"Миром правят теперь другие
люди. Боги и их богини
стали с годами мудрее, то ли
больше не мыслят о главной роли,
и, пребывая неслышно в горних,
не вспоминают живых и мёртвых.
Ночи и дни всё одни и те же, –
чаще теряешь, и любишь – реже;
к слову язык охладел, опарыш –
впрочем, об этом прекрасно знаешь
ты до сих пор. Я пишу, робея:
«пережила и тебя – идея».
Люди уходят: мужчины, старцы,
женщины, дети. Сгребают пальцы
прах, что осадками лёг на плечи,
в черную груду постылой речи,
чтоб пред тобою уста младенца
мой стихотворный разверз освенцим.
Будешь ты жить, хоть к слепой старухе
в гости зашёл, и детёныш мухи
через шашлык черепной коробки
выполз на свет – и нужны раскопки,
чтоб убедиться среди надгробий –
смерть не плодит на земле подобий.
Только живому зачем покойник?
Предпочитающий скрежет коек,
вряд ли, любовь рассмотрев подробно,
стану проситься в твой мир загробный.
Душу отдав, не сыграешь в прятки.
Прошлое можно в любом порядке,
точно колоду, мешать. В избытке
прошлого. Счастье. Земные пытки.
Радость прозренья, хотя к науке
яви скорее подходит – «муки»,
даже когда ничего не помнишь,
ибо теперь ты – ничто всего лишь.
Книгу возьму. На седьмой странице
перечеркнули пространство птицы,
дальше – печальней: пустырь, могилы,
люди на ветках путей бескрылы,
тщатся взлететь, но, увы, не могут -
всяко помётом не станет йогурт.
Дождь о стекло протирает лапки.
Снова стихи зазывают в лагерь
грёзы за ширмою яви серой.
…море прибоем спешит усердно
чаек хватать; за пределом были,
верно шалаш бы давно разбили;
я бы пришёл с молодой невестой,
чтобы потом замирать над бездной
с нею, не помня о месте, коим
ты пренебрёг и, себя покоем
вооружив, попрощался с миром:
боги накормят бесплатным сыром".