Книга 2 Глава 6 Времени дел Мастер Часть 1 и 2

 
                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН"(Отредактировано)

                Том 1

                "ВОСПОМИНАНИЯ МАЛЕНЬКОЙ ВЕДУНЬИ О ПОИСКАХ РАДОСТИ МИРА"
   
                Книга 2

                "КТО Я?"

                Глава 5

                ВРЕМЕНИ ДЕЛ МАСТЕР
   
                «Умеренность — Аркан Таро ХIV»

                Введение к главе.


Великая игра времени потоков,
воронок, поворотов, встреч,
завязки судеб и человеческих пороков,
когда решается подчас не нами только:
кем быть, какое имя от Роду носить,
каким себя другим преподносить.
Любить иль не любить.
Предать себя, предназначение и выбор
или себе остаться верным до одра.
 
Пройти по лезвию ножа,
чтоб только выжить
без воздаяния за ЭТО благо —
БЫТЬ просто Чело-Веком.
Дышать и жить Душой, не златом,
себя осознавать свободно
обычным всемогущим сыном бога,
и Сотворцом хотя бы одного
счастливого мгновенья для кого-то.

Иль может всё-таки солгать, предать
и тем спастись?
И отойти скорее в сторону другую
от Хаоса, борьбы, любви и счастья?
Сбежать?
Поддаться страху забытья,
чтоб тихо из укрытья наблюдать
игру красивую чужую —
Поступок, Жизнь и Мысль,
как есть Великая она?

Кто всё решает —
так или иначе должно быть?

День, час, секунда иль мгновенье
играют нами часто безучастно
по обыкновенью запросто и просто,
как случай, рок или везенье,
иль дождь, рассвет и утро,
полночь наступают ежедневно.

Во времени песочных золотых часах,
что на столе у Господа
или в его руках,
бегут, бегут минуты, дни, года, века
нам незаметно совершенно
исчезают
в вечность
навсегда.

Перевернул Владыка снова золотые чаши
и сыплет полную, пустую наполняя,
и мы легко, как маленькие дети,
играя в новую игру по старым Конам (законам)
с песком и водами времён
и чашей жизни судеб наших,
сыгравших в прежних жизнях хоть однажды —
Долг,
Предназначение,
Любовь,
Семью,
меняем судьбы человечьи так же,
как случай, рок или фортуна
предоставляет новый скользкий выбор нам
свой сделать дерзкий ход конём
теперь в текущих временах.

В какую сторону идти, бежать
или остаться ожидать
спасенья, чуда или смерти —
решаем сами каждый раз,
сейчас.
Но вот сокрытый во времени секрет:
Сияние и Цвет
Великого Владыки — Солара Солнца
от каждого из нас зависит так же полно,
как мы обязаны Всевышнему Отцу
за смелую Идею зачатья Жизни
во Вселенных.
А Матери —
за жертвенность Любви
принять Идею в своё Святое Лоно
и вероятность воплощенья в мире
единственного в своём Роде «Я».
Ценна и мысль, и намеренье-дело.
В Уме, Душе и Теле — Дух Единый.

Нет времени искать ответы? — Кто так сказал?
Быть может было,
да потеряно оно на алтари чужие?
А Выбор нам дарован навсегда!
К нему и времени даётся вдосталь,
но не даром.
У Мойры старшей припасены
для всех для нас точёные ножи,
но и конечно ножницы тупые.
О том не надо забывать
ещё живому человеку.
У каждого из нас в кармане
хранится Нить Святая Ра.

«Возьми её, держи её покрепче…» —
Сказал во сне мне как-то Мастер Чаш, —
« …и прочной нитью Ариадны
в твоих натруженных руках
пусть станет тонкий лунный шёлк
богини Рождества.
Сотки ковёр-вуаль Души сама».

Так
в отраженьи тысячи зеркал
дорогой в миллионы лет,
кто истинно есть «Я» —
найти хочу ответ.

На перекрёстке судеб,
семи путей-дорог
нас избирает случай
любви, надежд, тревог,
развязок разных, странных -
дерзкий и опасный поворот.

Я падаю, встаю, иду вперёд.

                Глава 6

По раннему утру
чуть до восхода Гелиоса
коротко простившись
с Дэном, Сидом, навсегда
и строгие указания обоим дав,
молчать о том, что видели и знают,
ведунья Марфа направляла
тяжёлую гружёную повозку Мэхдохт
нескорым шагом по дороге в Дэльфы.

Торопилась дева не спеша —
всё сделала, как надо в доме
и всё что сможет пригодиться —
с собой, конечно же, взяла.

В повозке спит от снадобья Аврора.
С ней рядом едет сын Ахилл,
за руку маму крепко держит мальчик
и взглядом провожает молча дом,
губу немного прикусив.

Секвестра омыта, причёсана, одета,
так, как дОлжно для дороги и зимы.
От крепкого настоя Марфы омелы с мёдом,
связанная рядом с мамой, мирно спит пока.
Белеют малой сединой виски у юной девы.
И Марфа точно знает от чего
несчастие сие случилось.

ГлубОко дремлет белый город храмов.
И все бездомные собаки Элевсиса тоже спят,
укрывшись по местам укромным.
Знобит немного резкий ветер с моря,
срывает украшения с портиков, колонн,
размётывает краденные шёлковые ленты
по ветвям, кустам, дорогам, в горы.
Унылые стучат колёса по камням,
как будто так стучат минуты
или бьётся болью чьё-то сердце.

Путь старый и неблизкий
нежданно, не желанно выпал четверым.
И жаль, и хорошо, что он не скорый им.
Ведь больно прочь бежать, как вор, из дома,
где счастливо жила-была семья.

Тревога щемит сыну сердце.
Горчит на языке отъезд такой.
Подавленные слёзы обжигают солью
щёки Марфы.
Она их прячет от Ахилла
и смотрит лишь вперёд,
прощаясь с милым Элевсисом.

   *    *    *
 Афины.
Вчера сменили у покоев Здорга всю охрану
рано утром.
И лекари совет держали многократно
меж собой.
Днём, вечером и снова утром обсуждали,
сказав друг другу истины одни слова:
что прежде в жизни не видали,
чтоб от мази с крапивой и дикой мятой,
заживленье и омоложение такое
— за часы
случалось с кем-то хоть бы раз в Афинах.

Все трое крайне сомневались очень
в том, что пред ними спит вторые сутки
им всем давно знакомый Доплен Здорг.

«Подмена?
— Иль может быть убийство миста?…
— В праздник совершилось?!…
— Ведь это неокупимый смертный грех…»

Так говорили трое.
И чтоб не ошибиться в правоте своей
все трое лекарей вторые сутки
нетерпеливо ожидали пробужденья
зрелого младого человека,
представленного им вчера мальчишкой Зэо,
как всем известный мист Афин.

«И если это самозванец, то не сбежит,
— решили,
— На то стоит у входа стражник не один».

А городской сатрап —
друг давний Марка — Кодр,
конечно, тоже слышал этот случай,
ждал скорейших разбирательств в этом деле,
признания вины, раскрытья заговора
и казни, будь для кого, сейчас желал.
Хоть для козла!
Хоть тот и не виновен вовсе.
Ведь он был зол на всех, на вся
от позапрошлой ночи
лишь оттого,
что мужеская сила внезапно подвела его
уже не раз, а дважды.

Вчера его любимая жена
ушла к себе в покои молча
смущённой и разгорячённой
с не утолённой жаждой
поединка крепких тел.
Не смятым до утра осталось поле
взаимной страстной битвы —
их мягкая прекрасная
персидская постель.

Тогда сатрап
призвал другую милую утеху
для души и тела.
Она —
искусница любви красавица-рабыня
с тёмной кожей и глазами изумруд
призывным танцем
крепких страстных бёдер, рук,
плеч, персей, живота упругостью,
плоть нежную мужскую утром
к любви не вдохновила тоже.
И вспыхнув гневом иль безумьем
правитель Кодр избил её нещадно сам.

Раба не защищалась, не кричала.
Улыбалась и ласкалась к милому она,
не предполагая скорой смерти для себя.
В падении,
ударившись о край стола и табурета,
вдруг вскрикнула, упала, замерла,
как сломанная кукла, рухнув на пол.

Так прекратилась жизнь-дыханье
желанной и влюблённой дОсмерти
рабы его любви.
Сатрап не понял это сразу.
Ведь слуги унесли избитую тотчас.

А через час Кодр получил об этом вести.
Как видно было пожалел о том, как сталось,
но было слишком поздно каяться теперь.

Сатрап Афин
так был взбешён «паденьем башни»,
и крайне огорчён, полученною вестью,
что пил два дня и ночь один.

В своих покоях запершись,
крушил, ломал, что в руки попадалось.
После, к ночи,
с балкона молча, он, стоял, глядел
на кажущееся «море крови»,
будто сам его за жизнь пролил,
потом почти потоп в грозу,
как наказание богов терпел,
но о спасеньи не молился, каясь.

Под громы
голый сильный скупо слёзы лил
и этого стыдился, но не очень.
В подавленной душе сатрапа
сейчас так было мало места для любви.
В ней восседал на троне чаще Эго-Царь
все годы службы обороны иль войны.
И вскоре ожидалось новое кровопролитье.

Сейчас пришла, как будто бы расплата. Думал.
За чашей быстро иссыхала чаша
иль на столе, иль на постели, на полу.
Всё больше проливалось в тело
прекрасное Энейское и Критское вино.
Блистали молнии всё чаще,
громы — стены дома сотрясали,
оглушая звуком душу-пустоту.

Отцу — царю об этом доложили срочно.
Он был немного зол на Кодра,
но сына понял и пожалел старик сейчас.
А тот с собакой — верным другом
в это время
разделял открытье-пониманье,
конечности всего в подлунном мире.

— Иссякла сила, высохла внезапно.
Уже три дня!
Как быстро времечко ушло…
Ты слышишь пёс?
Ты спишь в грозу?!
Да как ты можешь?! —
Тот у камина распластавшись,
на Кодра даже ухом не повёл.
— Ты тоже сдох от старости?
Или от страха умер там, Базид?!
Ах да. Ты просто сыт, старик.
Отъевшийся, глухой кобель.
Тебе же всё равно,
когда желудок полон олениной,
что гром гремит у Кодра в голове.
Но почему так рано я ослаб?!
Скажи мне, пёс,…
…хоть проскули.
Ты слышишь, шелудивый?

Так думал о своём сатрап,
но очень ошибался.
Ведь он давно не отдыхал,
устал от дел,
а лекаря спросить не догадался
о снадобье, что силу может возвратить.
В вине топил своё смятение и стыд,
и боль потери «власти»
над женщиной,
над миром,
над собой.

Разочарований горький яд
сверх меры заливал в себя
и делал только хуже тем,
кого действительно любил, желал.

Слух о чуде омоложенья седого Здорга,
что принёс посыльный утром,
воображенье уже сильно возбуждал.
А преждевременная старость
«башни и орехов», как ему казалось,
жаждала отмщенья, жертвы
да будь какой
ещё
теперь.
Сейчас!
И он ответ на дне у амфоры второй искал.

   *  *  *
И эти все слова и чувства
Медонт из-за двери сейчас слыхал.
Но беспокоить он любимого отца не стал
и новость об угрозе новой
он терпеливо до утра скрывал.

  *  *  *
Кризес, вчера освободясь, от службы рано,
всё утро, день от солнца прячась,
у себя в коморке спал — не спал.
Ворочался, не ел почти два дня,
но голод взял своё, как видно.
И бывший гладиатор Рима
к ночи изредка вкушал
оливы чёрные сухие
и с ними
старый твёрдый сыр жевал.
Их запивал он часто
водой горячей с мёдом.

В уединеньи думал, рассуждал,
точил свой грозный меч
и правил верный нож о кожи
почти что до прихода сумерек и ночи,
для воздаянья кровь за кровь.

Под вечер вышел из коморки тайно
и не замеченным никем
ушёл под гору в рощу
сложить костёр для кровного врага.
Сложил и, после крест распятия для Здорга
замаскировал под свалку старых веток,
мусор, хлам,
что разметало после страшною грозою.

Устал, промок, продрог Кризэс,
к себе вернулся поздно ночью,
лёг на спину на жестком деревянном ложе,
закрыл глаза и молча утра ожидал —
второго крика петуха, как знак — «Пора».

Так с птичьим пеньем отсчёт часов последних
для Здорга и начнётся. Полагал.

Он думал, представлял, как это будет.
Согрелся постепенно,
расслабился всего лишь на минутку,
закрыл глаза
и глубоко вздохнув, без снов уснул,
пропал.

Проснулся поздно утром — понял:
«Опоздал! Проспал!» и одевался наспех.
Вскочил с постели, не надел доспех,
лишь плащ сырой кой-как накинул,
и попытался к покоям Здорга подойти
тайком как можно поближе.

Как он себе не раз и представлял,
там было трое лекарей опять, — он знал.
Охрана свежая стояла тоже, — Кризэс предполагал.
И прибыл,
только что вошёл с охраной
Афин правитель. — Вот это было вовсе не по плану.

Кодр злой, как нежить
и видно с вечера был очень пьян,
войдя в покои,
чуть пошатнулся на пороге,
дверью громко хлопнул,
пнув деревянную ногой, рукой.

И было слышно, но не много,
как он к тем лекарям
спокойно, властно вопрошал:
— Ну?
Так кто он, этот вечноспящий?
Говорите сразу.
Хотя я ясно вижу сам,
что этот воин и не Доплен вовсе.
Того я лично долго знал.
Разбудите этого. Сказал.
Пусть обо всём расскажет нам.
По-доброму, сейчас.
Иначе…

Кризэс остановился,
за колонной встал,
прижался к стенам,
дыханье задержал и слушал,
что за последними дверями говорят
и признавался тихо девам.

«Аврора! Я опоздал! Ошибся, боги!
Остался час последний, который обещал.
Коль Здорг сейчас проснётся — мы проиграли.
Я — проиграл!
Но гладиатор Рима никогда не сдастся!
Антея,
милая моя,
я очень близко к цели. Видишь?
И время нашей мести подошло уже.
Ты там с небес смотри,
как я отмщение воздам детоубийце.
Дитя, такое же как ты, спасётся тоже.
И это славно. Верно.
Ей не гореть распятой на кресте.
 
Не дам жить Здоргу на земле!
Не дам!
Путь ныне совершится право
справедливого суда отца
над людоедом-зверем!»

Последнее услышал гладиатор,
как Кодр охраннику и лекарям сказал:

— Найдите этого мальчишку, Зэо!
Приведите тОтчас!
Здесь без пристрастного допроса
не решится дело.

Прислушался Кризэс: «Уходят трое».
Накинул капюшон и в темноте
он со стеною слился.
Взгляд опустил и затаился.

Вот двери отворились настежь.
Прошёл с мечом посыльный Кодра — воин.
За ним два лекаря почти бегом.
И двери к Здоргу отперты остались.

Кризес своё оружье обнажил.
Почти уже войти решился
и крепко рукоять меча сжимал.
Но что-то подсказало ясно:

«Нет, ожидай, Кризэс! Не время.
Пойди, надень доспех, любимый».

Он не ослушался, остановился.
Кризэсу ясно было —
жена умершая — Антея это «говорила».

Вернулся скоро, через пять минут
или немногим больше,
из-за укрытия колонны
снова воин слышал, наблюдал,
как лекарь только что сказал:

— Авроры снадобье такое,
что заживляет раны, быстро молодит.
Зэофанес рассказал, что новое сварила.
Она и раны Здоргу шила ночь,
и удалила глаз сама искусно.

  Кодр:
— Но глаз не удалён!
На месте его вижу.
Вот он!
И шрамы затянулись слишком быстро.
Да им как будто бы недели три.
Так ложь, подмена или чудо?!
Что скажешь мне об этом, Пан?

  Лекарь Панифаций:
— Да, да. Возможно, что и чудо.
Вот только если это не подмена
и не убийство Здорга прежде было.

  Кодр:
— Так у тебя ответа нет?
— Пока, увы, мне нечего сказать, правитель.
— Кто в Элевсисе был тогда? Ты знаешь?
Кто видел сам, как всё происходило?
Кто может точно подтвердить,
что перед нами это Здорг лежит?!
  Пан:
— Повозкой привезли вчера троих.
  Кодр:
— Всех допросить немедля тоже!
Сюда их привести для разговора!
— Да, конечно, нужно расспросить,
но вот пока нельзя.
  Кодр:
— Ты слишком много жил?!
Иль слишком много знаешь?
— Нет, погоди-ка, Кодр.
Их допросить ПОКА нельзя.
Они истощены совсем.
Их видел, наблюдал я сам.
Сейчас едва ли говорят
и жизни вовсе не хотят,
желают смерти скорой.

Я помогу им, раз ты желаешь,
на ноги побыстрее встать,
День-два и будут мисты в силе
подробности все рассказать.
Адонис Террий
после давки, что случилась в Элевсисе,
отнял руки им, спасая жизни — говорили.
Его давно я знаю.
Славный, мудрый лекарь.
Всё сделано искусно, как всегда.
Коль пожелаешь,
сам увидишь их шрамы и культИ.

  Кодр отвернулся, отошёл к окну брезгливо:
— День? Два?! —
Оперся о стену. Закружилась голова.
— Тем временем все заговорщики сбегут! —
Он обернулся, глядел лишь лекарю в глаза —
Я не намерен ждать ни полминуты!
Позвать обоих мистов, тотчас же, сейчас!
Всех привести сюда! Или ко мне прислать.
Сейчас же за Авророй и Адонисом послать!
Пусть привезут их мази иль что-нибудь ещё!
Мне НУЖНО,
я ХОЧУ…
Кг, кг… — Кодр снова отвернулся и глядел во двор,
— Я должен точно знать,
что приключилось в ночь Деметры.
Виновных тотчас же предать суду,
чтоб неповадно было элевсинцам
на мистов храма Зевса нападать.
Быть может и дэльфийцы
перемирие не чтят на праздник?!
Разберёмся скоро с ними всеми.
Столь дерзкая подмена?!
Глупцы мы, что ли,
чтоб это сразу не понять!
Коль подтвердиться Здорга смерть,
и это перед нами самозванец,
так призывать я стану старого Меланфа
оружие из ножен тотчас же достать.

Мне принесли дурные вести утром:
С войною на пороге вскоре будут беотийцы!
И на перемирие Деметры им тоже наплевать!
И ту, что шила этого…

  Пан:
— Аврору?
— Да, её.
Ко мне немедленно призвать для разговора.
  Пан:
— Я слышал,
что и она на праздник пострадала тоже
и сейчас слаба.
Приехать, видимо, не сможет.
Дочь старшая как будто бы с ума сошла.

— Мне всё равно кто там как ум теряет!…
Прислать её ко мне немедленно! Сказал. —
Рукоять меча плотнее сжал, —
Ты слышишь, Панифаций?
Разбуди лжеца сейчас,
как хочешь!
Действуй!

  Охраннику приказ отдал:
— Ко мне доставить чудо-лекарей
для разбирательств!

Тот опустил глаза и молча согласился.

  Панифаций:
— С тобой всё хорошо, сатрап?
Ты будто бы взбешён.
Скажи мне, в чём причина.
Гроза была всю ночь и страшный ливень.
Испарина на лбу, на шее жилы вздуты —
простуды ранний признак.
Дай осмотрю тебя.
Присядь сюда, правитель мудрый мой.

— Меня оставь, старик! Кг, кг…
А ИМ займись и разбуди!

И Кодр сам прочь скорее вышел,
с охраною домой ушёл, чтоб лечь
и может быть поспать немного.
Тем время до дознанья сократить
и после ясной и спокойной головою
с советом обсудить военную угрозу.

А Кризэсу этот шанс для нападенья подошёл:
один охранник и старик-аптекарь в комнате остались.
Но гладиатор не желал их жизни отбирать
и потому ещё чего-то ждал, и наблюдал.
Потом услышал тихий голос в голове своей:
«Пора, мой милый!»
и первым на охранника-юнца напал.
Слегка ударив в горло, в шею
обоим он сознанье отключил,
а жизни им сберёг, оставил.
У кровати Здорга очутился, встал,
бинты с лица его сорвал
и не поверил собственным глазам.
Опешил.
Там крепкий муж, а не старик седой лежал
в одеждах, гладиатору знакомых.

Кризэс замешкался с решеньем
и понимал теперь,
о чём тут лекарь долго рассуждал.
Затем решил проверить тело мужа сам
и ткани с крепкого плеча у незнакомца снял.
Увидел чёрный знак на том же месте,
но всё же очень сомневался,
что перед ним всё тот же Здорг —
опасный враг, лежит и мило спит.
 
Был глаз второй на месте,
и шрамы зажили уже совсем.
И незнакомец молодой, как видно было,
в сознанье потихоньку приходил.

Аптекарь за щеку вот только что ему залил
свой эликсир для бодрости и силы,
что для себя всегда с собой за поясом носил.

«Смешно, умно, но глупо — Кризэс подумал, —
Какая дерзкая подмена Здорга! Но зачем?
Зачем столь важному жрецу бежать из дома?
Что за причина? Я напугал?
Охрану подкупили — это ясно.
Сбежал убийца! Дьявол!
Но куда?! Когда?! Где нынче затаился?!
Так значит нужно подружиться с этим,
чтоб разыскать скорее разноглазого того».

Он тело Здорга на своё плечо взвалил легко
и торопливо удалился длинным коридором.
Спустился узкой лестницей в подвал
и через стену тайным ходом,
что как-то Зэофанес показал,
Кризэс недосягаем для охраны оказался.

   *   *   *
День ясный, утро, холод, ветер
и из людей на пустыре у рощи — никого,
ведь праздник в Элевсисе и Афинах.
Деметры-Персефоны день четвёртый
с состязания в искусствах началсЯ.

   *   *   *
Тем временем всё дальше удалялась
повозка Марфы и Авроры,
направлялась в Дельфы, торопясь.

А у горы Парнас,
едва дождавшись утра, Иа
решился рассмотреть то место,
что на закате видели
Мэнес, Минка, Марк и он вчера.
Страх иль любопытство
юношу всю ночь звало туда.
Пошёл один, тайком
в плаще пешком, с мечом.
Подумал он, что будет так быстрее.

Что видел, и что делал дерзкий Иа,
рассказчик скажет нам потом.

                Часть 2

Тем временем
в Афинах охрана храма Зевса,
возвратившись с Зэо в покои миста
для подтвержденья им обмана,
обнаружила исчезновение лжеца,
побитую охрану у покоев Здорга,
Пана, навзничь на полу лежащим,
и розыск беглеца скорее начала,
доложив жрецам верховным
и спавшему сатрапу о побеге.

Тот разозлился, не пришёл в себя,
не выспавшись совсем за полчаса,
и сам тотчас же за оружье взялся,
возглавив розыск беглеца.
А лёгкий жар простуды в теле мужа
с большей силой поднялсЯ.

Один стоять остался Зэо
в пустых покоях у кровати Здорга.
И первое, что юноше на ум пришло,
что может быть, Кризэс его похитил.
Не понимал, зачем вот только.
И тайный ход и подозренья
решился сам тихонечко проверить.

   *    *    *
Кризэс на пустыре,
связав лишь руки незнакомцу,
с ним хитрый разговор держать решил.
А тот всё больше просыпаясь,
замерзал, осознавал, что, кто
и где сейчас он оказался.
Ясные глаза свои открыл,
узнал Кризэса, и напрягся.
 
«Ах, дьявол!
Я всё-таки попался!»

На руки, ноги поглядел свои и осознал,
что слишком сильно в этот раз омолодился,
взяв жизнь и время сразу у двоих.
И оттого решил солгать, схитрить,
назвавшись именем чужим,
чтоб, казни лютой избежать и выжить.

Кризэс глубокий вздох его заметил:
— Очнулся наконец? Я рад.
Ты в безопасности сейчас,
а был от страшных пыток
на расстояньи в час.
Скажи мне честно, кто ты.
Тебя я спас от приговора
и откровенного ответа заслужил.

— ТЫ спас меня?
А от чего? — слукавил Здорг.

— От пыток Кодра
и совсем недоброй смерти.
Поверь. Я сам его слова слыхал.
— Да-а, дела-а…
Сидел у друга дома за столом, уснул,
и вот, смотрите, где я оказался.

— Так что в тебе такого?
Кто ты? Откройся, назовись.

— Я — просто мист.
Я новообращённый.
Дня два иль три охраною на службе состою.
Я Тэофанес.                (Тэофанес, Тэо. Греч — богоподобный)
И я глупец, что так легко попался на посулы.
А где мы?
Я этот лес совсем не узнаю.

Сам думал:
«Как я сюда попал?
И отчего доселе жив и не убит?
Да, это радует, но всё же,
чтоб дальше жить — знать должен,
что совершилось здесь,
пока в беспамятстве я спал.
И как на пустыре у рощи оказался?
Я помню,
как в подвале на ступенях
с Кризэсом, Зэо и Авророй дрался,
а потом…
Нет, ничего не помню. Тьма. Провал».

Кризэс меч снял и рядом положил с собою.
Он поправлял доспех, надетый наспех,
истёртые до дыр сандалии
перед дорогой дальней
удобней шнуровал:

— А должен узнавать? — Взглянул, спросил, —
Мы на свободе будто, но пока.
Афины это, незнакомец.
Парфенон над нами.
Видишь? За горою, там.
Немного времени осталось.
Я думаю, уже объявлен розыск,
и погоня по дорогам началась.

Ведь ты сбежал от строгого допроса Кодра.
От правды слов твоих сейчас зависит
жить нам, иль умереть сегодня.

— Что хочешь знать, спроси — отвечу.

— Ты — мист, сказал. Ты Здорга знаешь?
Где он сейчас?

— Сбежал.
Его спасли вчера,
осуществив подмену мною,
как понял только что.
— А где? Когда?
— Вот этого не помню.
Возможно, выпил снадобье,
что в кубок подмешали в ужин мне друзья.
— Тебя что предали?
— Похоже, да.
Овцою на закланье сделав…
Хотя жизнь Доплена важнее, чем моя.
Покушенья раньше тоже были.
На досуге как-то говорили.
— Я это понял.
Что станешь делать?
— Я думаю,
что нужно бы возмездием
за такой обман воздать.
Я с жизнью расставаться не намерен.
Я молод, не женат и в крепком теле.
— Тогда мы вместе в этом деле.
Куда идти? Где Доплена теперь искать?
И почему сбежал из храма он,
не понимаю.

— А я, что — должен знать?
Раз совершён побег,
так есть ему причина.
Всего есть три дороги для него,
чтоб жизнь сберечь.
— И? Говори же!

— Дорога в Дэльфы — раз.
А там в толпе людской и раствориться
среди паломников, калек и местных.
Из Элевсиса, Рэт иль Итии
Ладьёю малой — в море хоть куда.

Два — Афинский порт.
Он больше, ближе.
Сейчас любой корабль для бегства подойдёт.
Да хоть пиратский. Лишь бы был,
и прилагалась щедрая оплата серебром.

— А третья?

— Третья —
чрез пещеры, в горы,
а там, на лошадях — в Царь-Град Иерусалим.

— Зачем туда-то?!
— Спросил — ответил то, что знаю.
— Так что же, разорваться мне на три дороги?
— Конечно, нет.
— Так думай, мист! Скорее!
Что б выбрал для побега ты?

— Тебе-то Здорг зачем?
Я отомстить «друзьям» смогу и сам быстрее.

— Да он кому-то в Риме денег задолжал.
Я нанят разыскать его судом
и привести для разбирательств в порт,
и после в Рим и к Колизею.
Ростовщики, ты знаешь — люд серьёзный,
а злато любит счёт.
Плати — или в уплату долга
Суд Рима золотого
с тебя свободою возьмёт.

Ты уж видал, как в рудниках гниют рабы?

— Да, да… Долги, долги…
Да только не был Доплен в Риме никогда. — Солгал. —
И у такого миста разве могут быть долги?

— Откуда знаешь?
Ты что ли близок с ним бывал?
— Нет. Просто не слыхал о том.
— Но, может, за три дня
не всё слыхал о нём?
— Да. Верно, говоришь, спаситель.
Чужая жизнь потёмки — критский лабиринт,
а в нём….
— … кровавый Минотавр. Я знаю, умник!
Скажи,
что означает крест и со змеёю меч в цветке,
что на твоём плече я видел?
— Такое братство розы и кинжала.
— Что предаётся братом брат?
— Да нет…
— Так «да», иль «нет»?!
— Я расскажу, но после…
— После?
Нет, сейчас мне всё скажи!
Возможно ведь, не будет
у нас обоих «после».
— Мне руки развяжи.
От сна и от верёвки больно онемели.

— Ты не сбежишь?

— Куда мне от тебя бежать, мой друг,
коль оба беглецы. Ведь так? —
на его истёртые сандалии взглянул.

«Коль побегу — он не догонит!»

— Почти, почти.
— Ты гладиатор, что ли?
— Нет.
Я римский воин.
Ростовщиками нанят.
Я ж сказал.

  Здорг:
«Да, здесь оставаться Допленом
теперь уже нельзя мне.
Я слишком молод, не узнаваем стал
и от того все связи на сегодня потерял.
И в храм
как Доплену уже нельзя прийти!...
Смотрю, на лезвии его меча
я выгляжу на тридцать лет?
О, колени, плечи больше не болят…
Да и глаза прекрасно видят тоже.
Придётся начинать сначала
путь чёрного кинжала.

Кризэс — глупец. Убью!
Теперь я молод — силы хватит.
Олкейос мне недюженную силу передал».

  Здорг:
— Ты что, меня боишься?
— Да нет. С чего бы?!
Ты ж не спартанец-гладиатор?
— Так руки развяжи,
мне малую нужду исполнить срочно надо.

Кризэс и развязал его,
доверчиво от пут освободил.

Здорг отошёл подальше,
чтоб слить подутренние воды
и размышлял, как дале поступить.
ПОднял ловко ткани,
на небо взор поднял и поглядел.

— О, наконец-то! Вот это благо!
Чуть не лопнул!

Кризес не отпуская с глаз его,
всё ж сомневался очень
и Зэо плащ на нём,
конечно же, давно узнал:

«Рисунок старый на плече,
а мне сказал,
ему всего три дня».

— Чьё это платье на тебе, скажи.

  Здорг улыбнулся мило:
— Не знаю, чьё-то.
А где моё — не знаю, друг.

  Кризэс:

«А управляется легко с ним,
как будто долго сам такое же носил».

— Сандалии тоже не твои?

  Здорг посмотрел на них
и ноги обмочил:

— Ах, дьявол!
Ноги в нечистотах! — вскрикнул
и Кризэс его по голосу узнал,
озлился и на ноги вскочил.

— А-а! Исчадье, змей!
Опять сменил ты кожу!
Я шкуру до костей с тебя сейчас сниму! —
И бросился на кровного врага.

Тот отскочил легко за дерево и камень
и с ним игрался в роще, как с кошкою дитя:

— Ха, ха, Кризэс!
Ты всё-таки узнал меня?!
Я даже рад! Тебя я ждал!
Соперник сильный,
только глупый, как свинья!
Твоё я сердце вырву
и разом нанизаю на кинжал,
как сердце тре-пет-ной твоей Антеи!
Она так плакала,
и всё тебя звала, пылая на костре,
а ты совсем не торопился к ней на помощь.
И дитя её невинное
с отравленным вином в руке проспал…

Я жизнь обеих с наслажденьем взял!
Ты помнишь?! Видел? —
в глазах его прочёл, — Да, видел!
Хоть и кровью истекал.
Так отчего не сдох тогда?

  Кризэс:
— ТЫ сдохнешь прежде!
Умри же, Зверь!
Иди сюда!

Здорг нараспев дразнился:
— Твоя мне жизнь нужна теперь!
Козлом для отпущения моих грехов —
ТЫ станешь, гладиатор мерзкий!

— Детоубийца!

— Ди-кий, глу-пый вепрь!

В капкан легко попался!
сам спас,
сам руки развязал!
Зря не убил меня в дому Авроры сразу.
Второго шанса не дам я гою никогда.

— ДА, ИРОД! Людоед!
Уже пробил твой час!
Умри!
Умри сейчас, исчадие!
Змея!

Сцепились крепко без оружья оба
и бойня насмерть кулаками началась
пока.

   *   *   *
Нет слов таких, чтоб описать тот страшный бой.
Сражались голыми руками Смерть с Любовью.
Рассказчик — Ангел Чаш, слуга покорный наш,
их не найдёт, сколь не старался б нам
обрисовать спокойно и бесстрастно
неравное противостоянье двух стихий.

Здесь в тёмно-карих —
правда, ярость, честь и Свет.
В небесно-голубых чужих украденных глазах —
зияла НЕчисть — гниль бездушья.
Напряженье жил, сердец и крепких тел,
не уступающих друг другу ни на лепту.      (Лепта — мелкая греческая монета)
               
Рычал один. Рычал дугой.
 
Хватал один. Душил обеими — другой.

До исступленья бились насмерть беспощадно оба.
 
Вот сцепка!
И снова удушающий приём.

Бросок! Второй!

Упали снова оба.
Давка!

В грязи захват, удар. И брызжет кровь!

Опять смертельный гладиаторский приём!

Трещат от напряженья шеи, жилы, руки, спины.
Пот. Грязь. Слюна, как паутина растянулась на губах.
Пронзительный и долгий взгляд врагов глаза в глаза.
Арена битвы Равновесий шире, шире.

Вот снова крепко на ногах стоят
два диких зверя — Смерть и яростное Мщенье.
Лишь кто-то третий — Случай или Рок — решит
кто в этой битве нынче победит.

Теперь Кризэс из-за спины свой нож извлёк.
Здорг тут же вспомнил, где меч его врага лежит,
и, улучив лишь тяжкий долгий вдох Кризэса,
метнулся в сторону, к оливе старой и кусту,
чтоб снова уровнять весы и шансы выжить.

   *   *   *
Именно сейчас у Дэльф священных рано утром,
пока друзья все мирно спят в пещере,
наш любопытный Иа в лес тайком сбежал.
На дерево большое карабкался, влезал,
что покренилось от грозы недавней.
И ловко, и умело штурмом брал его,
всё ближе подбираясь к месту,
где тень в плаще сухая, тонкая, людская
вчера с осколком красной чаши
мёртвым камнем на верхушке замерла.

   *    *    *
Кризэс сейчас заметил, но не сразу
мальчишка Зэо к ним, торопится, идёт,
как раз навстречу Здоргу.

— Беги-и!
Наза-ад!
Держись подальше, Зэофанес!
Перед тобой детоубийца, дьявол, враг!

  Здорг:
«Вот как?!
Ненужный мне свидетель?»

  Зэо:
— Охрану призову!
Держи-ись, Кризэс!
Сейчас с подмогою вернусь!

И, развернувшись, сразу Зэо побежал.

  Здорг злобно зыркнул в Зэо:
«О, нет!»

Схватил булыжник на бегу
и мощно бросил парню в спину.
Попал.
Как раз в затылок.
И Зэо вскрикнул и упал
лицом на камень и в сухие травы.

Кризэс свой меч схватил и
бросился быстрей за Здоргом.

— Его за что убил?!
А-а-а, дьявол!
Время жизни вышло!

Здорг, безоружным оказавшись,
оглянулся и рванул скорее в гору:
 
— Нет! Я моложе, я сильней!
А у тебя дырявые сандали! —
Там по сыпучей каменной стене,
карабкался всё выше, выше и быстрее,
так ловко, как в эту же минуту
по дереву взбирался юный воин Иа.

Уступ, уступ!
Ещё, ещё!
И сыплет острым камнем глиняный утёс,
Кризэсу руки, плечи, ноги бьёт.
Тяжёлый меч
удобнее держаться не даёт на склоне.

Кризэс его тотчас отправил в ножны.
 
Теперь доспехи руки не дают поднять.
Всё тяжелее вдох даётся и труднее шаг.

А Здорг смеётся сверху над атлантом,
мол, не достать теперь тебе меня.
И рвётся вверх быстрее и быстрее
маг змееликий в крепком обновлённом теле.

   *   *   *
Едва ли прикоснулся к тени Иа,
как та рассыпалась истлевшею листвою
и с тихим ветром-стоном
сорвалась и полетела вниз на скалы.
В остатках малых, что на коре остались
воин разглядел
осколок странной битой красной тары.

Взял любопытства ради в руку,
по краю острому чуток провёл,
ладонь немножечко поранил,
пролил лишь каплю крови молодой,
и сразу облизнул порез,
остатки вытер рукавом.

Вздохнуло утро широко,
качнув внизу туман — густое молоко.
По древу покатилась вдруг одна серьга,
за ней другая — чуть не упала в пропасть.
И Иа их поймал легко,
и взял в карман с собою.

«Олкейоса как будто жемчуга?
Не может быть!» — подумал.
И, заподозрив худшее,
решил по возвращении
всё показать и рассказать
в подробностях Мэнесу.

   *   *   *
Здорг, стоя на утёсе,
в тот же миг
почувствовал прилив ещё каких-то сил,
как лёгкое головокруженье.
Шаг снова сделал, пошатнулся,
головою оперся о стену
и камень под его стопой
чуть дрогнул-шелохнулся:

— Э, погоди, постой.
Вот случай мой!
Иди, иди ко мне Кризэс, быстрее! —
сквозь зубы ирод прошептал.

Кризэс как раз под ним и оказался.

Хрустят и катятся
под крепкими его ногами камни.
Остановился Здорг и наблюдал,
куда теперь Кризэс ступить желал:

— Ты жирный боров, а не гладиатор!
Ты что, устал уже, дедина?
Мне подождать часок?
А может, ты вина от горя
опять до забытья хлебнёшь?
Вздремнёшь, приляжешь, отдохнёшь?!
Тебя я подожду, коль хочешь,
но недолго.

— Ты отдохнёшь сейчас в Аду!

— Туда сейчас Я не пойду.

ТВОЙ путь с горы короче и быстрее!

— Что ты сказал?
А ну-ка, повтори!

Сползай оттудова, змея!
Я всё равно тебя достану!
И шкуру до костей сниму!
Изжарю на кресте живьём,
как ты изжёг мою Антею!

— Я говорю, что ты опять попался, дурень!
Кризэс, свинья — лови подарок от меня! —
и, опершись спиной о стену,
крепкими ногами огромный острый камень
ему на голову усилием спихнул.
— Умри сейчас!
Пора прощаться нам!
Поклон мой передай Душе Антеи! 

Опору Здорг немного потерял,
чуть поскользнулся на сыпучем склоне,
но удержался от падения в пропасть
за корень старенькой фисташки,
что там к камням прижавшись,
росла одна, как сирота дитя.

Кризэс услышал скрежет над собой,
всем телом к той скале прижался.
Взметнулся резкий ветер над горой.
Над головою ЭТОТ страшный камень пролетел,
но ТОТ, что покатился и сорвался следом
плащ старый шерстяной его задел,
и, сдёрнув мощной силой с места,
по обломкам острых скал тащил, трепал.

Летел он кубарем.
Смешались небо и земля перед глазами.
В полёте сильными руками
Кризэс всей силою за жизнь борясь,
за всё подряд цеплялся,
избивая тело, руки, пальцы в кровь.
И вот упал,
разбился
и скатился быстро под утёс.
Сломались ноги, голова пробита.
Перевернулся пару раз ещё Кризэс
вздохнул,
и, заливаясь кровью алой
у края рощи из олив,
жизнь в травы мёртвые сухие
горячими ручьями лил.
 
Доспех заветный из отбеленной бычьей кожи
сберёг Кризэсу только кой-какие рёбра,
сломался и сорвался с тела он.
Висел лишь на плече, как содранная кожа.
Плащ рваный кровью быстро напитался
и паром уходящей жизни задышал.

Кризэс дрожал от боли
и стонал, сцепивши зубы,
от гнева на себя, на случай,
безсловно Здорга проклинал
и обещанья девам вспоминал:

«Аврора,…
я не успел,
я не сумел,
нарушил слово…
Спасай себя и девочку сама!

Услышь меня сейчас, где б ни была ты!
Проснись!
Очнись!
Беги! Беги, Аврора!..»

   *    *    *
Сквозь сон глубокий от настоя Марфы
она его и услыхала,
и, вздрогнув, поднялась, вскричала,
перепугав своими громкими словами
лошадь, Марфу, сына:

— Кризэс. Кризэс!...
Тебя я слышу, вижу, поняла.
Бегу к тебе на помощь!

С повозки соскочила, огляделась, встала
и неосознанно огнём дышала,
будто всё до последнего мгновения,
действительно видала:
его последний вздох, последний взгляд
и Здорга страшные признанья и слова.

Марфа, тотчас остановив повозку:
— О, Боги! Что случилось?!
Ты бледна!
Очнулась? Слава богу.
Да ты в горячке, что ли! Не пойму.
Ты всё же нездорова?
Дай прикоснусь ко лбу.

— Беда, беда случилась, Марфа!
Боги!
Смерть скачет по пятам на жеребце гнедом,
как прежде я во сне видала!
Тот храбрый воин, что два дня назад
поклялся уберечь меня и маленькую деву,
вот только пал с горы, разбился
и, истекая кровью, умирает сам!
На хитрости попался Здорга.
Того, кого ты в ритуале увидала — ЖИВ
и знает, где мы и девочка сейчас!
И он опять моложе и сильнее,
чем видела его последний раз.

— Каков теперь он, опиши.

— Лет двадцать от роду или не многим больше…
В плечах он крепок, строен и силён, как Зевс,
красив, как Дьявол, ирод-самозванец.
Каким-то чудом оба глаза снова на лице!
И шрамы зажили совсем! Почти не видно.
Лишь тонкою чертою в улыбке на щеке.
Вот тут. Вот так!
Глаза прекрасны и ясны, как очи нашего атланта…

— Олкейоса?

— О-о, да-а! — едва перевела дыхание Аврора, —
В них блеск и одновременно холод, Тьма!
Но кто же ОН?! О, боги, боги, защитите!

  Ахилл в смятении дрожал:
— Так значит, мой герой Олкейос мёртв?

  Марфа — Ахиллу:
— Похоже, да. Но всё же точно не известно.
Крепись, мой мальчик. И стон в груди сдержи,
как дОлжно воину и сыну.

Но как теперь средь тысячи юнцов-красавцев,
нам распознать в толпе того? — Спросила у Авроры.

  Она:
— Поверь, сказала б,…
но не знаю.
Во сне всё было, как в бреду, но…
как будто бы видала,
Кризэс вспорол его ножом, — Припоминала.

— А где?
— Внизу, здесь, на ноге. Вот так, — и показала, —
Теперь с ним меч Кризэса, на котором
эфесом голова быка была.
Его я видела тогда, в подвале.
Лишь однажды.

— Я поняла.
Для опознания ирода, конечно, мало.
Но это много больше на сейчас, чем ничего.

  Ахилл растерянно всплакнул немного:
«Хм, Олкейоса уж нет… совсем?»
— Мам, мам, и что теперь мы будем делать?
Куда бежать? Куда теперь нам ехать?

  Аврора:
— А где сейчас мы, Марфа? —
Огляделась, в себя чуть-чуть пришла
и поправляла волосы густые.
— От Элевсиса пять часов уже в пути.
Мы по дороге в Дэльфы, дорогая.
Как все паломники
мы нижнею дорогой едем.
Их через час иль два прибудет много.
Мы затеряемся средь них в толпе.

— Да, это верно.
Теперь я узнаю дорогу.
Пусть приведут скорей туда нас боги,
где сможем мы её родителей найти
и предупредить Адониса о Здорге.

  Ахилл:
— И даже хорошо, что спит ещё сестра…

  Марфа — Авроре:
— От настоя омелы с мёдом
проспит ещё наверно два часа.
   Аврора:
— Едем! Едем!

Взобравшись снова на повозку,
и лошадиный шаг ускорив,
отправилась семья скорее в путь.
Скорей, скорее в Дельфы!

  *    *    *
Тем временем Кризэс
отсчитывал свои последние минуты,
но просто так расстаться с жизнью не желал:

— Антея,
милая моя,
тебя я будто ясно вижу.

Я ближе подхожу к тебе
от капли к капле.

Прости,
мне не подняться на ноги уже.

Смерть скалится, спешит ко мне.

Молю Богов — сейчас пусть не споткнётся Здорг,
хоть на мгновенье подойдёт
ко мне поближе, поскорее.

Мой верный нож?
Да, вот он, вот он,
он здесь, в руке, друг верный мой!
Да, это хорошо…
Держу, держу его...
Он тёплый, скользкий.
Истекаю кровью.
Немеют пальцы…
Крадётся жуткий холод в жилы…
И тяжелей становится дыханье…

Не подвела б сейчас рука.
Изорвано бедро и тело, вижу,
как будто тигр меня всего сжевал.

Всё меньше сил…
Всё ближе не-бе-са-а…
И облака-а всё ни-и-же
нависают надо мною…
Я будто бы ле-чу…

О нет! Остановись, мгновенье!
Мне рано умирать сейчас!
О, Мойра, подари ещё одну минуту! (Мойра Атропа — старуха, обрезающая нить жизни)
О, Гесидора, погоди, постой!                (Гесидора — греческая богиня страхов,
Не забирай, пока мой не окончен бой.            ужасов и перекрёстков, переходов               
                из одного мира в другой)               
Идёт? Идёт.
Спускается, исчадье!
Ну, слава богу!
Не упущу шанс этот золотой!

Здорг издалека ему кричал
и шёл вразвалочку немного пьяный
от приходящих молодильных сил от Иа:

— Ха-ха, Кризэс!
Ты плачешь? Вижу.
Вот дела?
Великий гладиатор Рима,
словно старая гетера у столба
на молодость девиц глядит
и злобно слёзы проливает,
тряся обвисшими грудями!

Ты истекаешь кровью, боров?
Вот это благо для меня.

— Здо-орг…

… подойди сейчас поближе.

— Иду и так,
увидеть твой конец «счастливый».
Зовёшь, зачем?

— Завет хочу оставить.
 
Умираю. Видишь?

Ведь я один,
и я богат...
Скопил немного серебра и злата…
Прошу, отдай его мальчишке Зэо,
если выжил он…

— Что-о?

— Отдай ему… кг… кг… —
он говорил всё тише,
подманивая Здорга ближе, ближе —
…тридцать шесть сестерций…                (Сестерций - серебряная монета Греции)

Здорг уши навострил
и ближе подходил.

  Кризэс шептал:
— …пятнадцать драхм…                (Драхма - золотая монета Греции)
…и с самоцветами…

Здорг наклонился ниже.

  Кризэс хрипел:

— … и с са-мо-цве-тами…

  Здорг нетерпеливо вопрошал:
— Что с самоцветами?
Ну! Говори же!
Где злато мне твоё забрать?!

Здорг взгляд его поймал
и будто мысли прочитал.

— Прими к-и-н-ж-а-л! — вскричал.
Все силы, что ещё остались,
Кризэс вложил в один бросок-удар…

Отпрянул вмиг и увернулся Здорг,
споткнувшись, на бедро упал.
Кризэс немного промахнулся,
не перерезал Здоргу горло,
как того отчаянно желал.
Всего чиркнул ножом его сапог
и плоть ноги слегка вспорол.

Кризэс упал на грудь
и больше не поднялся.

Он, молча слёзы проливая,
зубами громко скрежетал.

  Здорг:
— И это всё,
к чему ты так стремился, гладиатор?
И всё-таки не воплотил?

О, боги, как смешно! Ха, ха!
На что потрачено ВСЁ-Ё ВРЕ-ЕМЯ ЖИ-ИЗНИ?!

Ты не убил меня — лишь поцарапал. Видишь?

Ты неумелый глупый лжец, паяц.

День-два —
всё заживёт на мне, как будто на собаке!

Чего хрипишь и пузыри кровавые пускаешь?
Кричи, Кризэс! Кричи, мой Золотой!       (Кризэс. — греческое имя озн. Золотой)
Хоть волком вой на лУны и на звёзды!
На помощь призывай друзей лужёным горлом!

Ну-у?! Где все они теперь?! Скажи.
Я — распрей их разъединил
и стёр с земли их всех поочерёдно!

Ты думал — так судьба распорядилась
с матерью твоей, отцом и братом?

Случайно ночью загорелся дом?
А в нём никто так и не проснулся пред пожаром?
Каким-то чудом уцелел лишь ты – ребёнок.

О-о, не-ет… Ха-ха!
Отец и брат твой — Арийский воин-маг —
мой худший сон
и всем моим делам — дела все ваши — яд.
А ты моим усилием с тех пор —
лишь сирота, безродный нищий арий-раб.
И стал отъявленным убийцей!
И у МЕНЯ на службе в Риме состоял!
Забыл, что есть Свободный Выбор!

Ты этого не знал?
И сам о том не догадался?

Не правда ли умнО, забавно, просто:
убить родителей-атлантов
и воспитать детей богов, как надо нам.

Ты убивал лишь за еду
и даже не за злато,
не сомневаясь, жизни отбирал.
Так в чём же дело стало? А-а?!

Я б о тебе забыл легко,
когда служил мне на арене, но...

ты вдруг нарушил мои планы —
полюбил
и проявил участие в судьбе рабыни
— дитя такой же, как и мать твоя, ведуньи!

Как ты посмел опять стать человеком с сердцем?!
Дерзнул зачать в любви дитя! ТАКОЕ!

Зачатое в любви от мага и ведунии ОНО,
как яд двойной —
есть худшее из зол
и для меня, и моих братьев!
И кстати:
живая кровь дитя твоей жены
была целебна и сладка.

Но впереди ещё одна такая капля вашей Тары сгинет.

Узнай об этом
и беспомощно умри сейчас, холоп…

Найду её, убью её,
как прежде всех вас убивал, сжигал и мучил.
Страданья ваши — лишь малая ещё частица мести
за то, что Праотец ваш — Солнцеликий —
моего Пекельного отца однажды оскопил!

Так было бы за что-о?!

Всего лишь за насилие над Да-А*рийской Девой!

Кризэс в бессилии едва дышал,
дрожал, прощаясь с жизнью уходящей.
Здорг откровеньем слова добивал его:

— ТЫ для МЕНЯ легко
слепым орудьем смерти стал, Кризэс.
Всех кто хоть что-то помнил,
или знал о том, как раньше в этом мире было:
кто убивал атлантов, кто уничтожил Рай —
ТЫ в Риме на арене НАМ на потеху убивал!
Своих же единокровных братьев, кстати!

Не знал, Кризэс, что есть Свободный Выбор!

Как сладко нам смотреть и знать
что ВЫ убиваете друг друга сами!

О, это чудо!
Лицезрели б вечно!
Прекрасная, кровавая игра,
где победитель в каждой схватке
только МОЙ Отец.

Страданием и смертью вы питаете нас всех.

Ну что, теперь прозрел, Кризэс?

Хоть что-то снова вспомнил, осознал?
Сжигает ярость в жилах?

О-о, да-а!
Я вижу по глазам, как правда жжёт!
Какой сейчас ты сладкий даришь мне гаввах!
                (Гаввах — энергия, выделяемая в страданиях и смерти)

Не долго ярости твоей в крови гореть.
Её в тебе всё меньше...
А жа-аль.
Я б любовался долго на твои мученья.

Что ж, Арий, не помнящий себя,
пора,
зови сейчас к возмездию своих Мессий!
И призывай скорее их на помощь!
Ведь у тебя уже не будет «после».

Твоих Отцов и Матерей святые голоса всё тише?

Ты их в своей крови совсем не слышишь?
Правда?!

Теперь ты глух и слеп,
как от рождений прежних не был никогда!

В твоей душе сейчас их больше НЕТ?

Ты НИЧЕГО не помнишь?

Не знаешь, КТО Я, кто мой Отец Создатель?
Что нужно сделать, что сказать,
чтоб пред тобою я покорнейшим рабом склонился?!
Ведь мы служили прежде Вам! —
над Кризесом ирод ниже наклонился.

Кризэс хрипел, сжимая злобно зубы,
едва ли не терял остаточки сознанья.
Здорг улыбнулся, зверски вскрикнул
и руки над головою радостно воздел:

— Теперь хозяин — Я!
И снова ПОБЕДИЛ!
Я — истребил в тебе всю радость мира!

ТЫ не увидишь, как будем МЫ
через войны, страх и злато
править этим Миром Яви!

НИКТО из нас не собирался
чтить ВАШ глупый "мирный" договор,
что был подписан в Звёздном Храме!

Прольётся кровь всех ваших Ариев-Миссий
на ВАШИ камни-алтари!

А матери и жёны разбитыми сердцами
оплакивать их будут до конца времён!

И Радость Мира в душах человеков навсегда умрёт!
Боль ваша, слёзы и страданья — вот благо для Отца.

Хотел предать меня суду? Какому?!
Ха-ха…

Глупе-ец, слепе-ец, Кризэс!
Судил, судить Я вас всех буду
ЗА-Коном преумножая ВАШУ боль.
 
И в осиротевших душах детищ светлых ваших
из поколенья в поколенье, взращивая лень и похоть,
чрезмерную любовь лишь к наслаждениям, злу и злату,
ЭТИМ миром будет править лишь Моя семь-Я!
МОЙ ВЕЧНЫЙ Рим!

Смотри внимательно
«великий, гордый, светлый ПАДШИЙ Арий»,
как и сейчас я без возмездья ухожу.

— Нет, подойди…
Добей меня… прошу…

— Прощай, Кризэс.
Окончен бессмысленный и разговор, и спор.

Ты скушен мне и дале вовсе бесполезен.

Я — жив! Ты — мёртв и битву проиграл!
Отужинать тобой заждались черви и ворОны.
И кстати:

Вскоре также сгинет твой Отец-Создатель.
Обещаю.
Жаль не увидишь ты мучительный конец его последнего дитя.
И после...
никто уже украденный моим Отцом Солар
ни помнить, ни искать уже не станет!
Прощай!
Твой Ад уж ждёт тебя,
заждался.

Нашёл и поднял меч Кризэса
и ковыляя, удалялся ирод прочь.
Украденными глазами улыбался новой жизни
голубоглазый Зверь-палач.

«Теперь скорее в Дэльфы!
К Оракулу поторопиться надо.
Я помню, что туда уехало с семьёй дитя.
Коль встретится, поговорит с драконом,
то Дева-Тара-Лотос точно вспомнит кто она,
зачем в Мидгарде воплотилась снова.

Но…
если, исчезнет эта Тара-Лотос —
падёт и этот Радость Мира.
Узнать её в лицо, остановить скорее!
Убить! Любым путём убить!

Коня-я! Коня-я!
Полцарства за коня и за свободу!

Ах да! Ещё не царь я. Буду!
Грядут те времена.
Я вас, о Арии,
тогда распну, сожгу опять так мно-ого.

Но я уже не Доплен Здорг.
И я опять один пока.

ПОКА,
и только здесь в Афинах.

Теперь тут братья обойдутся без меня.
Обидно!
Грядущей этой битвы не увижу я. А жаль.
Хотя-я…
есть преимущество иное у меня:
Я снова молод, помню всех и вся,
и знаю, что и как мне делать там
в Персии, Иерусалиме.       (Иерусалим - Иер-Русь-Алим - дом знаний и наук Ариев)
И, слава Яхве, голова моя на месте и цела.
А имя? Мелочь.
Будет имя у меня!

Зашить бы чисто рану на ноге,
и можно снова в стремя».

Все силы напрягая,
Кризэс молил богов о воздаянье.
Вложил их в свой точёный меч,
женой Антеей заговорённый.
Не отводил от Здорга ошеломлённый взгляд
до самого конца.

Стекла последняя слеза
и капля крови чёрной загустела.

Остановился вдо-ох.

Ос-та-но-вил-ся взгля-яд.

Сорвался снова резкий ветер с гор,
напал, как лютый зверь на рощу.
Так скоро чёрных воронов
призвал на пир Аид.

Всё кончено,
и шансов у Кризэса
что-то сделать или вспомнить
больше нет.

Там у порогов Тьмы и Света
старуха Мойра — старшая сестра —
беззубым ртом свистя, ему сказала:

— Я заждалась тебя, сынок. Пора.
Ты очень смелый воин, но...
окончена сейчас твоя работа. —
И нить его, нисколько не скорбя,
обрезала ножом точёным
быстро.

Открылись равно два пути:
Врата и в Ад, и в Рай.
Встречали душу воина Кризэса равно
Времени дел Мастер,
бездушный Демон-Крат                (Демон — власть зла, Крат — преумножающий)
и Орак-Ул там на страже.

Из Света проявилась милая его душе жена.
Наполнила вторую чашу Правосудья
любовью чистою своею и так сказала:

— Теперь на чашах Равновесье, Мастер, Боги.
Но вот Маат Перо души возлюбленного мужа моего.

Вы справедливое своё решение примите.
МОЯ Любовь его всегда везде вела.

Свой оберег с него сняла Антея,
с поклоном старой Мойре в руки отдала.
От врат в Аид скорей Кризэса отвела.
И, крепко за руку своего Орак-Ула держа,
пошёл Кризэс Домой легко за нею,
чтоб в Яви воплотиться снова поскорее.
Зачем?
Он точно знал тогда.

   *    *    *
Вошёл в пещеру Иа,
когда ещё все мирно спали.
Рукой махнул Таг-Гарту,
сидящему на страже.
Потом он аккуратно лёг,
укрылся плотно с головою,
грелся, рассуждал о том,
что видел странного,
в подробностях
и как всё было.
В руке он крепко зажимал
осколок грязной чаши
и всё Олкейоса улыбку,
голос вспоминал.

Устал как будто,
закрыл глаза, вздохнул ещё,
уснул на два часа так сладко,
как малое дитя в утробе.

А пёс проснулся,
поднялся, подошёл,
издалека обнюхал Иа,
оскалил молча зубы.
И, ощетинившись,
скорее прочь ушёл.
Лёг рядом с Самандар и Мэхдохт
в ноги.

   *    *    *
Примерно через полчаса
в пещере тёмной, узкой
Адонис Террий очнулся ото сна,
неторопливо встал,
взял мех пустой,
ушёл к ручью,
что рядом тихо с гор
струился чистою водою.
 
Вернулся лекарь неспеша,
разжёг огонь, поставил чашу.
Готовил плотный завтрак —
густую с мясом овна кашу.

  *    *    *
Уже проснулись все
и стали собираться понемногу в путь,
а Иа спит и разбудить его Менес не может.

Проснулся воин не легко и ленно,
потянулся ослабевшим телом в темноту.
От каши и от настоя с мёдом отказался сразу.

Вздохнул в полвдоха и молча поднялсЯ.
Накинув грязный капюшон себе на плечи,
угрюмо за Мэнесом потащился к горному ручью.
 
Не знал,
зачем перебирал в кармане две пыльные серьги.
И на его лежанке в сене
лежать осталась чужая проклятая чаша.


Продолжение читайте в главе 6 часть 3