
я иду на свою лежанку,
и считаю, считаю овец.