Тужится февраль неугомонный, из последних сил мороз из себя выжимает. Волком в трубах воет. Ночь тёмная, ни единого просвета на небушке. Ворочается баба – ой, как на холод вставать не хочется. Мужа локтем в бок ткнула, сходил бы что-ли, корова вот-вот отелиться должна, не прозевать бы. Ан, где там! Дрыхнет, лежебока, самой идтить надобно. – Охо-хох, грехи наши тяжкие…
Снег под ногами скрипит, а в хлеву парко, надышала Зорька, сама вся горячая такая, видать, вот-вот.
– Ой, ой! – вскрикнула баба. – Ой, кажись, и я вот-вот!… – Резкая боль пронзила поясницу и живот. От боли аж осела на подстилку из соломы и заголосила во весь дух:
– Мамоньки, рожаю!
Так, в одно раннее утро и появились на свет – телушка Жданка да дочка Марья. Корова языком дитёнка своего облизала, а супруги дочку обмыли и диву дались – откель во младенчике краса-то такая? Сами неказисты, лицом не вышли, а тут – херувимчик прямо. Только сильно-то этому не обрадовались, а можно сказать, совсем даже наоборот. Пойдут по деревне сплетни, разговоры. Родню мужнину и так сторонились, недолюбливали их. По женской линии завсегда у них в роду знахарки были. А бабы сказывали: где знахарство, там и колдовство рядом… Кто знает, может, и Марьянке чего передалось? Свят, свят. Упаси, Господи! Долго стояли родители на коленях, грехи перед Богом замаливали.
Да судьбу, видать, не обойдёшь, и на кобыле не объедешь. Стала подрастать Марья. Других детей супругам Господь не дал, а Марьей, стало быть, нежданно-негаданно к старости наградил – радовались, думали, будет кому к постели кружку воды поднести. Да чем дальше, тем больше странностей у неё замечать стали. Вот и послушная, и хозяйственная, всё у неё спорится, за что не возьмётся, а чужая какая-то, и взгляд не здешний, вроде как в себя смотрится. По воду до колодца идёт, девки да бабы встречные крестятся, молитву «Отче наш» в голос читают, и вслед Марье плюют. А та и бровью не поведёт. А на другой день, глядь, а у девки той, или у бабы, что вслед плевала, то чирий на глазу вылез, то ногу подвернула, а то и вообще чего похуже приключилось. Стешка, самая вредная да болтливая баба, всей деревне рассказывала, как она после встречи с Марьей зубы, словно семечки, изо рта выплёвывала, такую порчу, мол, Марья на неё навела. А самое для родителей неприятное было то, что дочка дома управится, порядки наведет, скот обиходит – и шасть в лес. Где ходит, какими тропками блуждает? Кто её знает. Уж и бранили, и стращали, и просили, да где там… Истово – дикарка и только.
Заневестилась Марья, в девичью пору вошла, уж такая прехорошенькая, а описать и не возьмёшься. Вот, радугу, к примеру, описывай не описывай, а пока не увидишь сам, не поймёшь. Словом - краса, да и только. Парни у ворот рыскают, всё вроде как дело у них какое находится туточки. То вчерась подкову конь потерял, то корова со стада убежала, а то вдруг гусей попасти надумал. А сами так глазами и стреляют, так и выискивают – может, мелькнёт в окошке Марья, может, бельё вывесить пойдёт или в сарай зачем… От женихов отбоя нет, даже молва худая про девку их не отпугивает. А пуще всех Иван да Василий, сыновья старосты деревенского, добивались Марьи. Она носа из избы не кажет, а они промеж собой споры спорят, да так, что и побьются. Удумали, кто речку Омутку первым переплывёт да живым останется, тому Марья-то и достанется. А уж согласна она будет, нет ли, об том и не думали. Друзей кликнули, чтоб было кому судить их. Слухом земля полнится, прополз он по деревне, как дым. Людишек набежало, отговаривать братьев стали: Слыхано ли дело – с Омуткой в игры играть! Это ж не река – логово чёртово! Старики байки про Омутку баяли, али не слыхали? Смалу в деревне детей водяным пугают, что в речке живёт. А то правда и есть, мало смельчаков найдётся в жару окунуться у берега в холодную воду, а чтобы переплыть и подавно. Не один старожил не упомнит, чтобы кто решился с чёртом-водяным потягаться.
Ванька с Васькой сопят, а сами портки скидывают, вроде как и боязно, и отступиться бы, да как тогда в глаза деревенским смотреть, засмеют. Да и Марья перед глазами стоит. Перекрестились, поклонились поясно толпе, да и в воду…
Ой, ладные братья были, видные из себя, косая сажень в плечах, силищи немеряно. Да только Омутке-то всё одно – первым Ваську закружила и глотнула, а следом Иван, как топор, на дно ушёл, будто кто снизу за ноги дёрнул. Застыли на берегу все, будто стужа лютая в глаза глянула и холодом сковала. Страсть-то какая! Нюшка, что по Васятке сохла, первой взвизгнула и столбом на траву свалилась, а потом уже и остальные бабы заголосили, запричитали. Тут-то Марью и вспомнили. Вона, змеища-то подколодная, все беды на деревне от неё идут – неурожай прошлогодний, коровы доиться плохо стали, дожди стороной обходят. А ещё Стешка, Возьми да и ощерь рот свой беззубый – вот что ведьма ей наделала. Тут и спичку поджигать уже не надо, полыхнул пожар…
Топить её, топить в Омутке. Кинулся народ ко двору, где Марья живёт, а она, как на грех, и сама к дому подходит, в лесу, по всему видать, была. На голове венок из цветов, в одной руке - корзинка с ягодами, а в другой - охапка с травами разными. Почуяла девка неладное, поняла, что по её душу, а бежать-то и не стала. Повернулась к толпе разъярённой, только глазами потемнела, да румянец со щек сошёл. Налетели на Марью, как коршуны-стервятники, злоба разум людской помутила. Это опосля бабы охали, в ум взять не могли – с чего они так учинили, когда урядник с волости приехал, да допросы с поркой и пристрастием чинить стал, а на тот момент, под горячую руку, натворили дел. Избитую Марью за волосы поволокли к реке.
И опять вездесущая Стешка всех перекричала:
– Ой, гляньте, да она ведь брюхата! От кого выродка понесла? Стойте, пусть сказывает срамница, отродье ведёмское! – Толпа удивленно охнула и расступилась. Несчастная осталась лежать на земле лицом вверх. Но густые, спутанные волосы закрывали его так, что жива ли Марья, не было видно. Зато живот, большой и округлый, всем было видно хорошо.
– Сказывай, сказывай ведьма, блудница, от кого понесла? – Кто-то из мужиков с силой пнул в живот ногой. Лежавшая без движения Марья, до этого не проронившая ни стона, ни звука, чуть шевельнулась и попыталась облокотиться на локоть. Толпа с издёвкой допытывалась:
– Может, с чёртом скрутилась али с лешим? Гы-гы-гы… А может, с водяным из Омутки? Так тогда к нему тебе самая и дорога! – С огромным усилием Марье все-таки удалось опереться на локоть. Она повела головой, чтоб освободить лицо от волос. Мутными, налитыми кровью глазами обвела своих мучителей.
– Маг… да! Маг…да! Ма… – её белые губы еще шевелились, но уже ничего нельзя было разобрать…
– Ааа..! - Завопила толпа.
– Аааа… она же заклинание шепчет! Проклятье накладывает! В Омутку её тащите, скорее в Омутку!
– Кто-то опять схватил за волосы, кто-то за ноги и поволокли ведьму к реке. Остальные, как муравьи кинулись, со страху, в рассыпную по домам. Жуткая тишина повисла над каждой избой.