Распахнулись нарядные двери,
В гулкий зал повалила толпа,
Объявили начало вечери,
И продлится она до утра.
На столе и ковши, и корчаги,
Оловянные ложки лежат,
До краёв переполнены фляги,
И диковинный был шоколад.
Сам боярин в тот день именины
Отмечал, и царю был под стать:
Не жалел для гостей осетрины.
Был немолод, ему сорок пять.
Круговая носилась нескоро,
Пили здравие чинно не раз,
Приглушённо ведя разговоры,
Не сводили с боярина глаз.
Переменами яств удивляя,
Наш хозяин берёг под конец
Два огромных витых каравая,
И печёный на углях телец.
Изразцовая печь остывала,
Но в столовой лишь пуще жара,
Было воздуха чистого мало,
Но никто не ушёл до утра.
А в поварне щипали лебёдку,
Чтобы вновь её в перьях подать,
Под ядрёную царскую водку,
Для ценителей-вот благодать!
Ещё утром лебёдушку взяли,
Песню ей не позволив допеть,
За спиной её крылья связали,
И швырнули в вонючую клеть.
С петухами, гусями и рыбой,
Вместе гибели лебедь ждала,
За огромной ледовою глыбой.
До сих пор там лежат два пера.
Сыты гости, но ужин в разгаре,
И на блюде лебёдку несут,
Приготовив её в винном кляре,
Как закуску к шампанскому брют.
Лебединая песня пропета,
Кости брошены в ноги под стол,
Нагибаться плохая примета,
Пир весёлый шумнее пошёл.
Каравай принесён, бок телёнка,
Сам боярин нарезал филе,
Опустели кумган и солонка,
И допито совсем божоле.
Кончен пир, именинник доволен,
Разошёлся народ по нужде,
Благодарствует, кто богомолен,
Собирая себе на столе.