Жизнь после войны в нашей семье складывалась наилучшим образом: отец вернулся с фронта с тяжелым ранением, но живой, и, несмотря на судимость по какой-то нелепой статье, погашенную на полях сражений, был принят на престижную адвокатскую работу в районном суде. Родители спешно принялись за работу по восполнению численности населения нашей страны, и очень скоро в нашей семье было уже три девочки, и намечалось прибытие четвёртой.
Маме с её врождённым пороком сердца было нелегко, и, видимо, по этой причине родители пригласили в наш дом нянечку из деревни Бардицы. Тане было не более шестнадцати лет, но это была вполне зрелая девица, которую военное лихолетье научило всему, что необходимо знать и уметь человеку во взрослой жизни. Кроме того, девушка знала много сказок и – о чудо! - умела красиво петь.
Рассказывать страшные сказки про ведьм и мертвецов мои родители Тане запретили, но зато разрешили петь народные и патриотические песни. И однажды она спела песню, сокровенный смысл которой я постигла сравнительно недавно, будучи взрослой верующей женщиной… Песенка, в общем-то, глупенькая и сентиментальная, но в устах Тани и восприятии пятилетнего ребёнка она обретала особенное звучание.
Кстати, мелодию этой песни многократно слышали и ежегодно слышат в новогодний вечер все без исключения жители бывшего Советского Союза, её использовал композитор Микаэл Таривердиев в преамбуле фильма «С лёгким паром». Помните, там какой-то счастливый мужичишка – видно успел уже тяпнуть рюмочку на проводах старого года - самозабвенно играет на гармошке? Так вот, это и есть та самая народная песня! До сих пор помню её неуклюжие слова:
Вот, друзья, сейчас расскажу я вам,
Этот случай был в прошлом году:
Как на кладбище Митрофановском
Отец дочку зарезал свою…
Мотивом к этому ужасному преступлению послужила избитая семейная драма: у девочки умерла мать, и отец женился на другой, злой мачехе, которая люто возненавидела ни в чем ни повинную падчерицу:
Неродная мать ненавидела
Семилетнюю крошку сперва.
Но ничем её не обидела,
Но задачу отцу задала:
«Ты убей её иль в приют отдай,
Только сделай ты всё поскорей;
А не сделаешь – я уйду от вас,
Жизнь в разлуке мне будет милей»
Далее идёт подробное описание преступления с каннибальским смакованием подробностей расправы над несчастным ребёнком, но эту часть песни я опускаю:
Жаркий день стоял, духота кругом,
Стал отец дочь на кладбище звать.
Не хотелось ей идти с папкою,
Но хотелось проведать ей мать…
И тут я хочу сделать небольшое отступление и вернуться в нашу семью конца сороковых годов прошлого столетия, чтобы прояснить, почему и – главное - чем именно потряс меня сюжет этой дурацкой песенки… Дело в том, что я очень любила своего отца, и моя любовь была взаимной.
Папа был не блондин и не брюнет, он был рыжий, весь усеянный крупными веснушками. Веснушки были везде –на лице, руках-ногах, на груди и на спине…
Помню, как мы с Майей гадали – есть ли у него веснушки на жопе, и однажды утром, когда он шел в туалет, я изловчилась и сдёрнула с него трусы. На ягодицах обнаружилось несколько веснушек, редких, но зато особенно крупных. Мама схватила ремень, чтобы наказать меня за хулиганство, но мой любимый отец защитил меня от заслуженного наказания – он всегда в подобных ситуациях был на моей стороне – и объяснил, что веснушки бывают исключительно у тех людей, которых любит солнце. Веснушки – это поцелуи солнышка. Я ещё выразила тогда недоумение, почему солнце поцеловало моего отца в такое неожиданное место…
Как все рыжие, отец был вспыльчивым и эмоциональным, любил выпить и покушать, и вообще был жизнелюбом, любил греться на лежанке русской печки и чудесно пел. Попутно скажу, что он и в девяносто лет был солистом хора ветеранов. Отец часто рассказывал нам сказки, про медного мужика, про Ивана царевича и серого волка, про Гаера Кулия – это был мой любимый герой, я с детства считала Гаера Кулия своим женихом, хотя он так и не нашел меня в моей земной жизни…
У всех нас, папиных дочерей, были свои ласковые прозвища. Майя была пизёзёк (пирожок), Роза – тубоська (трубочка), Наташа – пугоська (пуговка). А я… вот апофеоз отцовской любви! я была Синьгелявочкой. Всю жизнь гадала, что значит это таинственное имя. Оно ассоциировалось у меня с зябкостью, беззащитностью, слабостью. А вот недавно чисто случайно узнала, что недалеко от той деревни, где вырос мой отец, было богатое село Синьгелия, откуда русские крестьяне боялись брать, но всё-таки брали изнеженных и ленивых невест. Возможно, оттуда и пришло это странное имя. Я действительно была лентяйкой и неженкой, считала себя принцессой, хотя в школе меня дразнили мартышкой и колдуньей, за что я и ненавидела школу.
Итак, с отцом меня соединяла нежнейшая взаимная любовь. Помню, когда отец задерживался на работе, отмечая свою очередную адвокатскую победу и пьяным стучась в дверь, – мама запирала дверь, притворяясь, что не хочет впустить его, провинившегося, в дом - я отбрасывала крючок … Взаимопонимание, выручка, солидарность и, главное, светлое родственное чувство неразрывно связывали меня с папой.Отец - моя гордость и опора, неприступная крепость, где немыслимы измена и предательство...
И вдруг Таня сообщает мне о невозможном: на кладбище Митрофановском чей-то отец ради любви к подлой мачехе убивает свою дочь! Это была совершенно чудовищная весть! У меня случился нервный срыв, я рыдала, и долго никто, даже папа, не мог меня успокоить…
Таня ещё некоторое время жила у нас, но ей с тех пор запретили петь нам любые песни, она, впрочем, по-прежнему пела их, когда родителей не было дома, но вскоре Таню уволили за какую-то провинность, кажется, за воровство…
И вот, по прошествии семидесяти лет, я вспоминаю вновь и вновь эту чисто Фрейдовскую историю, от которой должны, по идее, произрастать у меня самые различные неврозы, и пытаюсь понять, что именно так глубоко ранило меня в той песне тогда? Думаете, имел место Эдипов комплекс? А вот и нет… Тут изобретатель психоанализа терпит полнейшее фиаско! Я любила отца небесной любовью, но во взрослой жизни мне нравились совершенно непохожие на него мужчины...Напротив, я терпеть не могла рыжих. Право быть рыжим имел лишь мой отец и никто более!
Так чем же так страшно ранила меня тогда эта песня?
Может, в образе зарезанной девочки я видела и жалела себя? Тоже нет! Сядьте на стул и не упадите с него!
Я ЖАЛЕЛА НЕСЧАСТНОГО ОТЦА, убившего любимую дочь! Жалела слабого, запутавшегося, преступного человека, и это была совершенно невообразимая боль! Я чувствовала БЕЗЫСХОДНОСТЬ душевных терзаний убийцы, так, как будто сама была этим убийцей, и с этим чувством не были сопоставимы никакие страдания его жертвы!
Теперь я уже никогда не смогу почувствовать что-то подобное, огрубела, очерствела, ожесточилась. И, рефлексируя, понимаю, что тогда, в детстве, я пережила момент сострадания к грешнику, которое, может, испытывал Бог, глядя на Адама, Каина или Ламеха... Так Он смотрит сейчас на всех нас. Потому что Бог есть любовь...