В пещеры дальние поехав,
где, говорят, есть конь Олегов,
взял фуража себе на месяц,
чтоб на меня не фыркал месяц.
А жидкость, ту, что пригодится,
в каньон поставил охладиться.
Пока я по пещерам лазил,
в палатке кто-то безобразил:
допил всё, дочиста доел,
у входа целый час довлел,
и надавил такую кучу, –
она напоминала кручу.
Вскричав, я выхватил берданку,
готовясь бахнуть в обезьянку,
нажал курок, который крюк:
«Всё, говно сапиенс, каюк!
Я прилетел на самолёте,
а «вы» на входе, предок, срётё!
Дрожи же, образина снежный,
ты в Гималаях незалежных,
наверное, утратил такт,
тебя владимирский ждёт тракт!
А также: морг, психушка, ссылка…
Пиндос, засранец и зассыха!
Пусть ты мохнат, огромен, снежен,
ответ за хавчик неизбежен!
Видать отец твой – Ноя Хам,
по пейсам видно и глазам!
Ты сгинешь у столба позора
от диареи и запора!
Ты не гигант, ты в кубе карлик,
тебя сломал халявный шкалик!
Ты и не горный великан,
когда повёлся на стакан!
Над Джомолунгмой и Кайласом,
Алтаем, Андами, Парнасом
покров твой – Шамбалы туман.
Молчишь! в бровях заросших бродит
идея в мини, в макси, в бодди;
с мечом, с весами и с повязкой;
то напряжённо, то с развязкой…
Тут есть заначка доброй старки,
не хмурься, сядь, допьём остатки…»