Сельская быль
Живет на хуторе аборигенов пара:
Дед Федот, да баба Марья.
Он — мастер золотые руки!
Изготовляет стулья, прялки, втулки,
Столы, шкафы, серванты и комоды
Из дерева любой породы.
Искусно инструментом он владеет,
Заказ клиентов выполнить умеет.
Всегда оригинален эксклюзив,
Удобен, прочен и на вид красив.
Но этот бизнес вшивый, блоший,
Лишь жалкие приносит гроши.
Он часто для души творит
И щедростью своею знаменит.
А на досуге пару коз пасет
И молочко целебное он пьет.
Девятый уж десяток разменял,
А смерть его боится, как огня.
Супруга лет на пять моложе,
Ведется себя Федота строже.
Исправная хозяйка Марья,
Два сапога, считай, что пара,
Ест хлеб и молоко она недаром.
Не без привычного зазнайства
Хлопочет баба по хозяйству.
От голода, как хомяки, опухли.
Лишь остается брагу бухать.
Зажиточных в селе нет стариков.
Перевелись давно стада коров.
Уныло, одиноко бродят куры
И без работы каждый злой и хмурый.
Задумался Федот о смысле жизни:
Года летят и на исходе тризна.
«Коль обращаться в траура конторы,
То раньше срока в гроб загонят.
Коммерция для них всего превыше.
На джипах и каретах рыщут.
Покойников повсюду ищут,
Того гляди, что вломятся в жилище.
Чтобы срубить побольше денег,
Клиенты им нужны для погребения.
Тому радеют, кто на издыхании,
Вперед готовы вынести ногами.
Эх, в старости удел простой:
Сиди и жди, когда придет с косой.
Не убежать, костлявая догонит.
Душа трепещет, сердце ноет.
В глуши, когда случаются несчастья,
То «Скорая» опаздывает часто.
У медицины — вечный дефицит.
Не белый ангел, черный прилетит.
И то, сказать, пожил и будя,
Пусть дальше лямку тянут люди, —
Давили думы тяжкие Федота
И принялся с азартом за работу.
Рубанком доски он стругал:
«Я сам себе клиент и ритуал.
Негоже, что сапожник без сапог.
Добротный изготовлю гроб».
Чтоб лишних не было хлопот,
Через неделю изготовил гроб.
С узорною резьбой и фурнитурой,
Себя считая важною фигурой.
Чтоб в час последний и печальный
Не били, как кувалдой в наковальню,
Не загоняли гвозди молотком,
Гроб превратил он в мини-дом.
Пристроил крышку на навесы
И плавно закрывается, прелестно.
Покойника ничто не потревожит,
А бережно и очень осторожно
Его от света белого закроют,
Чтобы не услышал музыки и воя.
Когда душа из тела — вон,
То будет он в гробу, как фараон.
Конечно, пирамиду не построят,
Ведь он мужик— создание простое.
Чтоб не попасть с изделием впросак,
Он гроб лебедкой поднял на чердак,
От глаз чужих подальше спрятал,
А то решат, что от маразма спятил.
Глазами часто хлопая, как жаба,
Приревновала деда к гробу баба.
— И для меня ты смастери такой же,
Не тесный, а просторный и хороший, —
Велела Марья твердо, властно, —
Ведь неизбежны впереди несчастья.
А может изготовишь гроб двухместный,
Когда умрем, лишь Господу известно.
Вдруг ненароком в день один
Мы Богу наши души отдадим?
Пока еще шевелимся, здоровы,
Но надо быть и к трауру готовым.
— Зачем нам кликать горе?
Тебе он тоже будет впору.
Гроб, почитай, что общий наш.
Коль первой дуба дашь,
То уступлю тебе охотно, —
Федот ответил с нежною заботой. —
Пока есть силы и еще здоровый,
Себе «тулуп» я изготовлю новый.
Однажды ловко в домовину,
Она легла, расправив спину.
Удобно в нем без дум лежать.
Трепещет в теле кроткая душа.
Закрыла очи: «Как в раю
Там не подачки, пенсию дают
И соловьи в кущах поют…»
Федот приблизился неслышно,
Закрыл старуху крышкой.
— Спасите! — завопила баба,
И .резво выпрыгнула жабой. —
Ах, старый хрыч, поди, рехнулся,
Али не с той ноги проснулся?!
Гроб нравится, но уходить не хочет,
Лишь суетится и хлопочет.
Без дела не пустует эта тара,
Став филиалом старого амбара.
Хранят в нем просо и пшеницу,
Что недоступны ни мышам, ни крысам.
Не саксаул, а аксакал Федот,
Ведь смерть его боится, не берет.
И Марью ловко избегает тоже,
И лишь тоска и старость гложут.
Поныне гроб на чердаке стоит
Как талисман, он стариков хранит.
И часто, зорко глядя в оба,
Они взирают в чрево гроба,
Гадают, будоража нервы,
Кто в ложе заберется первым?