Прочитала второй рассказ поэтессы из Лондона Лидии Григорьевой
"СТАНИЦА ЛОНДОНСКАЯ". Снова захотелось поделиться своими мыслями о прочитанном.
«Ой, ты моя Галю, Галю золотая...»,
При первом взгляде на рассказ сразу подумалось: «Какая пластика маренговых тонов!» Автор так явно живописует чужеродную мне языковую среду величественной Лондонской станицы, что я невольно чувствую себя рядом с этим учёным-доктором Сергеем Стрепетовым в театре, где раздражает само пение исполнительницы романсов, испытываю его дискомфорт. Заставляет улыбнуться подмеченная автором деталь:
«Хорошо ему было только наедине с микробами, как говорится. Неизвестно еще, кто из нас высшие и разумные существа, мы или они - это один только Бог знает, не совсем кстати подумалось ему, старательному православному неофиту.»
Весьма необычная мысль о разумности всего существующего, - подумалось и мне, читателю. Правильно сложившаяся жизнь человека – всегда разумна, но уютно ли в ней самой человеческой душе?
Вот жене Стрепетова – неуютно, как бывает неуютно и неловко человеку, всегда привыкшему быть на высоте, а языковой барьер высоту эту разрушает. В чужеродной Лондонской станице она чувствует себя подавленно. Пластика маренговых тонов всё тянется, пока читаю про его жену Киру, пришедшую в театр вместе с приехавшей погостить сестрой Сергея.
Наконец вздрагиваю, услышав живой «суржик» и не лишённое юмора авторское сравнение, относящееся к заговорившей продавщицы пирожков в театральном буфете:
«- Ой, та невжеж цэ вы? Ой, та Сергей же Василич! Чи вы мэнэ нэ впизналы? Цэ ж я – Даша Подолянко-Вотерсмит!
Сергей изумленно уставился на окликавшую его из-за прилавка девицу, словно бы на заговорившую статую.»
Пластика унылости мгновенно разрушается, будто спокойно прилаженные друг к другу микробы в мироощущении Стрепетова перевоплощаются в цветовую мозаику и пускаются в пляс. Дончанка Даша в Лондонской станице! Доктор вспоминает, что когда-то лечил её аллергические ногти. Вроде некстати прозвенел по струнам памяти её внезапный говорок. Ведь Сергей только что хотел полакомиться пирожком, пока жена слушает там неприятную ему исполнительницу романсов.
Снова удивляет мастерство автора. Ведь палитра жизнеописания погрузившихся в Лондонскую станицу людей умещается в краткий промежуток – между желанием досыта насладиться вкусными пирожками и самим вкушением. Процесс буквального вкушения переходит в неожиданно метафизическую фазу. Перед глазами проносится причина перемещения Даши с донской земли сюда, сам импульс жизнерадостности таких женщин, хозяйственность, уют, умение вкусно готовить… И певуньи настоящие! Масса превосходства над скучно-научными женщинами в одной из престижных столиц мира. И что-то ещё прорывается в его памяти. Прорезается… Что? Но автор пока ещё растягивает предвкушение.
«А пирожок так и торчал у Сергея меж пальцев, едва надкушенный. Ох, уж этот «ноблес оближ»! Хуже, чем врачам, на людях приходится только узнаваемым актерам.»
Но вот через вкус настоящей еды, настоящего наслаждения наконец-то прорезается в сумрачном на первый взгляд героем рассказа и тот не испробованный до конца вкус жизни. Только сейчас, «через восемнадцать лет» через воспоминания о Гале Безродной будто вонзился в него этот вкус. И тот кусочек сладостно-уютной жизни с ней, прерванный рациональной разумностью. И будто всколыхнул всё его существо вспомнившийся голос её песен.
«Ой, ты Галю, Галя молодая!.. Йихалы казакы, забралы з собою...», - любила она напевать, провожая ночами Сергея на последний трамвай. Потому что ночевать ему, профессорскому сынку, байбаку, оболтусу, родившемуся с серебряной ложкой во рту, следовало в родительском доме, в своей постели.»
И вот Лидия Григорьева как бы ненароком раскладывает на составные этот вкус, перебивая им размеренный, разумно сложенный микробный уклад. Раскладывает до слюноизвержения, будоража настоящий аппетит. Нет, не только к еде. Аппетит к радостной наполненной любовью жизни!
«А наваристые борщи, воздушные пампушки, вареники с майской клубникой и сладчайшими летними вишнями, голубцы со сметаной, кабачковые оладьи, жареные с чесноком баклажаны, сочные говяжьи котлетки, свиные отбивные размером с добрую тарелку, квашеная капустка, моченые яблочки, соленые арбузы и, вершина этой кулинарной пирамиды, жареная картошка с грибами и к ней - большая миска соленых, прямо из дубовой бочки, зеленых, бурых и красных, как солнечное ядро, сочащихся ярым соком помидор...»
И тут же автор даёт возможность своему учёному герою провести этот штрих, отделяющий всё размеренно-разумное от самого понятия «быть счастливым!» Такой лёгкий и печальный, сожалеющий блик – всего лишь чёрточкой между возможным и свершившимся.
«И никогда, никогда и ни с кем, он больше не чувствовал себя таким желанным, таким коханым...»
От момента взгляда на аппетитные пирожки до самого их неуёмного поглощения прозвучало до боли щемящее, что-то вдруг выпавшее из его жизни:
«Ой, ты моя Галю, Галю золотая»