Глава 6
Элегия
I
Пестреющего парка карусель,
Растений сна ажурные строенья,
Собор ветвей и в небе карамель
Луны. В молчании природа.
Среди торжественныя запустенья
В кругу теней последняя свобода,
Туманных слов задумчивая слава,
Листвы октава.
II
Бродить среди аллей, призрев душой полночной
Немеркнущего времени узоры,
И сердце вознося во области заочны,
Узреть сквозь туч мгновенное роенье:
Посеребренные волнуются просторы
Стихают птах воздушныя селенья,
Поля в дремоте, тиховыйней моря
Леса им вторят.
III
Вдали озер туманные стада,
И чередою под угасшими звездами
Плывут огарки туч, колеблется вода,
Взаимно отражаясь в небосводе,
И рыб к луне толкает табунами
Все та же сила прошлого. В природе
Всё помнит всё, но боль памятованья –
Знак угасанья.
IV
Я вижу вас окрест, отшедшие друзья,
И собеседники, и братья,
В недоуменные надменные края
Изменчивых воспоминаний
Призвали вас холодные объятья
Всех прежде сущих. Призрачны касаний
И слов моих , как этих звезд, призывы
Там, где вы живы.
V
Я сам среди дерев, бесплотная ладья,
Несомая течением предвечным,
Жизнь до источника почти насквозь пройдя,
Вдруг очутился там, где облака и тени,
Леса и воды жестом бесконечным
Вошли мне в душу. Преломив колени,
Она уткнулась лбом в отцовские ладони,
И тихо стонет.
VI
А там опять зажглись светила, и жуки
Неторопливые распахивают взмахи,
И рыбари бредут вдоль ласковой реки
И птиц согласный хор рассыпался по долам,
И мирные стада, и ползуны, и птахи
Враз пробуждаются в усердии веселом,
И полон бремени цветения их голос,
Как зрелый колос.
VII
Сей призрачный рассвет, мелькающее диво,
Сплетения корней и крон, и круговерть
Нетленной красоты, кустов багряных грива,
Гуденье живности – и зрится мне и снится.
Но если вспыхивает среди бликов смерть,
Роженица Земля, родные тени, лица
И голоса ушедших в эти дали
Вернёт едва ли…
VIII
Как локоны ее, дрожанье паутины,
И листья красные, и рыжие грибы,
И угасания воздушныя картины
На небе облаков и на земле растений,
И мнится в беспредельности: отверзнутся гробы
Усильем памяти, и мест забвенных гений
Дыханием любви пробудит восстающих,
Как ветер кущи.
IX
И все вернется вновь к нетленной тишине,
К прозрачному и чистому уходу
В бытийственном – не яви или сне –
Но угасаньи возраста земного,
К словам, лелеющим последнюю свободу,
И к звукам голоса родного,
Произносящего слова на вечной тризне
О вечной жизни.
Катя кончила читать вслух, и даже ее вначале ироничный голос к концу декламации элегии стал торжественным и немного задрожал, когда к финальному крещендо речь зашла о свободе и смерти, как предварении вечной жизни.
А ведь прекрасный поэт был этот Гоша, жаль, что пил, сказала она.
Катя, а мы не зашли слишком далеко? – может, потому что он был прекрасным поэтом, следует вернуть черновики вдове и пусть сама публикует его тексты?
Геня, с нашей помощью она хоть деньги получит, а если сама начнет пробивать неизвестного автора и неизвестные тексты, то кто ее, во-первых, печатать будет в этом мире литературной тусовки, где все должны друг друга знать, друг с другом пить и спать, или совершать бартер: – ты мой романчик тиснешь я тебя в критической статье похвалю.
А во-вторых, это она должна будет деньги всем совать, чтобы печатали, за свои издавать ведь придется. Гоша такого не заслужил. Думаешь, он тебя для чего выбрал. Понял, что помирать скоро будет и хотел свои рукописи кому-то передать, у кого хватит смекалки ими распорядиться.
Геня, милый, ты же знаешь литературный мир – это скопище больных людей с воспаленной жаждой честолюбия. Да они Фаину заклюют, затопчут, а тексты Гоши, какими бы гениальными они не были, освистят и обольют грязью.
Потому что он талантлив и смел, и честен, не боится ничью литературную репутацию марать.
И все-таки, что бы ты ни говорила, это обман, хотя и красивый. А Гошу мы сами нашли, чтобы быть точными.
И потом, почитай критические отзывы ниже, видишь, из трех в одном сомнения высказываются?
И Геня ткнул в три коротких рецензии, сопровождавших скандальную публикацию:
«Остановившееся время.
В этих стихах таится остановившееся время, сродное вечности, и вдруг из глубины ея раздаются голоса близких людей, канувших в лету забвения, и один из этих голосов узнаваем своим лица необщим выраженьем. Неужели и ныне, в наш скучный век возможны открытия такого масштаба и великий недооцененный на нашей измученной Родине поэт снова посылает нам весточку из прошлого, на другой континент, будто соединяя ту, уничтоженную варварами Россию и нас, в изгнании сохранивших ей верность.
Господин Охлопков не перестает удивлять, вслед за неизвестными вариантами пушкинской поэзии представляя суду широкой публики неизвестного же, очевидно, позднего, Боратынского.
Кто он, новый эмигрант, господин Охлопков, врач или гениальный коллекционер, шарлатан или достойный наследник великой русской культуры?
Пока виновник литературных сенсаций молчит, но мы ждем от него объяснений, а может быть, и новых открытий?
Василий Горохов, Новая Русская речь, Нью-Йорк, № 1962»
«Кто из гениев следующий?
Нет слов, публикации загадочны, скандальны, сенсационны, вспыхивают, словно фейерверки в Летнем саду, развлекая и озадачивая толпу гуляющих. Вслед за предложенным, никогда ранее не публиковавшимся вариантом «Моцарта и Сальери», неожиданным, заново заставляющим открывать великого национального гения с его бездонными смыслами, мы открываем и нового, вновь никогда не появлявшегося в печати Баратынского
Имена двух гениальных поэтов рядом – спустя полтора века, символичны, но как, как мировое литературоведение так долго ничего не знало об этих рукописях?! Их хозяин хранит молчание, но жажда узнать истину растет с каждой минутой, а если его коллекция хранит в себе еще новые сенсации, то и жажда узнать, кто же еще из великой русской плеяды писателей и поэтов Золотого века остался неоткрытым до конца?
Мы ждем, господин Охлопков, объяснений, раскрытия тайны и надеемся на новые публикации из вашего волшебного сундучка-архива!
Изабелла Архивариус, Голос Сан-Франциско № 13».
«Подлинники или игры?
Очень красиво, тонко, действительно, очень похоже на медитативные строки русской элегии XIX-ого века, но так же похоже на стилизацию под русскую элегию, хотя даже в этом случае задача выполнена и мы имеем перед собой неизвестного гениального стилизатора. Возможно, нового автора нового «Слова о Полку Игореве».
Что наводит на мысль о выдающейся литературной игре? Мелочь, деталь, но мы, критики, на то и поставлены, чтобы их замечать.
…Определение «торжественныя» (в родительном падеже единственного числа) требует определяемого, выраженного существительным женского рода. В данном случае правильно – «торжественнаго».
Но, с другой стороны, если же определение «торжественныя» - это именительный падеж множественного числа, то род определяемого не имеет значения…
Мог ли псевдо Баратынский (или истинный Евгений Абрамович) не знать этих особенностей старинной грамматики? И если мог (могли), то что за такой двусмысленностью кроется?!
Фома Неверовец, Панорама Чикаго, т. 3. (№1109)».
Звонок звенел уже долго, он раздался как раз, когда Геня зачитывал третью рецензию: сомневающегося и что-то унюхавшего критика. Но Геня все же дочитал – «если нужно, перезвонят», – и лишь затем взял трубку.
Катя сидела и улыбалась:
– Геночка, ты говори, конечно, но ведь все эти рецензии я заказывала.