Снимаю свой картуз помятый
И в пояс кланяюсь братве, -
Вот снова выросли опята,
А у меня корзинки две.
Висит вьюна сухая прядка,
Ряд шишек – выше этажом.
Я осенью – суровый дядька,
Хожу с наточенным ножом.
Нет жалости, поскольку – осень,
Поскольку гибнет всё вокруг.
Брожу, хитёр и вредоносен,
Очкаст, глазаст и длиннорук.
Решаю судьбы я, как цезарь,
Как уголовник, как маньяк:
Ищу братву, чтоб резать, резать
Тех, кто созрел, и молодняк.
Следы осеннего пожара,
Тепло ещё,
я без кальсон.
Давай - в корзину без базара,
Братва, вы – только закусон.
Прошёл опушки все и пущи.
Стоят берёзки нагишом.
Я дядька злой, к тому же, пьющий,
Хожу с наточенным ножом.
Сегодня – целый день тверёзый,
Бреду, как тать, за мной – следы.
На ножке молодой берёзы
Я вырежу ножом – «Влади…»
Висит в кустах клок рыжей шерсти,
Грибочки – ниже, пять персон.
Вернусь домой, нальют мне двести,
На стол поставят закусон.
«Чё, - спросит баба, - как там осень?»
Скажу: «Грибов, ну, гарнизон.
Протопал километров восемь.
Жарища, можно – без кальсон».