Я не был евреем, и я молчал.
Они забирали последние силы.
Я был равнодушен - я не кричал,
Но сердце моё поневоле ныло.
Потом коммунисты. Я рот закрыл.
И двери запер, что были в доме.
Своими руками могилу рыл,
Вбивая на теле предсмертный номер.
Цвели и дышали концлагеря,
Снимая одежду, детскую кожу.
Я сердце сжимая сухим матерям,
Молитвою пал у мокрого ложа.
С утра профсоюзные в печи горят,
А вечером пепел и прах эмигрантов...
«Зачем ты молчишь, равнодушный солдат?»
«Какие тут могут быть варианты?»
Я долго молчал – забирали меня,
Но рот мой засох и совсем обессилел:
Я видел остатки угасшего дня,
Который отнять у меня поспешили.