То ли мне петушиную песню пропеть
по отчизне оставленной сирой —
неповадно чтоб было охальникам впредь
насмехаться над гордой Россией?
Сколь росы этой Божьей ты капель ни пей,
только в строки не вставишь ты лыко —
ни тунгусом ты диким, ни другом степей
в ней не числился, аки калмыком.
«Ихним братом» тебя нарекли за глаза,
видя насквозь все «козни» твои —
не спасали тебя ни причал, ни вокзал,
ни признания в вечной любви.
Был стеклянен порой, оловян, деревян,
был склоняем на все падежи
ты варягом и греком, и сыном славян,
покидая Страны рубежи...
Среди братских народов советской семьи
ты не числился — слово «еврей»
там считалось запретным со школьной скамьи —
было стёрто из всех словарей.
Ты менял имена. Ты терял паспорта,
чтобы пятый проклятый свой пункт
поменять, зачеркнуть, позабыть навсегда,
чтоб сменили на пряник свой кнут.
И надеясь на чудо, святей простоты,
хоть плевали с усмешкой в глаза, —
надевали порою на шею кресты
и молились чужим образам.
Всё напрасно, увы, — ведь крепка, как кремень
неприязнь вековая к «жидам» —
православный священник, отец святой, Мень,
где отмщенье? и где «Аз воздам»?
Отчего ж до сих пор, оказавшись вдали
от пенатов родных и могил,
от навеки нас проклявшей русской земли,
ты страдаешь по ней что есть сил?
Отчего до сих пор выедает глаза
неродного отечества дым,
и течет по щекам ностальгии слеза,
а рыданья похожи на гимн?