О сколько тайн являли нам,
к судьбе причастные явления!?
На забвенье избранным душам,
не имевшим права снисхождения.
А, что судьба пророчит нам,
когда мы оба будем там?
В упокой покаянной души,
в неволе адовой глуши.
В светлый рай судьбой стремясь,
на вольной доле по-глумясь.
Уж иной на свой манер стремится,
к божьей милости прельстится.
А сколь надежд потрачено и силы,
на единый миг седеющих годов?
И почат на забвении могилы,
во плоти дотлевающих рабов.
В парчовую ризу, одеяньем облачён,
стою я отроком иконой крещённый.
Покорным рабом на образ обречён,
язвительным взглядом польщённый.
Бледнее тени, но полон сил,
стою печальный у могил.
И с кем я некогда дружил,
уж на мятежны мысли обратил.
И на долю бывших поминая,
кто мне на лик желанным был.
Лишь на божье чудо уповая,
на воззренье рая воскресил.
Где, на бровке леса пролегли,
для глаз, дороги пеши.
Цари владычеств возвели,
могилы свежи, словно плеши.
Здесь купол храма освятив,
крестом божьего знамения.
Уж, всяк поёт на свой мотив,
моля у бога благословения.
Судьбы смиренное жилище,
на тленном поприще забот.
Стою печальный на кладбище,
жертвой нравственных высот.
Но, к чему в мечтах угара,
мне сокрушаться у креста?
Если в сердце нету жара,
для рефлекторного ума...
Уж корить я мир не стану,
в неволю хлопотных обид.
Когда дышать я перестану,
божьим отроком на вид...
Слышу ль утренний набат,
в пастве пасмурной печали.
Всё мне грезится закат,
уста сердцу чуждое шептали.
И слышан утренний трезвон,
колоколен стон безбрежный.
И вновь душой неволит он,
на стогнах веры дух мятежный.
Где-то там, в тумане скрытый,
витает дух заветных грёз.
Прах родной землёй покрытый,
внемлет шёпоту берёз.
То бродя среди могил,
всплывёт на память прожитое.
И давно забытое родное,
в впечатленьях новых находил.
Брожу ли с мыслию опять,
объять пытаясь и понять.
И власть судьбы вселенной,
и жизни смысл мгновенной.
Поток нескончаемый, уж плыл,
именитых наместников могилы.
И вновь я мыслями уплыл,
о сколько чувств на благо силы!
О если б мог! Сойти бы бог,
в избытке чувств и силы.
Надежд невзгоды превозмог,
семейных узников могилы.
Но, нам богами дарен мир,
гор просторы и морей.
Кумирам мира забавы пир,
храм вельможей и царей.
И сколько не было-б людей,
все привержены идее.
Но глумится жертвою злодей,
пока будет кто слабее.
А сколь падёт на долю лет,
в заклятом мире круговерти?
Исчезнет всё покинув свет,
в нежеланно благо смерти.
Посул циничных, лести сдоба,
в лоб влепил на вылет оба.
Причудлив вид сугроба,
таит истлевши долы гроба.
Прах исчезнет убежит,
дух слащавый тленья.
Но не властно время, он лежит,
прося неистово прощенья.
И скорбит усыпанный цветами,
далёк и долог будет путь.
Пытаясь усопшими глазами,
по сути сущего взглянуть.
Уж, был давно прописан он,
непробудный сон вкушая.
Порой бывало слышать стон,
раскрыв уста без слез рыдая.
И забвенный памятник увит,
плющом оседлого кургана.
Терзает душу и мертвит,
презренный памятник тирана.
На античность златокрылую,
гляжу со всех сторон.
И улыбку внемлю хилую;
"не мне ли этот трон"?
К чему мне тлеть в кострище?
Душевным жаром пепелища.
Уступил бы бог дружище,
благодать убогого кладбища.
Не я ли, родину чуял свою?
что, час от часу гордостью крепла.
Пусть, останется в память мою,
хоть, малою горсткою тлело-го пепла...
Лоснится каменный гранит,
чёрной лентою увитый.
И в нём я вижу свой зенит,
забвенным временем забытый.
Прикован к смертному одру,
кто кончину отрока заметит?
И я когда нибудь умру,
никто могилку не приметит.
Умру вдали желанных мест,
судья судьбы поставит крест.
И угрюмых видами гробницы,
слезою умоются с ресницы.
Величье чуждо было б мне,
вожделённо чувством обольщенья.
Обидно было бы вдвойне,
воплотиться памятью забвенья.
Но мир забвения сулит,
бальзам сердечного недуга,
На тщеславной ярмарке элит,
покоем недруга и друга.
Прах былых покоит время,
в лабиринтах сумрачной судьбы.
Сведя на нет лихое бремя,
в бесплодном вихре суеты.
Себя не стал бы я прельщать,
покой могилы возмущая.
Пустою прозой возмещать,
глумливым ядом замещая.
Строкою чуждой выраженья,
лишенной чувства и ума.
В вожделённых чувствах сожаленья,
как смерть таинственна сама.
Непробудно спят по-минные могилы,
гранит хранит их явственный покой.
На скорбь судьбы; надежды, силы,
уж давно почат в земле сырой.
Иной, судьбой в себе поправ,
на стогнах веры дух мятежный.
Льстец лукав державных прав,
в дверях эдема - отрок нежный.
На вкус польстилась было мода,
житейский жребий был таков.
В тайном умысле урода,
безымянный памятник веков.
Не занимать мудрености житейской,
в склонность возрастных годов.
Кумирам мудрости библейской,
в чёрном списке дураков.
Испей отвар молвы людской,
и ты душёй порой покойник.
Где нету зла - один покой,
одним святынь - иным отстойник.
Дивлюсь вожделению вещего пиита,
упокойною строкой на зеркале гранита.
И на дань безотрадного визита,
непринуждённой дозой аппетита.
Где, звучит псалом надгробной тризны,
листая страницы сии рукописны.
Почтивши героя во славу отчизны,
на божию милость без слов укоризны.
То, внемлю исповедь жёсткости я жизни,
укоризны-афоризмы изречением фраз.
Как, псалом надгробной тризны,
звучат гламурным шоу на показ.
Что, урод тщеславный и скупой?
Трудом тщеславного порока.
Извлёк из надписи тупой,
в дар невольного урока...
Музой вольною гуляет,
довольной дерзостью творит.
Судьба беспечно их меняет,
ярких авторов гибрид.
Беспристрастны служители фемиды,
столпов всевышней правоты.
Но им к чему твои обиды,
на них взирая с высоты.
Польщённый взглядами венец,
всё на жертву покаянья.
Цензор мистик и срамец,
тщеславен славою деянья.
Не вы ль свои, святым чужие,
суфлёры масок шутовства?
В чертах молвы благие,
на алтарь стремитесь божества.
Под древний камень мегалита,
забытых временем годов.
В обитель чёрного нефрита,
вживил пращур праведных трудов.
На память каменный венец,
для владык не меркнувшего трона.
Изваял кудрявый наш кузнец,
для кафедрального поклона.
Избытком чувств усопших чтил,
он не тратя даром силы.
Исступленно землю рыл,
вселяя узников могилы.
Пастор лестно их почтил,
в час прелюдии печальной.
Пред всевышним причастил,
в сердцах улыбкою прощальной.
Вот сын вольности святой,
растерзан на аренах глади-ата.
Пред чрево угодной пестротой,
в упрёк священного булата.
Рядом белокаменный дворец,
и венец владыки трона.
Чужого толка хитрый лжец,
звёзды сводит с небосклона.
Под резвой лирой настроенья,
владык наместник и богов.
Воскрес под аурой свеченья,
в заповедном бремени оков.
Не вам ли, неправедны потомки,
под вехой памятных времён.
На жребий выпали обломки,
забвеньем вы-членных имён.
О смерти вестью разнеслось,
на слёзы вызвав по причине.
Куда, как много набралось,
грустной вестью о кончине.
Вокруг могильный гул толпы,
в тиши забвенного молчанья.
Усердным лепетом молвы,
прискорбной пылкостью шептания.
А там, отшельницей стоит,
склонив голову над прахом,
Свой жребий ревностно корит,
объята сумраком и страхом.
Звучит реликвий в упокой,
на святость места погребенья.
И останки мощей со свечой,
излучают ауру свечения.
Алые розы в трауре лент,
в сонную ложу скорбно бросают.
В тот же момент, возник монумент,
стон у иконы свод сотрясает.
Дама в чёрном одеянии,
с бледной серостью лица.
Словно в призрачном сиянии,
тешит усопшего гонца.
Во имя жажды жизни и тепла,
благ тщеславия земного.
Свечку тонкую зажгла,
на бремя времени седого.
И доносит исповедь роптанья,
сердечной речью лепетанья.
Гламурный шоу вдовьих слёз,
оплошной склонности курьёз.
у чужого гроба мается зазноба
и кается до сердечного озноба.
В этот час злосчастный
там в сторонке у моста
у свеч присел несчастный
и зрит он деву у креста.
И в покоях аналоев сердечных недуг,
в святилище друга бывалой судьбы.
Воскресли на памяти прошлого вдруг,
мимолётною искрой давней мечты.
В мотивах лирики поэтов,
на сюжет незрелых слов.
Мелькнёт строкой заветов,
увядших юностью годов.
Амур-но кручинится вдова
у давно усопшего могилы
повторяя сносные слова
незатейливо унылы...
Здесь же роза пламенных ланит,
в зеркальном отблеске зенита.
Свой жребий ревностно корит,
пред бальзамом чёрного нефрита.
Пробил час её напасти,
не в праве всё о всём забыть,
Покинув свет утихли страсти.
на благо власти стало быть.
Кому в напасть с правами власть?
на скромном поприще украсть.
Насладившись долей всласть,
на алтарь он ставит — страсть.
То лик увенчанный красой,
справа вижу пред собою.
В час денницы золотой,
сверкает алой полосою.
Оградка крашена блестит,
ровный ряд гранитной плиты.
На беспечной лености элит,
крест любви плющом увитый.
Но куда не бросишь скорбный взор,
кругом приют загробной доли.
Светил небесных вечных пор,
без страстей, душевной воли.
Дух неволи, унылый вид,
могилы холодом объяты.
Причина смерти цианид,
златые челюсти изъяты.
Пред увиденным поник,
склеп памяти разрушен.
Но духом гения возник,
лишь сон его нарушен.
И здесь буду покоится и я,
прозаик призрачных видений.
лишь одной надеждою горя,
оставить след своих мучений.
Вдоль кладбищенской аллеи,
златою надписью в венках.
И в прозе, и в стихах,
льстят пресыщены лакеи.
Владеют перси пока темнеет,
размытой надписи узор.
Хладный мрамор зад не греет,
ложной славы их позор.
Уж мёртвыми снами светило почило,
в мире забвенья царит тишина.
Стылую младенцу мило уложило,
в лоно бдения и вечного сна.
Тих и покоен Малюткин покой,
подземного мрачного счастья.
Вольный простор над нею живой,
полон силы, забав, сладострастья.
На праздность вольных размышлений,
о сколько в иступлённом сердце пережил!
И быть может ты, романтик рассуждений,
будешь знать и я в этом мире тоже жил.
И кумиром мира всевышних богов,
во славу презревшим бремя оков.
Единым владыкой вещих волхвов,
помяни святых у бренных гробов.
И пусть умру я миру неугодный,
покинув свободы сумрачный приют.
И будет знать всякий благородный,
кого гранит хранит, о ком поют.
И пусть умру я миру неугодный,
благородным отроком свобод.
И там, я жертвенно холодный,
душой вознесу-ся в небосвод.
И почти мою с иной судьбою,
слезой исполненной тоскою.
Не докучно вечными хвалами,
бесследно исчезнувших с годами.
Помяни божьим словом пред крестами,
тех, кто был и вечным будет с нами.
И в лучах любви достойной славы,
единый дар от бога мне,
не ради сладостной забавы,
оплачьте мой жребий в тишине.
в послесловие...
И над душой скорбят пиита,
успев копыта сАваном покрыть.
Чредой вздыхающих, уж свита,
двери в рай спешит открыть.
Запечатлён на зеркале гранита,
уж не пышет жар в душе пиита.
Уж белым светом всем забыт,
покойно спит землёй покрыт.