Конопушек не счесть на открытом мальчишьем лице,
любопытство в глазах и волненье – лишь богу виниться.
Кто ты, робкий малец, затаившийся на полосе
средь колосьев несжатой, давно переспевшей пшеницы?
Отчего вдруг проснулась, раскинувшись в мягком стогу,
взгляд сторонний почувствовав будто своей поднаготной,
от гляделок твоих встрепенулась, уже начеку,
по распахнутой блузке блуждаешь довольно вольготно.
Посмотрела тайком на себя через веер ресниц,
притушила дыханье, зардевшись враз маковым цветом… –
груди все наголе, пышут жаром, и солнышко ниц
опрокинулось в них, закатившись в ложбиночку следом.
Тороплюсь застегнуться, и пуговок меленький ряд
на глазах вмиг редеет, найти их – пустая забота.
…Ну, а вечером в доме парнишку родные журят:
– Где носился, шельмец? Разве дома помочь неохота?
Голос мягкий отца. – На, краюхи понюхай… – свежи.
Молоко вот парное да ягоды – полно лукошко.
Разожми ты кулак, что там спрятал, скорее кажи…
Боже мой… красотень перламутра… И чья та застёжка?