Высокий, добрый Миша-машинист…
В гримёрке он играл со мною в нарды.
А путь его тернист был, каменист.
На сцене – то артисты, блин, то барды.
Внеси да унеси, прибей, подай –
Полно, сейчас сказали бы, локаций,
Но, машинист – всё помни, не рыдай,
Театра – царь, владыка декораций.
Всё помнил он. И долю не ругал.
Любая режиссёрская затея
Ему – по нраву. Вечно помогал,
Когда блуждал за ширмой в темноте я.
Спектакли, шоу, встречи день за днём –
Хоть у кого поехала бы крыша!
Держалась машинерия на нём,
И этим горд и счастлив был наш Миша.
Когда моя ушла из жизни мать,
Он, только-только занавес опустит,
И – вновь ко мне. И крепко обнимать.
И водку лить в стакан: «Димок, отпустит!»
Пришла пора – уволен я, уныл,
Сидел и думал: чем теперь заняться?
Вдруг – Миша. Самым первым позвонил,
И стал за беспокойство извиняться.
И в трубку мне кричал: «Да ты монах!
Ну, в смысле, ты – святой, они же – гады,
Ты шли, Димок, пожалуйста, их нах!
Тебе везде, уверен, будут рады!..»
Встречались редко.
Мир снега простёр...
В последний раз – в каникулы, у ёлки.
Был снова пьян: «Вот, скажем, я монтёр!
Всё делаю – а зубы, блин, на полке!
Поговорим!» Но – спешно во дворе
Прощался я, опять бежали оба.
В последний раз увидел в январе
Лицо такое доброе – из гроба.
Эх, Миша-машинист, ты так хотел
Со мной тогда у ёлки пообщаться.
Куда я, и – зачем тогда летел?
Затем, чтоб навсегда с тобой прощаться.
И встал театр, сезон почти повис:
Был человеком маленьким, но – первым.
Никто так машинерию не грыз,
И – что теперь куда? Возня по нервам.
Кому ещё всё помнить – одному?
Знал наизусть любую нашу сказку…
Он маленькому сыну моему
Раз приволок («Сам делал, блин!») коляску.
Он на небесной сцене, вновь царя –
Бог только Мишу к технике и пустит! –
И льёт мне с неба дождик, говоря:
«Да шли ты их всех нах! Димок, отпустит!»