Происходящее и бегом- то назвать было сложно. Скорее – попытка переместиться в мирах, во времени, в пространстве, в ощущениях. Все отдавал он нечеловеческой скорости, слепому безумию, бездумно и безоглядно, вложив все отчаяние, на которое только способен ребёнок в свои едва наступившие пятнадцать лет.
Он чувствовал, как по пятам огромными холодными глыбами, гигантскими шагами передвигается за ним страх - этот ужас каждого прожитого дня. Страх не соответствовать, не дотянуть до планки, обмануть ожидания, не оправдать надежды. Этот страх – мокрый, кричащий, тягучий, с детства вызывал дребезжащий девчачий голос, заставлял дрожать руки и ноги, вытаскивал откуда-то из глубины слезы и заикание. Этот страх приходил по ночам кашлем и затруднял дыхание. Но плакать нельзя, стыдно. Это было усвоено с младенчества.
Он чувствовал всем своим худеньким тельцем, что стыд гонится за ним и тоже где-то рядом. Время от времени он видел и эту тень. Тень испытанных унижений. Это чувство не покидало уже давно, поселилось где-то ниже пояса и давило, и напоминало, и мешало быть… просто быть ребенком. Оно приходило во снах, в виде чудовищ. В этих жутких снах, где его выставляли на посмешище, догоняли, высмеивали… Утром, мокрый с головы до пят, он вновь погружался в этот стыд.
Мальчик прижал руки к мокрым глазам. Он не видел ничего впереди, только свет восходящего солнца манил его и направлял
Давящее чувство долга присутствовало, дышало в спину и стучало набатом в сердце. Он должен…
Каждое утро начиналось с этих слов: «Ты должен…». Менялся только порядок слов: делать, знать, стремиться, быть лучшим, быть первым… должен, должен, должен.
Он очень старался. Изо всех сил. Жил по режиму, по правилам, по выбранному родителями пути, в соответствии с требованиями, традициями. Не спорил, не сопротивлялся.
Нежное утреннее солнце медленно поднималось навстречу мальчику, словно пыталось принять в свои горячие объятия.
Подросток протянул свои тощие ручонки, пытаясь найти и испить тепла, которого ему так не хватало. Согреться…
Больше всего на свете он мечтал, чтобы мама его обнимала, хотя бы один разочек перед сном, или только в выходные, или когда он все сделал хорошо.
Однажды он украл у одноклассника деньги, чтобы купить маме цветок. Но ничего не случилось. Его не обняли, не поцеловали. И смесь стыда и обиды поселилась в нем надолго.
Он устал. Бежать становилось труднее. Груз прожитого прибавлял в весе.
И вдруг, откуда-то из - под рубашки выпорхнула бабочка. Легкая, яркая и стремительная. Она словно взяла на себя часть непомерного груза. Бежать стало значительно легче. Мальчик улыбнулся. Со стороны это выглядело гримасой боли и страдания, но мальчик улыбался. Радовался солнечному теплу, которое обнимало его, словно заботливые мамины руки. Заиграли ямочки на его бледном изможденном лице. Ноги стали легкими, почти невесомыми. Нет, он не взлетел.
Мальчик лет тринадцати-пятнадцати лежал на углу Большого проспекта и тринадцатой линии. Глаза его были закрыты.
Врачам оставалось только констатировать смерть. Над телом летали бабочки. Их было так много, что медики не сразу разглядели разорванную грудную клетку. Бабочки сопровождали машину скорой помощи на всем ее скорбном пути.