Когда волна, подмяв собой другую,
на берег набежит и бросится назад,
и на неё, шипя, сверкая и ликуя,
уж новая волна несётся наугад,
иду вдоль пляжа я
и долго, долго, долго
смотрю до слёз в мятущуюся даль,
а вечером, когда волнение умолкло,
вдруг душу захлестнут тревога и печаль.
В них ты и я в тот год, в тот день, в тот миг случайный,
в них танец тот ночного мотылька,
слетали лепестки под ноги розы чайной,
которая вилась вдоль флигелька.
Тревога и печаль – в них мы в момент разлуки,
в них то, что до сих пор ко мне плывёт во сны,
мне много говорят ночного моря звуки,
которые уже, как будто не слышны.
Так, шёпот или гул, иль эхо сфер небесных,
в них крик, возникший вдруг, был страшно неуклюж;
и ожила во мне та радость ласк телесных,
и овладело мной то совпаденье душ…
И долго сам не свой я брел под шёпот странный
затихших волн и звёзд, взошедших надо мной,
и даже чаек крик, визгливый и гортанный,
приглушен в темноте щемящей тишиной.
Тогда я и пойму каким-то подсознаньем,
что чистой тишины не сыщешь в тишине,
тревога и печаль, усиленные знаньем,
всё плещутся во мне…