С утра мороз сменился сыростью. Деревья покрылись влажными чёрными пятнами, голые ветки стучали и шуршали на ветру. «Ур-рр, урр-рр» - взъерошенные от ветра голуби собирались стаями вокруг насыпанной на снег пшёнки. Многочисленные коты бродили мимо пернатых, скучливо смотрели сытыми янтарными глазами и не выражали ни малейшего желания поохотиться.
Время от времени издали вместе с ветром прилетал звук проходящей электрички: она ползла вдали, за Саввинской слободой, упорная и негибкая, как окоченевшая гусеница.
Народу, столько народу – субботний день. Одно дело, когда просто приезжаешь в обитель на короткое время, и совсем другое, когда – на службу. Хотя знаю о монастыре, кажется, всё, в ожидании вечерней службы отправляюсь бродить вокруг стен…
Да разве можно узнать о Саввиной обители всё, совсем всё, раз и навсегда? Монастырь наш являет чудо уже тем, что в каждое посещение узнаёшь о нём что-то новое, любуешься открывающимися видами, как в первый раз. Вот кустик барабариса у подножия бывшего некрополя: алые бусинки-ягодки заметнее лишь сегодня, в серый непогожий денёк, - и с ними веселее. Снег с одной стороны склона стаял, и неожиданно из земли высунули тёмно-рыжие шляпы какие-то грибки: совсем не зимняя погода разбудила, сбила их с толку.
Вот высокое деревянное крыльцо Братского корпуса: здесь снимали эпизоды «Князя Серебряного» в далёком девяносто первом году. Князя Серебряного играл Игорь Тальков: отчётливо вспоминается момент, когда князь встречается на этом крыльце со своей возлюбленной, постриженной в монахини – в последний раз. И стучится в ворота обители – тоже нашей, в Красные врата. О многих фильмах, снимающихся в Саввино-Сторожевском монастыре, мне известно, но о «Князе Серебряном» я узнала только недавно, рассказал знакомый монах. Не Ростов, не Суздаль – Саввино-Сторожевский, наш. И Рождественский собор мелькал в кадре – т о т, советских ещё времён, посеревший, со сбитой штукатуркой…
Уже не так людно, как поутру и в первой половине дня: разъезжаются туристы, увозят автобусы школьников-экскурсантов. Попадается навстречу пожилая пара: женщина несёт закутанного в платок белого котёнка – четырёхлапый сирота давно сидел возле будки охранников и звал кого-то пронзительным «мяя-аам!». Несёт его женщина как грудничка, он согрелся и уже не орёт. Значит, повезло, значит, возьмут в дом. Белоснежная мордочка окутана платком и смотрит лукаво: невольно вспоминается сказка про то, как дед с бабой слепили себе в дети снегурочку.
Наплывают сырые зимние сумерки. В окна соборные видно, как теплятся свечки: всенощная. Хоть и вечер, народу много, не протолкнуться… Сейчас здесь всё иначе, не так, как днём. И не так, как в городских храмах: служба монастырская. Невидимый хор поёт – не вслушиваюсь в слова, ловлю только удивительную красоту напева. Начинается чтение Шести псалмов, и гаснет весь свет, даже свечи, лишь лампадки тихонько мигают перед образами. Расплывчатые, словно состоящие из самой тьмы силуэты монахов возле аналоя. В тишине разносятся слова псалма: «Не остави мене, Господи, Боже мой, не отступи от мене. Вонми в помощь мою, Господи спасения моего…» - а когда заканчивается чтение, свет загорается снова; и радость вливается в душу, точно выходишь из мрака ночного на широкую, залитую солнцем дорогу…И Помазание елеем, который пахнет розой, - крестик на лбу мягкой кисточкой пишет сам наместник обители, отец Савва. А сам-то преподобный тоже здесь, чувствуется его присутствие: богомольцы подходят под его святое благословение к раке с мощами. В строгом молчании возле раки дежурный – молодой послушник. В Саввином приделе собора, за тяжёлым металлическим кружевом двери – исповедь. Уже совсем стемнело, и горят только свечи. Исповедует отец Феодосий, скитоначальник. Пышные серебряные волосы, ласковый украинский говор – батюшку любят прихожане. Заходит к нему в исповедальню человек в слезах, а выходит с улыбкой. Исповедуются долго, до конца службы. Братия уходят на вечернюю трапезу, расходятся богомольцы, остаются только помощники по храму: моют полы, чистят подсвечники.
Свежий холодный воздух охватывает со всех сторон, сразу хочется в тепло, назад, в собор. Спешим к вратам, и тут – небольшой сюрприз: они уже закрыты. В испуге стучу, нажимаю плечом – бесполезно. Раздаётся смех: охранник сжалился над моими страданиями, вышел из будки, нажал неприметную щеколду: «замолились?».
Тёмная аллея, унизанная бледно-жёлтыми бусинами фонарей, ведёт прочь от обители к шоссе. Позади осталась неразличимая в темноте, бронзовая фигура преподобного, благословляющего вослед…
Воскресное утро встречает колоколами. Звон несётся над серыми полыньями реки-Москвы, щетинистыми ветками, разгоняет тяжёлые тучи и вот оно – солнце! Входишь в собор – и глаза никак не могут привыкнуть к полумраку. Люди стоят плотной стеной, слышится молитвенное пение, дверь распахивается снова и снова, впуская богомольцев. Трудник в чёрном халате проворно разделяет толпу народа: кто причащаться, становится в очередь! Время летит незаметно, и внезапно с улицы доносится тяжёлый бас главного монастырского колокола: «бу-уммм»…Помолчит немного и снова: «бу-уммм». Медный гигант всегда неподвижен, гул несётся откуда-то изнутри его, и маленькая чёрная фигурка отца Дорофея – лучшего звонаря обители – возле него кажется крошечной, как букашка.
-…Но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи, во царствии Твоем, - нараспев произносит архимандрит Савва молитву ко святому Причащению, и неожиданная радость переполняет душу… «…Источника Бессмертнаго вкуси-и-ите…» - поют прихожане. Всё ярче разгорается золото святых образов, всё светлее и ароматнее воздух, напоенный ладаном – или только так кажется? Чудесно ощущать вкус Святых Тайн, совсем не похожих на смесь обычного хлеба и вина, и даже немного жаль принимать «теплоту», которую раздают причастникам мальчишки из монастырского приюта – это святая вода, почти ледяная, с кусочком просфорки. Терпкий, алый вкус вина растворяется в «теплоте», и сердце словно заменяют на второе, большее по размеру, наполненное ничем не омрачённой радостью…
В трапезной, куда собираются братия и богомольцы, дежурит отец Валентин, худенький и необыкновенно подвижный. Встречает всех с серьёзной, монашеской ласковостью. Пахнет в трапезной сытными запахами щей и варёного картофеля. Приходит наместник, благословляет всех принять пищу земную, и начинается обед. Один из послушников читает главы из жития святых. Вкусна монастырская трапеза; монахи сидят отдельно от богомольцев, по окончании все поднимаются на молитву и затем убирают за собой и стариками посуду. Слышно, как у дверей монахи перешучиваются между собой: «Инокам до отвала есть нельзя, Господь с полным желудком от небесных ворот назад отсылает!» - «А ты уже и на небеса собрался?». Смеются потихоньку. Кто хочет помочь, остаётся, остаюсь и я – стираю со столов крошки, лужицы щей, расставляю чистую посуду, ложки-вилки. Смотрит из ниши на земную суету о пропитании Богоматерь Феодоровская – большая икона, в позолоченном окладе…
Снова на улице, охватывает холодный воздух со всех сторон. Пора уезжать, ждут дела мирские, земные. А не хочется, хорошо и светло душе здесь, в гостях у Саввы преподобного. Может, самой уехать, а сердце здесь оставить, под святым покровом? Нет, пусть неделю со мной живёт, грешное сердце, через неделю вернусь, покаянием очищу душу и сердце от греховной грязной накипи, чтобы оно вновь засияло, засветилось радостью…
12 фев 2014|