Произнося слова, словно пропуская лучи сквозь оконное стекло, замутнённое или не очень, каким может быть, например, чердачное оконце, к которому прикасались тысячи дождей и мириады пылинок, опавшие листья и лёгкий снег, приносит человек в этот мир нечто удивительное – свою жажду и пустоту ожидания, отдалённый проблеск падающих крох(1) и внезапный момент догадки, угадываемый по наступившему веянию, когда вдруг распахивается окно, но не о решении задачи, а догадки целиком о всём принципе, который был в ней...
«Дьявол может делать много вещей. Но дьявол не может творить поэзию. Он может испортить поэта, но он не может создать поэта. Среди всех козней, который он строил для искушения святого Антония, дьявол, по свидетельству святого, нередко выл, но никогда не слышно было, чтобы он пел»(2).
Под пением можно разуметь здесь хваление Бога, богослужение. А пение вообще... Апостол Павел говорит, что диавол может принимать вид ангела света...(3) И тем не менее замечено справедливо: демон не может создать поэта, он его лишь искажает. И ещё важно здесь правильное понимание того, что же есть поэт; это не тот, кто пишет прекрасные по внешнему виду и по кажущейся глубине стихи. Кто же тогда? Поэзия произрастает и возвращается к сердцу, и те плоды, какие свойственны любви, свойственны и поэзии: долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит, никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится...(4) И если попытаться всё это обобщить... Она всегда кротка! Как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих(5).
«Когда же можно философствовать? Когда имеем досуг от внешней тины и смятения, когда владычественное наше не смешивается с негодными и блуждающими образами... Ибо поистине нужно иметь досуг чтобы познать Бога...»(6)
«Возлюби с терпением нищету, чтобы собрать воедино ум свой от парения»(7). «Молитва есть чистота ума, которая одна, при изумлении человека, уделяется от света Святой Троицы»(8). То, внезапное зрение, также и тот свет сквозь веки в высокий полдень, также и простое, обычное, когда ничего не происходит...
Но что может этому способствовать во дни оскудения? Сама же молитва, чтение, но главное – воздержание от помыслов. Потому что вдохновение, словно живое дыхание, прозябает не в уме самом по себе, а глубже – в сердце, но и это лишь при чистом уме. Голос Божий звучит в тишине. Скажу себе это ещё раз, потому что уже опять пыль и песок охватили, будто поглотили бессмертный образ, как когда-то народы теснили Его...(9) Но Он, пройдя посреди них, удалился(10). Так и теперь, и каждый, подобный мне, скажет: «как это горько!» Но многократно, и всегда, Он вновь оказывается близ. Я не могу постичь Его доброты...
Самое лиричное, то есть пробуждающее и возводящее сердце, из всего существующего – это Господь. А лучше сказать – единственное.
«Бог хочет изменения в мысли. Мысль делает нас лучшими и непотребными. Его одного (смирения) достаточно, чтобы стать пред Богом»(11).
В юности стихи появляются легко, стоит лишь прислушаться к их голосу, когда нечто теплится в сердце. Трудно объяснить, что это, но это именно некое тепло, жизнь, которая имеет голос и слово.
В более зрелом возрасте появляются и объемлются они с тяжким трудом и страданием(12). И тогда, чтобы стяжать это некое тепло а потом ещё и услышать его голос, особенно нужно это – очищение сердца.
Здесь проходит обычный путь. Когда приходит человек к Богу, желая Его радости и отдавая Ему взамен весь мир (который, впрочем, и так Его), Господь одаряет его преизбытком благодати. Постепенно и мало-помалу она начинает скрывать своё действие. И т.д.
Точно так же и когда человек приходит развившись к поэтическому творению, вначале голос его звучит легко и свободно, в великом изобилии (хотя, может быть, не в великой мысли), но после словно тускнеет, глохнет, и чтобы извлечь его из-под этой сурдины, требуется некая зоркость, но главное – труд. И недаром Поль Валери сказал, что не придаёт никакой ценности и даже не доверяет всякому творческому плоду, для приобретения которого не был употреблён труд. И показательно, что главный прибыток от этого труда он видит не в самом даже творении, ради которого он употреблён, а в самопознании(13).
«Дело самопознания есть дело молчания»(14).
Но какого рода труд, о котором здесь говорится? Требуется очистить ум, но не просто ради самой чистоты и пустого пространства, а ради Единого, Кто истинно действует в этом мире(15). Может быть, об этом говорил древний философ, хотя и не видя Лика Творящего:
В срединной пульсации
происходит функционирование Пути.
Невозможно, чтобы случилось заполнение.
В бездонности своей он –
будто бы прародитель мириад сущностей(16).
Да, из этой пустоты, из этого освобождения ума от помыслов и восстанавливается его жизнь, очищается его зрение.
«Сокровенное делание заповедей врачует душевную силу... Итак, должны мы ждать и пребывать уединённо и с простотою во внутреннем человеке, где нет отпечатлений помыслов, ни воззрения на что-либо сложное; потому что ум, на что взирает, от того приемлет и образы»(17).
«Кто способен, будучи мутным, стать неподвижным, посредством покоя постепенно очистится»(18).
«А блуд и всякая нечистота и любостяжание не должны даже именоваться у вас, как прилично святым»(19). И это означает не только то, что между ними не должно быть даже слышно о таких делах, то есть, насколько далеки они будут от этого. Но и то, что только помысл о чём-либо нечистом, даже без зрительного образа, а просто одно именование – уже ставит человека лицом к лицу с зловонием самого дела. Оттого что именование – не одно лишь упоминание.
«Все, хотящие познать волю Господню, должны прежде умертвить в себе волю собственную...»(20) Иначе же не удаётся верно услышать, тот единственный слух(21) молчит.
«...Духовная жизнь и совершенство не состоят в одних видимых добродетелях, ...она не состоит в другом чём, кроме как в сближении с Богом и в единении с Ним... – в связи с чем состоят сердечное исповедание благости и величия Божия и сознание собственной нашей ничтожности и склонности на всякое зло; любовь к Богу и нелюбие к себе самим; подчинение себя не только Богу, но и всем тварям из любви к Богу, отвержение всякой собственной воли и совершенная покорность воле Божией...»(22)
Однако не всё, являющееся в этом освобождённом пространстве, словно бы из недр этой пустоты, которая всё же не есть чистота, не всё, говорю, заслуживает доверия. Необходимо «рассуждение духов»(23), откуда приходит тот или иной голос, какого он характера, не мутен ли. «Обличает духов лукавых сердце; ум недостаточен для сего...»(24) От голоса демонов, старающихся укрыться под внешней благовидностью, оно приходит в смущение(25). Однако это может чувствовать сердце лишь тогда, когда оно хоть сколько-нибудь освободилось от коросты страстей, непроницаемых для дыхания небесного, когда оно знает, каково бывает его состояние, когда действует Господь. Ведь благодать распознаётся по вкусу(26). Конечно, это приобретается лишь после некоего опыта, вопрошения старших. Но всех новоначальных, даруя в начальное время их обращения к Нему радость, вдохновение, постижение Его путей, Господь тому и научает.
Конечно, совершенной чистоты на земле ожидать трудно, и особенно сразу или в сколько-нибудь скором времени, но самое желание её у говорящего сохраняет слушающих от того, чтобы замараться от этой неизбежной скрывающейся мутной примеси.
Душа человеческая очень проста – что пристально рассматривает, предмет или явление, духом того напитывается.
«Что суть мысли мои, как не отпечатки внешних предметов, которые входят в мой ум, словно нити в ткацкий станок, и ткутся, и сходятся, и расходятся, и теряются? Все предметы – вне ума моего, и в ум мой входят не предметы, а отпечатки их. Но Ты – единственная реальность ума моего, с которой ум мой и родился. И до всех отпечатков Ты был во мне; Ты – в соприкосновении со мной до соприкосновения моего с какой бы то ни было вещью»(27).
Нужна дисциплина чувств, чтобы не принимать за вдохновение ритмизованную и рифмованную болтовню помыслов – бывает, что чувство и переживание не сопряжено с речью, а бывает, что и речь оказывается не сопряжённой с ними, и признак сопряжённости – сокрытость, скромность, смирение, потому что только тогда речь бывает плодом таинства, которое всегда совершается сокровенно, хотя и выявляется извне. Эта дисциплина (не назову её особой) – простое и тихое внимание – всегда распознаёт пустоту речи, её какую-то безвкусность, когда она такова, когда она никак не участвует в откровении и не приносит его, как не высок и страшен, может быть, этот признак. Каково оно, это откровение? Оно – небо, характер его – радостопечалие, слёзы, сопряжённые с кроткой хвалой Того, кто источник красоты и окончание всех откровений. Он – всегда новый и непостижимый, оттого и бывает прикоснувшееся стопам Его или ризам слово откровением. Ведь откровение – это не «гром с небесе», но Кроткий и «стоящий при дверях и толкущий»(28), неосязаемый более, чем воздух, который осязается часто лишь тогда, когда его недостаёт и человек начинает задыхаться.
И не обязательно в каждой строчке именовать Его, потому что и мир запечатлён отражением Его качеств, в Нём же и содержится – ведь Он Вседержитель...
Оно, это откровение – небо, но небо наше, земное, потому что по окончании времён там, где будет небо, уже не будет печали, но только – радость. И откровением оно бывает только тогда, когда произнёсший его таковым его не считает, потому что оно и есть – обычное, наше, питающееся от гноя, крови и страдания, непостижимой жалостью Божией претворяемых в дыхание и тело странного растения, малого в семени и огромного в возрастании...(29)
«Равнодушие к помыслам – искусство из искусств, и его нужно стяжать всю жизнь.
Если сумеешь весь ум целиком отдать Богу, увидишь его преображённым.
Преображённый ум лишается всех помыслов, ибо видит Безвидное и ведает Неведомое.
Зло разъединяет ум на помыслы, а Любовь объединяет его для познания Бога, делая ум цельным и собранным»(30).
То есть простым, ясным, объединяющим фрагментарное... «Послушник – это тот, кто стремится погрузить свой ум как можно глубже в глубины смирения; непослушный лишь утопает в болоте учёности»(31). Слышание проникает сквозь, зрение скользит по поверхности...
«Нужна постоянная внутренняя самособранность, чтобы овладеть своими мыслями, чувствами, движениями. Как только человек выходит из себя и начинает действовать, как говорят, вне себя, он сейчас же теряет власть над самим собою»(32).
«Послушник – этот тот, кто учится распознавать врага, гнездящегося в своей душе; непослушный видит врагов повсюду, кроме себя»(33). Хотя говорить об этом несколько неудобно...
Предстоя, слушающий устраняет препятствия; люди не препятствуют.
«...Вдохновение с необходимостью требует постоянного внимания очищенного духа. Но так как оно обладает только силой источника, оно с необходимостью требует также – в качестве средства – рациональной работы художнической способности, и всей логики и проницательности, самоконтроля и самообладания производящего разума...»(34)
«Необходимо нам просить Бога даровать нам способность распознавать духов и отличать истинные откровения от бесовских...»(35) Это касается и побуждений, возникающих в сердце, и помыслов. И каждое дерево, как известно, различается по плодам их(36).
Но поэзия и поэтическое состояние возможно лишь в свободе, и свободе безбоязненной и безпопечительной.
«Тот, у кого разум занят заботой о житейских делах, не свободен... Бывает бездеятельная забота, а бывает беззаботная деятельность... Надлежит заботливо работать, оставаясь без забот, и... будучи беззаботными, не оставлять необходимых дел»(37).
Но как это возможно? Однако, если заповедано Евангелием(38), возможно.
«Трезвение является причиной чистоты»(39). То есть внимательная жизнь. Но источником, разумеется, она быть не может – она лишь ладони, сосуд. «Терпеть натиск помыслов – это смирение, и терпеливо пребывать без помыслов – это тоже смирение»(40).
Словно дерево с яблоками или без них, или садовая скамейка и стол, или всё это вместе – под дождём, или человек, укрывшийся от него под детским грибком над песочницей, или уже идущий под ним, не так, чтобы происходило нечто великое – это дождь, он прост. «Если научишься наблюдать за своим умом, научишься смирению, ибо только ему подчиняется ум»(41).
Непроходимое, белое пространство... «Сила девства – его нерастраченное сияние – сублимируется в высшие духовные ценности. Целомудрие – условие и источник настоящего творчества. При наличии богатой душевной жизни сфера чувственного превращается в энергию эстетического и нравственного порядка. Но если этого нет, ...то чувственность поглощает даже слабые искры других, более высоких проявлений»(42).
Неторопливость, медленное шествие на ветру, когда фонарь в рукаве, изгиб за изгибом чтение древних письмен на камнях, сводчатый коридор и прохладные узоры арках проёмов...
«...Леонардо да Винчи всю жизнь растил и углублял своё духовное созерцание; и медлительность его творческого процесса, непонятная большинству его биографов, объясняется тем углублением в художественный предмет, тем созерцающим вынашиванием его таинственного содержания, к которому Леонардо относился с такой великой и величавой ответственностью. Картины, неоконченные им, были предметно не-доузрены его духовным оком; он это чувствовал и не позволял себе дописывать их»(43).
«В любой ситуации, если мы остановим воображение, заполняющее пустоту, останется пустота (нищие духом)»(44).
И всё-таки человек не просто стоит; он нечто предпринимает – может быть, привстаёт на цыпочки, иногда превосходя себя, может быть, даже подпрыгнет, на мгновенье увидев укрытое и вместе не доверяя своему зрению, может быть, вслушивается в тишину за стеной...
«Меня очень поразило название одного сборника, вышедшего после войны: “Поэзия как духовное упражнение”. К несчастью, я потерял эту книгу, но название просветило меня о понятии поэзии. Потом я прочитал в книге Элизабет Бриссон о Бетховене, что тот называл “духовными упражнениям” упражнения по музыкальному сочинению для учеников, чтобы они достигали такой формы мудрости, которую можно было бы назвать эстетикой...»(45)
И всё это – словно множество листьев, впрочем, не бесполезных, делающих плоды сладкими, поворачивающихся к свету воспринимающей стороной.
«Истинно мудрый убирает всё ненужное в знании и всё плоское в суждениях. Но то, к чему никакие прибавления ничего не прибавят, и то, от чего никакие изъятия ничего не отнимут, мудрый блюдёт строго»(46).
«Человек должен совершить акт воплощения, потому что он развоплощён воображением»(47). Что это означает? Воображение, мечты о себе и своей возможной более достойной земной участи пленяют, уводят от действительности, в которой на самом деле и сокрыто наше богатство и радость. Промышление Божие о человеке бывает всегда иным, чем его мечты...
Он спит, Его наш гомон не разбудит.
Безмолвье наше пробуждает Бога.
Когда уже ничто не может петь
и всё смолкает – кровь, куранты, звёзды –
Бог веки разомкнёт, и мы вернёмся
во царствие Его небытия(48).
Как бы ни неточна и искорёженна (или, может быть, просто небанальна, ведь говорил же прп. Максим Исповедник...(49)) была в этом мысль поэта (впрочем, он исповедал в том своё состояние, ведь иного-то нет), всё же он верно почувствовал: безмолвие... «Восстань, что спишь, Господи! пробудись, не отринь навсегда...»(50) И ещё то, что Бог иноприроден миру, необъятен, а потому в этом, что перед нами, нет Его; Он являет Своё присутствие (не в такие-то ли моменты безмолвия?), но сквозь мир и творение, и потому Он – в мире и творении, но вместе Он не в мире... Как сможет человек изойти из мира и из твари, чтобы приблизиться к Нему? И всё же в этом – путь.
(1) Мф. 15, 27.
(2) Френсис Томпсон, Эссе о Шелли.
(3) 2 Кор. 11, 14.
(4) 1 Кор. 13, 4-8.
(5) Ис. 53, 7.
(6) Свт. Григорий Богослов, Слово 27.
(7) Прп. Исаак Сирин, т.1, Слово 56.
(8) Свт. Григорий Богослов, цитата у прп. Исаака Сирина, т. 1, Слово 16.
(9) Мк. 5 .24.
(10) Лк. 4, 30.
(11) Прп. Исаак Сирин, т.1, Слово 46.
(12) О чём-то подобном писал Гёльдерлин в «Маленьких одах»; ода «Краткость».
(13) Предуведомления к читателю русского перевода 1936 года, стр. 37.
(14) Архим. Емилиан Симонопетрский, Наставление о молитве.
(15) Ин. 1, 3: Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. 1 Ин. 3, 8: Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола.
(16) Дао Дэ цзин, Четвёртый чжан, перевод Б.Б Виногродского и Б.Н. Кузыка. Вот как выглядят эти строки в их интерпретации: «Идеальная истина – это всегда состояние срединного равновесия пустоты. Помни, что в действиях ты никогда не сможешь наполниться этим состоянием. Однако не забывай, что из бездонной глубины происходят все предметы и понятия в твоей психике».
(17) Прп. Исаак Сирин, т.1, Слово 55.
(18) Дао Дэ цзин, 15 чжан.
(19) Еф. 5, 3.
(20) Лествица, 26, 110.
(21) Мф. 11, 15 и др.
(22) Прп. Никодим Святогорец, Невидимая брань, гл. 1.
(23) 1 Кор. 1, 12. «Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они...» (1 Ин.4, 1).
(24) Свт. Игнатий Брянчанинов, Слово о видении духов, часть 2.
(25) Прп. Варсануфий и Иоанн, Ответы 21 и 59.
(26) Прп. Силуан Афонский: «Но, конечно, новоначальному нужен руководитель, потому что до благодати Святого Духа душа имеет великую брань с врагами, и не может разобраться она, если враг принесет ей свою сладость. Понять это может только опытом вкусивший благодати Святого Духа, Кто вкусил Святого Духа, тот по вкусу распознает благодать» (Слово о молитве).
(27) Свт. Николай Сербский, Моления на озере.
(28) Апок. 3, 20. Таковы же и святые Его: «Толкнувшу же Петру во врата двора, приступи слышати отроковица, именем Роди, и познавши глас Петров, от радости не отверзе врат, притекши же сказа Петра стояща пред враты... Петр же пребываше толкий...» (Деян. 12, 13-16).
(29) Мф. 13, 31.
(30) Монах Симеон Афонский, Девять слов, Слово об уме, 109, 123-125.
(31) Монах Симеон Афонский, Девять слов, Слово о послушании, 50.
(32) Митроп. Анастасий (Грибановский), Беседы с собственным сердцем.
(33) Монах Симеон Афонский, Девять слов, Слово о послушании, 65.
(34) Ж. Маритен, Творческая интуиция в искусстве и поэзии, гл. 7.
(35) Прп. Исаак Сирин, т. 2, Беседа 1, 23. Пер. еп. Илариона (Алфеева).
(36) Мф. 7, 16.
(37) Прп. Симеон Новый Богослов, Главы богословские, умозрительные и практические, 82. Пер. иером. Илариона (Алфеева).
(38) Мф. 6, 25-28, здесь о кринах сельных и прочем.
(39) Прп. Исаак Сирин, т. 2, Беседа 1, 73. Пер. еп. Илариона (Алфеева).
(40) Монах Симеон Афонский, Девять слов, Слово о смирении, 43.
(41) Монах Симеон Афонский, Девять слов, Слово о смирении, 52.
(42) Свящ. Александр Ельчанинов, Записи.
(43) И.А. Ильин, Основы художества. О совершенном в искусстве, гл. 5.
(44) С. Вейль, Тяжесть и благодать.
(45) П. Адо, Философия как способ жить.
(46) Чжуан-цзы, Внешний раздел, гл. XII.
(47) С. Вейль, Тяжесть и благодать.
(48) Октавио Пас, Номер в отеле, III.
(49) Прп. Максим Исповедник, Мистагогия, Введение: "...по природе Своей Он вообще не соответствует какому-либо разряду сущего. И поэтому, вследствие сверхбытия Бога, Ему более подобает определение “Небытия”".
(50) Пс. 43, 24.