Вдали житейской суеты
дорога лесом пролегает.
От темноты до темноты
никто по ней не проезжает.
Роняя рыжую хвою
растут обочинами сосны.
Из снега звонкую струю
ручьями выгоняют вёсны.
В местах, где низко, колея
травой болотной зарастает.
Насколько понимаю я,
дорога эта непростая,
может в поездке деловой
неодолимой стать помехой.
Рискует каждый головой,
решившись в одиночку ехать.
Но нет активности в краю,
поля не пашут и не сеют.
Люди живут, но не в раю,
а выживают, как умеют.
Обогреваются огнём,
поленья превращая в уголь.
Ползёт деревня день за днём
в гадюковомедвежий угол.
Всё выше в улицах трава,
не видно жителей в деревне.
Травой вступил в свои права
закон природы дикой, древний.
Всегда и не наоборот,
не, что слабее и больнее,
а неизбежно верх берёт
и побеждает, что сильнее.
На хуторянской стороне
прогнили, провалились крыши.
Доподлинно известно мне,
людей давно никто не слышит.
Широкой улицы домов
с их огородами не стало.
Места совхозных закромов
природа свергла с пьедестала...
И торопливые столбы,
что от избы к избе шагали,
к земле склоняя свои лбы,
роняют слёзы - им солгали...
Не заиграют между ними провода,
осиротев, стоят без связи - отрубили.
Да, "Мы такого не видали никогда",
мы даже песни той эпохи позабыли...
Младое племя незнакомое теснит,
поля в опушки неуклонно лес сжимает.
Во все глаза из под своих длинных ресниц,
овёс глядит, и ничего не понимает.
Дичает жизнь, былой культуры нет давно,
и бесполезный сброс семян венчает циклы.
Но каждый вечер он с надеждой, всё равно,
ждёт от дороги в поле дыма мотоцикла...
И вспоминает, как в былые времена,
чистейший воздух: фитонциды хвои, травы,
смущала, вдруг, цивилизации волна,
рассеяв запах ароматнейшей отравы...
Границей пастбищ, тлея, изгородь лежит,
не замечая, вдоль неё, зверь ночью рыщет,
и даже днём, если в деревню забежит,
различий видимых от леса не отыщет.
Одно быльё везде, такие же кусты,
есть пара грядок, что картофель дикий родят...
Стоят дома в лесу, безмолвны и пусты,
и только страх той пустотой на всех наводят.
Жилых осталось, ему хватит посчитать,
когтей изогнутых одной звериной лапы.
Мужик, ружьё есть, его лучше почитать...
а остальное населенье, вдовы, бабы...
Они покинуть не хотят свой отчий край,
а может статься, просто, некуда податься.
Их держит дух лесной, и в печке каравай,
и молоко вечно готовых пободаться...
Где был футбольный деревенский стадион,
в траве ржавеют гимнастические кольца,
и тот, что лихо выводил вечерний звон,
на шее, в стаде, с хором медных колокольцев...
Колхозный клуб присел под кроной тополей,
чернеет Берендеевой избушкой.
Он помнит, было время веселей,
вся молодёжь и местные старушки
здесь каждый день, почти, смотрели новый фильм,
что привозил вечерний мотовозик,
киножурнал, мультфильм или "Фитиль",
заняв, весьма расслабленные позы.
Включался свет, короткий перерыв,
в зал запускали кучку опоздавших.
Скрипела дверь, вход с улицы закрыв
и спинки кресел, много повидавших...
Порой, киномеханик Зинатул,
мужик хороший, но любитель выпить,
лажал. Кричали: "Что ты там заснул?"
И в свист, словно хотели стёкла выбить.
И хохотал без удержу народ,
когда, придя по стеночке руками...
Пускал картину задом наперёд,
без звука, да ещё кверху ногами.
На этот, всякий случай, из ребят,
кто техникою интересовался,
Обучен был большой внештатный штат,
чтобы просмотр случайно не сорвался.
И я, не раз, волнуясь, помогал,
переключаться, запуская части.
И если ничего не проморгал,
испытывал подъём, восторг и счастье.
И плёнку перематывать любил,
обрывы устраняя нитроклеем.
Своим! Я в кинобудку вхожим был!
И пропускал полфильма, не жалея.
Мы выполняли весь объём работ
ответственно и очень аккуратно.
И загрузив велосипедный "борт",
до мотовоза, а потом обратно,
возили, опасаясь, уронить,
громоздкие железные коробки.
Тропинками, где радостно ходить,
не знающими, что такое пробки.
Мы знали первыми название кино.
Спеша расклеивать свежайшие афиши,
казалось, не успеем всё равно.
Но каждый, через час, в деревне слышал...
А бабушки, лукаво сдвинув брови,
Пытали, веселясь простосердечно:
"Переживательный фильм или про любовь?
Раз про любовь, тогда придём конечно..."
Давно разобран на дрова перрон,
и на металл сдана узкоколейка.
Висит немой угрозой для ворон
промасленная чья то телогрейка.
Наброшенная на заборный столб,
В заплатах, но истлевшая до ваты...
Наверное, не воровали чтоб
клубнику, что всегда зеленоватой
съедали, регулярно обходя,
мы ягодные дедовы владенья.
Не удивлялся он, не находя
субстрата для клубничного варенья...
Дом разобрали и перевезли,
участок, лес с успехом обживает.
Собака память, если разозлить...
Укус саднит, как рана ножевая...
Травой по тихим улицам пройти.
Всё было: почта, магазин, и школа,
и детский сад, ещё легко найти,
...смех, рыбий жир и первые уколы...
Завод кирпичный, небольшой гараж,
заветное конюшни заведение...
Где выскочив в загон, поймав кураж,
конь молодой смешил нас поведением...
Нарвав травы, кормили где быков,
с трудом, сквозь окна, шерсти доставая
густой и жёсткой, широченных лбов
касались, страхи преодолевая.
Там был журавль колодезный, большой,
и замирало сердце от соседства...
С кольцом в ноздрях... вечерний водопой,
льёшь вёдрами, он пьёт... Спасибо детство!
Избушка конюха, с телегами сарай.
К реке спускаясь, долгим поворотом,
Спешит дорога, словно ей пора,
не прикрывая за собой ворота...
Высокий мост, железо и бетон...
Не старый низенький на деревянных сваях.
Раз возвели, зачем то нужен он?
Только травой деревня зарастает.
А за мостом, вдали от суеты
две колеи глубоких пролегают.
И каждый день, по ним до темноты,
и в темноте, никто не проезжает.
В борах, роняя рыжую хвою,
растут упрямо молодые сосны.
И раз в году упругую струю,
звеня ручьями, запускают вёсны.
Родная сторона, прости за то,
что жизнь меня в свои в тиски зажала.
Я счастлив... вдалеке... и твой простор
своим теплом обогреваю мало...
31.10.2017